100%

Так разглагольствовал режиссер, пока Дагган не крикнул:

— Слушай, хозяин! Не стоит учить нас! Это настоящий дворец, а мы отпетая голытьба!

Видимо, арестанты нашли эту историю «весёленькой» и довольно долго смеялись. Но это только усилило ненависть Питера к красным; эта история лишний раз доказала ему, какие сумасброды эти красные и до чего они завистливы. Они бешено ненавидят всякого, кому удалось добиться успеха в жизни только оттого, что ему повезло. Ну уж сами-то они никогда не добьются успеха. Пусть себе ворчат и бранятся, — большинство американских рабочих здраво относится к великим мира сего, которые ворочают делами. Эти рабочие не хотят врываться к ним во дворцы. Они преклоняются перед ними и с радостью принимают их руководство.

Казалось, лесоруб Гендерсон прочёл мысли Питера.

— Боже ты мой! — воскликнул он. — До чего это трудно пробудить в рабочих классовое сознание!

Он сидел на койке, согнув свои широкие плечи, нахмурив густые брови, и думал о том, как бы вызвать возмущение у рабочих всего мира.

Он рассказал, что в их артели за одну зиму погибло семь человек — так тяжела и опасна была эта работа. Хозяин этого лесного участка приобрел его путем мошенничества и всяких низостей; в бараках невообразимая грязь, насекомые, пища отвратительная, заработки нищенские и на каждом шагу оскорбления. Весной туда приехал сын владельца со своей молодой женой — провести медовый месяц.

— Боже мой! — воскликнул Гендерсон. — Если бы вы видели, какую встречу им устроили эти болваны; они чуть не охрипли, выкрикивая приветствия! И знаете, это делалось искренне; они и вправду любили эту парочку молодых бездельников!

Потом заговорил матрос Гас; лицо у него было широкое, добродушное, а когда он улыбался, было видно, что недостает трёх зубов, выбитых железным нагелем.

— У моряков дело обстоит не лучше, — уверял он. — Они никогда не видят своих хозяев и даже не знают, как зовут тех, на кого работают, а всё-таки они без памяти любят свой корабль. Бывает и так, что какое-нибудь старое корыто нарочно посылают в море, чтобы оно потонуло, а владельцы могли поживиться страховой премией, но эти бедняги так привязаны к суденышку, что готовы вместе с ним идти ко дну, и порой спасают свою посудину к великой досаде владельца!

Целые дни напролёт Питеру приходилось выслушивать эти разглагольствования о страданиях бедняков и о преступлениях богачей. Казалось, его в виде наказания заставили целых полмесяца днем и ночью слушать споры социалистов. У каждого из этих парней были совершенно особые представления о том, как должен быть устроен мир и как делать революцию. Жизнь — это бесконечная борьба между имущими и неимущими, и вопрос в том, как превратить неимущих в имущих, назывался «тактикой».

Как только речь заходила о «тактике», начинали сыпать мудрёными техническими терминами, совершенно не понятными простым смертным. Питер нередко засыпал, убаюканный всё тем же припевом: пролетариат, прибавочная стоимость, сверхприбыль, поссибилизм и импоссибилизм, политическое выступление, массовое выступление, его преследовали во сне анархо-синдикалисты, анархо-коммунисты, коммунисты-социалисты и социал-синдикалисты.

§ 34

Общаясь с этими людьми, Питер волей-неволей многому научился и стал уже законченным шпионом. Он прислушивался ко всему, что говорилось; правда, не осмеливался делать записи, но сохранил в памяти немало драгоценных сведений и, когда вышел из тюрьмы, сделал Мак-Гивни довольно обстоятельный доклад о существующих в Американском городе радикальных организациях и сообщил, как каждая из них относится к войне.

Питер убедился, что уловка Мак-Гивни как нельзя лучше удалась. Теперь он стал сразу и мучеников и героем; за ним прочно утвердилась репутация «левого», и если кто-нибудь вздумал бы сказать хоть слово против него, его сразу же резко бы оборвали. Впрочем, никто и не собирался его затрагивать. Враг Питера, Пэт Мак-Кормик уехал из города и вел пропаганду среди рабочих-нефтяников.

