Страница 21 из 52
Однако леди Толливер проявила к ней редкое дружелюбие и снисходительность. Она считала мою маму естественной и приятной в общении. К их взаимному удовольствию и вящему изумлению всех остальных, на палубе они всегда усаживались вместе и грелись на солнышке, вышивая и поддерживая приятную беседу, пока громадный лайнер пересекал Средиземное море, проходил по Суэцкому каналу и бороздил голубые просторы Индийского океана.
В Англии Толливеры жили в Корнуолле; именно поэтому моя мать, вернувшаяся из Индии уже беременной и нуждавшаяся в каком-нибудь пристанище, сняла домик неподалеку. Домик был скромный, с крошечным садиком — большего она не могла себе позволить, и там-то мы с сестрой и родились. Там же, пускай не в роскоши, но в холе и неге, мы выросли и жили до тех пор, пока не началась война, навсегда оторвавшая нас друг от друга.
Оглядываясь назад, я понимаю, что жизнь наша была бедна на события, ее разнообразили разве что отъезды в школу и возвращения на каникулы, письма, которые мы писали отцу и получали от него, да рождественские праздники, когда по почте приходили посылки, остро пахнущие специями и обернутые в газеты с причудливым индийским шрифтом. Каждые три-четыре года отец приезжал в длительный отпуск. Одновременно и Толливеры покидали свой индийский дворец, бесчисленных слуг, коктейли в саду и званые вечера и возвращались в Англию повидаться с друзьями, открыть дом и пожить как простые смертные.
Дэйзи, их старшая дочь, не была замужем и очень любила музыку. На музыкальных вечерах она играла на скрипке и аккомпанировала на фортепиано всем, кого одолевало желание спеть. За ней шла Мэри, вышедшая замуж за солдата и жившая в Кветте, и последним — Ангус.
Ангус был любимчиком не только своей семьи, но и всей округи. Красивый, светловолосый, голубоглазый, он тогда заканчивал Оксфорд. Ангус носился по окрестностям в своем открытом «триумфе» с большущими отполированными до блеска фарами и обожал играть в теннис — ему ужасно шли белые брюки и рубашка с открытым воротом.
Моя сестра Джесси, которая была на два года старше, без памяти в него влюбилась, но ей только-только сравнялось десять, так что Ангус разгуливал повсюду в сопровождении других хорошеньких девушек, увивавшихся вокруг него. Однако я понимала, почему он так ей нравился: если нам удавалось застать его в свободную минуту, он никогда не отказывался сыграть с нами во французский крикет или помочь строить на пляже песочные замки, которые мы окружали глубокими рвами. В прилив рвы заливала вода, и мы, крича и поднимая фонтаны брызг, копали как сумасшедшие, пытаясь возвести дамбу и не дать морю уничтожить наши постройки.
Наконец Ангус окончил Оксфорд и, как было договорено заранее, отправился с родителями в Индию. Правда, не в роли государственного чиновника, а как представитель коммерческой компании «Айронсайд» — морского перевозчика, взявшего на себя связь с Индией после развала Восточно-Индийской компании. По этой причине он не стал селиться в губернаторском особняке вместе с родителями, а обзавелся собственным жилищем в городе, которое делил с еще несколькими молодыми людьми того же возраста, — это называлось «совместное проживание».
Сейчас мне сложно припомнить, когда точно возникли те слухи. Я не могу сказать, как мы с Джесси догадались, что происходит нечто необычное. Мама получила от отца письмо; она читала его за завтраком, поджав губы, — это, я знала, был плохой знак. Потом свернула листок и отложила в сторону. До конца завтрака мама молчала. Сердце мое сжалось в предчувствии неминуемой катастрофы, и это ощущение не покидало меня весь день.
Потом к нам на чай заглянула миссис Добсон. Это была еще одна индийская соломенная вдова, которая осталась в Англии не ради детей, а потому, что отличалась тонкими чувствами и не могла выносить восточной жестокости. Я играла в саду и случайно подслушала обрывок их разговора.
— Но как же они познакомились?
— Понятия не имею. Но он всегда привечал хорошеньких девушек.
