100%

Здорово умели увертываться! А тут ещё сидит стенографистка и записывает каждое слово. Немалых трудов стоило Питеру добиться признания, чтобы иметь основания выслать такого красного. И вот Питер начинал «разминать» арестованного, добиваясь от него нужного ответа. Иногда Питер заранее набрасывал на бумаге «показания», и его молодцы хватали арестованного за руку и заставляли его подписаться, а то Питер и сам за него подписывался.

Да, меры были крутые, но волей-неволей приходилось к ним прибегать; ведь красные такие хитрецы! Они тихонько подкапываются под наше правительство. Что же, прикажете представителям власти капитулировать перед ними, признав своё бессилие? Ответ стопроцентных американцев, подобно грому, раздавался из каждого лесочка, из каждой сельской церкви, его провозглашала каждая газета:

— Нет! Стопроцентные американцы сумеют уберечься от большевистских софизмов, занесенных к нам из Европы! Стопроцентные американцы уже выработали свою формулу: «Если вам не нравится наша страна, — убирайтесь, откуда пришли!»

Но, конечно, в душе-то всякий знает, что Америка лучшая страна в мире, никому не хочется уезжать, — и приходится их выпихивать.

Вот тут-то и пригодился Питер, и его любящая супруга помогала ему, подстрекая его с чисто женской непримиримостью. Глэдис всегда называла этих людей «скотами», а теперь от этих несчастных, просидевших безвыходно несколько недель в набитых до отказа комнатах, исходил такой тяжёлый запах, и это лишний раз доказывало ей, что самые суровые кары ещё слишком мягки для них. Вскоре с помощью Питера она раскрыла новый заговор бомбистов, на этот раз против генерального прокурора, который руководил всеми налетами. В Американском городе были схвачены четыре итальянца-анархиста; их держали в одиночных камерах, и Питер не менее двух месяцев обрабатывал их, вытягигивая из них то, что ему было нужно. Питеру казалось, что он уже добился успеха, но внезапно все его труды пошли насмарку: один из анархистов ухитрился выпрыгнуть в окно. А так как камера находилась на четырнадцатом этаже, то у Питера ускользнул из-под носа свидетель, показывавший против самого себя.

Этот инцидент привел в ярость салонных большевиков во всей стране, и Давиду Эндрюсу удалось добиться прекращения этого дела и причинить кучу неприятностей бюро Гаффи.

Тем не менее сыскная работа шла полным ходом. Красных мало-помалу рассортировали: тех, которые оказались не красными, выпустили на свободу, а остальных погрузили в специальные красные поезда и отправили в ближайшие порты. Одни уезжали в мрачном молчании, другие выкрикивали яростные проклятия, третьи громко рыдали; ведь многие из них были люди семейные, и у них хватило наглости просить, чтобы правительство отправило вслед за ними и членов их семьи или позаботилось об их семьях. Разумеется, правительство не могло взять на себя такую ответственность. Красные тратили огромные суммы на печатание крамольных газет и брошюр, так пусть же употребят эти средства на нужды своих близких.

Во время налётов и на допросах Питер, конечно, не раз встречался с красными, которые некогда были его приятелями и друзьями. Сперва он дрожал от ужаса при одной мысли, что ему придется с ними встретиться, но теперь ему даже доставляли удовольствие такого рода встречи. Он уже давно избавился от страха, который прежде портил ему аппетит и лишал его сна. Он убедился, что красные — это жалкие создания, которые не умеют давать сдачи. У них не было оружия, а у многих из них — не мускулы, а тряпки. Им только и остается, что болтать языком. Питер знал, что за ним — организованная сила общества, полиция, суды и тюрьмы, а если понадобится, то выступит армия с пулемётами, самолётами и удушливыми газами. Можно было совершенно безнаказанно тузить этих людей, наступать им на ноги и плевать им в глаза; более того, он ничем не рисковал, устраивая против них инсценировки, потому что газеты, конечно, всегда его защитят, а публика, без сомнения, поверит всему, что ей преподнесет пресса.