Дагган, как видно, почувствовал симпатию к Питеру и познакомил его со своими друзьями. Они ютились в здании старого заброшенного склада, под самой крышей, где, на их счастье, были стеклянные проёмы, поэтому мансарды назывались «студиями»; радикалы всех мастей снимали эти комнатушки и вели самый беспорядочный образ жизни; Питер вскоре узнал, что это называется «богемой». В основном это были молодые люди, среди которых затесалось лишь несколько дряхлых старичков; они ходили в фланелевых рубахах и мягких галстуках или вообще без галстуков, и пальцы их были вечно перепачканы краской. У них самые скромные потребности: как можно больше холста и красок, немного папирос и время от времени маринованный огурчик, кислая капуста и бутылка пива. Целыми днями они просиживают за мольбертом, малюя самые невероятные вещи: розовые небеса и зеленолицых женщин, пурпурную траву и фантастические красочные пятна, которые назывались то «Женщина с банкой горчицы», то «Обнажённая спускается с лестницы», то ещё как-нибудь. Были и такие, как Дагган; они целыми днями сочиняли стихи, стуча на машинке, если удавалось взять её напрокат или выпросить взаймы. Кое-кто пел, а один играл на флейте, да так, что слушатели рвали на себе волосы. Был там и юнец, недавно сбежавший из деревни только потому, что каждое воскресенье вся его семья целый день распевала гимны, немилосердно фальшивя.

От этих людей можно было услышать самые крайние революционные высказывания, но Питер довольно быстро понял, что большинство из них не идут дальше слов. Их безумие находило выход в смелых мазках кисти или в яростных музыкальных аккордах. Здесь не было по-настоящему опасных людей; они скрывались в конторах или в своих убежищах и подстрекали рабочих к забастовкам, агитировали за профсоюзы, печатали революционную литературу и распространяли её среди бедняков.

Таких людей можно было встретить в местной партийной организации социалистов, в исполнительном комитете Индустриальных рабочих и в многочисленных пропагандистских обществах, за работой которых Питер следил и где его встречали как своего. В местной организации социалистов горячо обсуждался вопрос о войне. Как должна партия относиться к войне? Была сравнительно небольшая группа, считавшая, что в интересах социализма следует помочь союзникам свергнуть кайзера. Другая группа, более многочисленная и более решительная, утверждала, что война — заговор капиталистов, мечтающих о мировом господстве, и эта группа настаивала, чтобы партия во что бы то ни стало развернула борьбу против участия Америки в войне. Эти две группы старались привлечь на свою сторону как можно больше рядовых членов партии, которые, казалось, были ошеломлены грандиозностью вопроса и плохо разбирались в аргументации. Питер получил задание сблизиться с крайними антимилитаристами; их доверие он и стремился завоевать: они были зачинщиками смуты, а Мак-Гивни велел ему всеми способами вызвать беспорядки.

В правлении Индустриальных рабочих мира существовала ещё одна группа, где обсуждали вопрос о том, как относиться к войне. Следует ли вызвать забастовки, чтобы подорвать основные отрасли промышленности страны, или лучше спокойно продолжать обычную организационную работу, в полной уверенности, что в конце концов рабочим осточертеет военная авантюра, в которую их вовлекли. Некоторые из этих агитаторов были к тому же и членами социалистической партии и активно работали в обеих организациях; двое из них, лесоруб Гендерсон и матрос Гас Линдстрем, сидели вместе с Питером в тюрьме и с тех пор стали его приятелями.

Питер познакомился и с пацифистами; они называли себя «Советом народов». Среди них было немало религиозных людей, два-три священника, квакер Дональд Гордон и женщины разных категорий — сентиментальные молодые девушки, содрогавшиеся при мысли о кровопролитии, и матери с заплаканными лицами, не хотевшие, чтобы их сыновей брали в армию. Питер сразу понял, что эти мамаши не были «идейными противниками» войны. Каждая такая мать думала лишь о своём сыне и больше ни о чём. Это страшно злило Питера, и он решил сделать всё от него зависящее, чтобы эти маменькины сыночки выполнили свой долг.