— Он же мог выбрать кого угодно!Как может он быть таким глупым? Лишить себя всех возможностей…
Тут мама заметила меня. Она сделала быстрое движение рукой, и мисс Добсон замолчала, обернулась и заулыбалась, словно была страшно рада меня видеть.
— А вот и наша Лаура! Как же ты выросла! — Мне разрешили выпить с ними чаю и съесть все сандвичи с огурцом, словно это должно было заставить меня забыть об услышанном.
В конце концов проболталась Дорис, наша служанка, за которой ухаживал Артур Пенфолд, садовник Толливеров. Когда Дорис получала выходной, он заезжал за ней на своем мотоциклете и они катили в сияющий огнями Пензанс: Дорис сидела сзади, обхватив его руками за талию, и ее юбки развевались, выставляя на всеобщее обозрение длинные стройные ноги, туго обтянутые чулками.
Иногда по вечерам, когда я собиралась вымыть голову или просто нуждалась в компании, Дорис приходила наверх помочь мне в ванной.
В тот вечер она, стоя на коленях на пушистом коврике, соскребала грязь у меня со спины. Влажный воздух густо благоухал туалетным мылом. Вдруг Дорис сообщила:
— Ангус Толливер скоро женится.
На мгновение мне стало очень жалко Джесси. Она сама собиралась выйти за него замуж, если только он дождется, пока она подрастет.
Я спросила:
— Откуда ты знаешь?
— Артур сказал.
— А он откуда узнал?
— Его мать получила письмо от Агнес. — Агнес была горничной мисс Толливер и неизменно ездила с ней вместе в Индию, мужественно снося местную жару, потому что не могла смириться с мыслью о том, что какая-то темнокожая будет гладить хозяйкины нижние рубашки и панталоны. — Судя по всему, у них там идут страшные баталии.
— Из-за чего?
— Семья не хочет, чтобы мистер Ангус женился.
— Почему?
— Она индианка — вот почему. Мистер Ангус собрался жениться на индианке.
— Индианка?
— Ну, наполовину.
Это было еще хуже. Наполовину индианка, наполовину англичанка. Чи-чи. Я терпеть не могла это слово, потому что слышала, с какой интонацией его обычно произносят. Меня охватил ужас. Я никогда не была в Индии, но за многие годы словно губка впитала от моих родителей и их друзей традиции, сленг и большинство их предрассудков. Я много знала про Индию. Про жару и дожди, про поездки в глубь страны, про парадные приемы, разукрашенных слонов и пышные процессии под палящим солнцем. Знала, что дворецкого называют «бира», садовника — «мали», а грума — «сус». Знала, что большой будет бурра,а маленький — чота.Если сестра хотела меня позлить, то дразнила «мисси Баба».
И про полукровок я знала тоже. Они не были ни индийцами, ни англичанами. Они работали в конторах и на железной дороге, носили «топи» и говорили с уэльским акцентом, а еще (вслух об этом не говорилось) не пользовались туалетной бумагой.
И Ангус Толливер собирался жениться на одной из них.
Я и помыслить не могла о таком. Ангус, гордость Толливеров, единственный сын губернатора — и вдруг женится на полукровке. Их позор был моим позором, потому что даже в восемь лет я знала, что, сделав это, Ангус отрежет себя от своего привычного мира. Ему придется исчезнуть из наших жизней. Мы потеряем его навсегда.
Я молча страдала три дня, пока моя мама, не в силах больше выносить мое подавленное настроение, не спросила меня, в чем дело. С трудом, не глядя ей в глаза, я рассказала.
— Откуда ты узнала? — спросила она.
— Мне сказала Дорис. А ей — Артур Пенфолд. Его мать получила письмо от Агнес. — Я заставила себя поднять голову и посмотреть маме в лицо, но поняла, что ее взгляд направлен в другую сторону. Она ставила цветы в вазу, и руки ее, всегда такие ловкие, внезапно стали как деревянные. — Это правда?
— Да, это правда.
Моя последняя надежда умерла. Я сглотнула.
— А она… правда наполовину индианка — наполовину англичанка?
— Нет. Ее мать индианка, а отец — француз. Ее зовут Амита Шаброль.
— Будет ужасно, если он женится на ней?