Нет, Питер больше не боялся красных! Он уверил себя, что ему не страшен даже Мак, самый опасный из них! Мака благополучно упекли в тюрьму на целых двадцать лет, и хотя красные настаивали на пересмотре этого дела, суд отказал приостановить исполнение приговора или выпустить Мака на поруки. Питеру удалось заглянуть в душу Мака, когда тот сидел в тюрьме, и он увидел, что даже эта гордая, суровая душа была надломлена. Мак написал из тюрьмы письмо одному из своих приятелей-красных в Американском городе, на почте письмо было перехвачено, и Гаффи показал его Питеру.

«Пишите нам! — умолял Мак. — Ради бога, пишите нам! Когда сидишь в тюрьме, мучительнее всего мысль, что тебя позабыли. Доставьте нам хоть это маленькое утешение — сознавать, что о нас хоть кто-то ещё думает».

Питер знал, что он победитель, что он одержал верх. И когда он встречался с красными, которых раньше так боялся, ему доставляло удовольствие дать им почувствовать всю свою административную мощь, а порой и силу своего кулака. Он с любопытством наблюдал, как они к нему относятся. Одни старались его смягчить, напоминая о былой дружбе, другие заискивали перед ним и жалобно хныкали, третьи пытались его образумить и взывали к его совести. Но большинство держалось высокомерно, бросало на него взгляды, полные ненависти, или смотрело с презрительной улыбкой. Тогда Питер приказывал своим шпикам исправить их манеры, и недолгое выламывание пальцев или выворачивание кисти быстро достигало желанной цели.

§ 83

В первой партии высылаемых оказалась Мариам Янкович. Мариам была членом Коммунистической партии, к тому же она родилась в России, — и это предрешило её участь. Разумеется, Питер знал, что именно Мариам натравила на него Роз Стерн и была причиной его провала. И все же при виде её он испытал невольное волнение. Она постарела, казалась изможденной, её бил кашель, и взгляд у неё был дикий, почти безумный. Питер помнил, какой гордой и вспыльчивой была она раньше, но теперь куда девалась её гордость! Мариам бросилась на колени перед Питером и ухватилась за полу его пиджака, истерически рыдая. Оказывается, у неё на руках старуха мать и пятеро малолетних братьев и сестёр, — все они жили на её заработок. Но все деньги ушли на лечение в больнице, и теперь её высылают в Россию, — что же станется с её родными?

Питер отвечал, что он ничего не может для неё сделать. Она нарушила закон, у неё был найден членский билет Коммунистической партии, и она сама призналась, что родилась за границей.

Питер пытался отстранить Мариам, но она ещё крепче за него уцепилась, продолжая со слезами его умолять. Хотя бы ей дали возможность поговорить со старухой матерью, посоветовать ей, что предпринять, куда обратиться за помощью, как ей потом поддерживать связь с Мариам. Ведь её высылают, не позволив ей проститься с близкими, не разрешают даже захватить свои платья!

Питер, как мы знаем, всегда был мягок с женщинами, — и сейчас он почувствовал некоторое смущение. Но с этими «скотами» он всегда поступал, как приказывало ему начальство. Он не может делать никаких исключений ни для кого, — он снова и снова повторял это Мариам. Но она не слушала его:

— Питер! Прошу вас, умоляю! Ради бога, Питер! Помните, вы когда-то были в меня влюблены… Ведь вы сами мне это говорили, Питер…

Всё это была правда, но из этого не вышло ничего хорошего. Ведь Мариам интересовалась Маком, этим проклятым злодеем, из-за которого Питер пережил столько ужасных часов. Она оттолкнула Питера, даже не захотела выслушать его признаний, а теперь хочет сыграть на его былой любви, которую с презрением отвергла!

Она крепко держала его за руку, и ему не без труда удалось от нее освободиться.

— Если у вас в сердце когда-нибудь была хоть искра любви к женщине, — кричала она, — вы не можете мне отказать в таком одолжении, в таком ничтожном одолжении! Прошу вас, Питер, во имя прошлого!

Внезапно Питер вздрогнул и Мариам тоже. Из коридора послышался голос: