Спящий тигр

— Может, чего-нибудь выпьешь?

Он расхохотался и развернулся к ней: глаза у него были красные.

— Видишь ли, дорогая, мне предстоит три часа вести машину.

— Один стакан тебя не убьет, — ей самой очень хотелось выпить.

— Нет, меня убьет здоровенный грузовик, когда я усну за рулем.

Корзина была сложена. Он поднялся на ноги и сказал:

— Мне пора.

Фрэнсис тоже встала, наклонилась к пепельнице, чтобы затушить сигарету, и последовала за ним, чтобы помочь с вещами. Он нес тяжелый ящик с запасным пропеллером, а Фрэнсис тащила корзину. Они спустились по каменным ступенькам во внутренний дворик, где возле колодца росло лимонное деревце. Она распахнула тяжелые ворота, выходившие на узкую улочку, и шагнула вперед на залитую солнцем мостовую. Там, на почти отвесном склоне, Джордж припарковал свою смехотворную машину: древний «моррис-коули» с желтыми колесами и раскладной крышей, как у детской коляски. Они погрузили корзину и ящик, и Джордж обернулся к ней, чтобы попрощаться.

— Я прекрасно провел время, — сказал он.

— Это потому, что все вышло незапланированно, милый. Как это слово? Спонтанно.

Она поцеловала его в губы. Фрэнсис была такая высокая, что ей даже не понадобилось привставать на цыпочки; она просто потянулась к нему и поцеловала — застала врасплох. У нее на губах была яркая густая помада, сладкий вкус которой Джордж ощутил у себя во рту, и когда Фрэнсис отстранилась, он стер следы помады тыльной стороной руки.

Он забрался в машину.

— До свидания, дорогой мой.

— Пока, Фрэнсис.

— Пока.

Она сдвинула камень, который они прошлой ночью, сгибаясь пополам от смеха, затолкали под переднее колесо, Джордж отпустил тормоз, и машина сама по себе покатилась вперед, стремительно набирая скорость, распугивая кошек и кур; ее бросало из стороны в сторону как вагончик ярмарочного аттракциона, а полицейский, стоявший на посту у ворот старого города, при виде нее неодобрительно зацокал языком.

Джордж катил домой в Кала-Фуэрте по пыльным дорогам мимо аккуратных вспаханных полей, мельниц, лошадок, покорно крутивших водяные колеса. Дорога запетляла по предгорьям, и вдали показался крест Сан-Эстабан. Он поглядывал на море, стараясь различить приметы надвигающегося шторма, и думал о Фрэнсис. Думал о том, что мог бы перебраться к ней в Сан-Антонио исключительно ради удовольствия написать Рутленду, издателю, чтобы шел к черту, что он, Джордж, больше не собирается писать книги, что он теперь станет ловцом жемчуга, будет питаться корнями лотоса и вообще поступит на содержание к богатой американке.

Сиеста в Сан-Эстабане уже закончилась, ставни были распахнуты настежь, за столиками кафе мирно сидели первые посетители. Проезжая мимо них, Джордж нажал на гудок — в ответ последовали оклики «Hombre!»и приветственные взмахи рук, потому что его все знали, если не по имени, то визуально — сумасшедшего англичанина в маленькой машинке с желтыми колесами, который разъезжает по острову в капитанской фуражке и иногда пишет книжки.

Пока машина на нейтральной передаче катилась вниз, преодолевая последний отрезок пути до Кала-Фуэрте, у него в голове разыгрывался немой спор с самим собой: стоит или нет зайти к Рудольфо чего-нибудь выпить. В конце концов, удивляясь самому себе, он решил не заходить. В баре наверняка окажутся друзья, он просидит дольше, чем собирался, выпьет лишнего, что тоже не принесет ему добра. Он не доверял погоде, да и Жемчужина наверняка проголодалась, так что Джордж избрал компромисс: он проехал по площади, огласив ее приветственным гудком и махая рукой всем сидевшим на террасе отеля «Кала-Фуэрте», так как среди них могли оказаться знакомые. Рудольфо он не увидел, однако несколько человек с террасы помахали ему в ответ, так что у него возникло приятное чувство возвращения домой и Джордж принялся насвистывать.

Все еще насвистывая, он вошел в дом. Селина, так и сидевшая на лестнице, слышала, как его машина спускается с холма и останавливается — изношенные тормоза при этом издали громкий скрежет — у дверей Каса Барко. Она сидела неподвижно со спящей кошкой, которая, кстати, оказалась очень тяжелой, на коленях. Гул мотора стих, и тогда она услышала свист. Распахнулась и захлопнулась дверца машины. Свист приблизился и стал громче. Дверь Каса Барко открылась, и в дом вошел мужчина.

В одной руке он нес корзину, а другой прижимал к боку картонную коробку; в зубах у него были зажаты газеты. Он захлопнул за собой дверь, толкнув ее спиной, поставил корзину на пол, вынул газеты изо рта и бросил в корзину, а потом опустил коробку на стол рядом с пишущей машинкой. Козырек старой морской фуражки мешал ей разглядеть лицо мужчины; он открыл коробку и бегло просмотрел лежавшую в ней почту. Удовлетворенный увиденным, он взял бинокль и вышел на террасу. Селина сидела неподвижно, но кошка стала просыпаться. Она погладила ее, отчасти чтобы утишить собственное волнение, отчасти чтобы заставить кошку лежать на месте. Через некоторое время мужчина вернулся в дом, положил бинокль, снял фуражку и бросил ее на стол. У него были темные волосы, очень густые, с редкой проседью. Он был одет в выцветшую голубую рубашку, джинсы цвета хаки, на ногах — пыльные эспадрильи. Все еще насвистывая, мужчина поднял корзину и прошел с ней в кухоньку, скрывшись из поля зрения Селины. Она слышала, как открылась и закрылась дверца холодильника, зашипела откупоренная бутылка, звякнуло стекло, полился напиток. Когда мужчина появился снова, в руке у него был стакан, в котором плескалась, по всей видимости, содовая. Он опять вышел на террасу и позвал: «Жемчужина!». Кошка начала потягиваться. «Жемчужина! Жемчужинка!» Он призывно почмокал. Кошка мяукнула. Он вернулся в дом. «Жемчужина!».

Селина облизнула пересохшие губы, сделала глубокий вдох и сказала:

— Вы ищете кошку?

Джордж Дайер замер как вкопанный, посмотрел наверх и увидел девушку, сидящую на верхней ступеньке лестницы. Ноги у нее были босые, без чулок, а Жемчужина словно большущая подушка из белого меха лежала у девушки на коленях.

Он слегка нахмурился, напрягая память. Потом спросил:

— Вы были здесь, когда я вошел?

— Да.

— Я вас не заметил.

— Я так и поняла.

Про себя он отметил, какой мелодичный и хорошо поставленный у нее голос. Девушка заговорила снова.

— Жемчужина — так зовут кошку?

— Да, я вернулся, чтобы ее покормить.

— Она проспала у меня на коленях несколько часов.

— Несколько… Сколько же вы здесь сидите?

— С половины третьего.

— С половины третьего? — Он взглянул на часы. — Но ведь уже шестой час!

— Я знаю.

Жемчужина решила тоже поучаствовать в беседе: она села, потянулась, издала жалобное «мяу!» и, легким движением спрыгнув с колен девушки, сбежала вниз по лестнице. Мурлыча словно закипающий чайник, она обвилась вокруг ног Джорджа, но он не обратил на нее никакого внимания.

— И что же привело вас сюда?

— Видите ли, я приехала повидаться с вами.

— Отлично. Почему бы вам не спуститься с лестницы?

Девушка кивнула. Она поднялась на ноги, явно затекшие, и начала осторожно спускаться по ступенькам, пытаясь отвести волосы с лица. После Фрэнсис Донген и прочих дочерна загорелых барышень в Сан-Антонио она казалась совсем бледной, длинные светлые волосы спускались ниже плеч, а спереди до бровей была отрезана челка. Под голубыми глазами от усталости залегли глубокие тени. Он подумал, что она слишком молода даже для того, чтобы считаться красивой.

Джордж сказал:

— Мы ведь с вами незнакомы?

— Да, незнакомы. Надеюсь, вы не сердитесь, что я пробралась к вам в дом.

— Нисколько.

— Дверь была не заперта.

— На ней нет замков.

Селина улыбнулась, полагая, что это шутка, однако замков на двери действительно не было, так что она прекратила улыбаться и стала судорожно придумывать, что сказать дальше. В глубине души она ждала, что он узнает ее, скажет «вы мне кого-то напоминаете» или «мне кажется, мы с вами встречались». Однако он ничего такого не говорил, а его внешность совсем сбила ее с толку: он оказался ничуть не похожим на того веселого, гладко выбритого молодого офицера, которого она видела на фотографии. Селина предполагала, что он будет очень загорелым, но не ожидала увидеть на его лице столько морщин, а в глазах — красные прожилки. Густая щетина скрывала очертания нижней челюсти и ямочку на подбородке и придавала ему злодейский вид. Более того, он был вовсе не рад ее видеть.