Карусель

— И все же ты его почти не знаешь. Ты видела его всего один день или чуть больше.

— Я не хотела, чтобы он уезжал. Это был не просто пикник. Мы же не просто на тюленей не посмотрели. На них всегда можно посмотреть.

— А что же это было?

— Я хотела поговорить с ним и показать ему разные вещи. У папы никогда нет времени, когда я спрашиваю его о разных вещах. А Дэниел разговаривает со тобой не как с ребенком, он разговаривает так, словно ты уже взрослый. Он никогда не говорит, что ты ему надоел или что ты глупый.

— Ну… возможно, у вас много общего. Тебе интересны те же вещи, что и ему. Может быть, поэтому он кажется тебе таким близким.

— Я бы хотела, чтобы он вернулся.

— Он занятой человек. Важная персона. А теперь он к тому же знаменит. Ему столько всего приходится делать. И художник, он… отличается от обычных людей. Ему нужна свобода. Таким людям, как Дэниел, трудно где-то пустить корни, оставаться все время на одном месте, с одними и теми же людьми.

— Феба тоже художница, и она остается на одном месте.

— Феба не такая. Феба особенная.

— Я знаю. Я поэтому ее и люблю. Но Дэниела я тоже люблю.

— Ты не должна слишком любить его, Шарлотта.

— Почему?

— Потому что не стоит слишком любить человека, которого ты, может быть, больше никогда не увидишь… ох, только не плачь. Пожалуйста, не плачь. Просто это правда, и нет смысла притворяться, что это не так.

Мы покрасили дверь красной краской, а оконные наличники черной. Лили нашла старую коробку из-под одежды, и мы сделали из нее крышу: прочертили посередине линию и согнули пополам так, что получилось два ската. Мы нарисовали на них черепицу.

Как-то днем шел дождь и был сильный ветер, мы с Шарлоттой спускались к берегу мимо полей для гольфа. Повсюду несло песок, а волны прибоя накатывали с расстояния в полмили или больше. Заросли камышей в дюнах пригибало ветром к земле, морские чайки покинули побережье и с криками носились над свежевспаханными полями.

Ни письма, ни открытки не приходило Шарлотте из Южной Африки. От Бетти Карноу и Лили Тонкинс мы узнали, что миссис Толливер отправилась на несколько дней к подруге в Хелфорд. Стало быть, уехали уже три человека.

Мы мастерили мебель для кукольного домика из спичечных коробков и рисовали обои. Мы совершили налет на Фебин мешок с лоскутами и теперь делали коврики из кусочков твида с бахромой по краям. Почти как настоящие, сказала Шарлотта, когда мы их разложили. Она прикрыла дверцу кукольного домика и приникла к его окошку, радуясь миниатюрности предметов в этом маленьком и безопасном мирке.

— Сил нет смотреть на твой несчастный вид, — сказала Феба как-то вечером. Но я притворилась, что не слышала этих слов, потому что мне не хотелось говорить о Дэниеле.

Он ушел. Вернулся к своей беспокойной бродяжьей жизни, к своим поискам. К своей живописи, к выставке, к Петеру Часталу. Возможно, сейчас он уже был в Америке. Может быть, спустя какое-то время, когда будет в состоянии, он пришлет мне открытку. Я увижу ее, проверяя свой почтовый ящик, висящий на входной двери моей квартиры в Айлингтоне. Яркую цветную картинку со статуей Свободы, мостом Золотые ворота или Фудзиямой.

«Отлично провожу время. Хотел бы, чтобы ты тоже была здесь. Дэниел».

Таково было будущее. Мое будущее. Моя работа, моя квартира, мои друзья. Я вернусь в Лондон и буду жить по-прежнему. Сама по себе, так, словно я никогда прежде не была одинока.

Мне снова приснился сон о том, как я плыву в океане. Все было, как прежде. Поначалу вода была мелкой, а затем стала глубокой и теплой. Быстрое течение. Ощущение того, как меня уносит, нежелание бороться и стремление отдаться на волю потока. Я не умирала, я помнила себя в конце этого сна. Я не умирала, я любила. Так почему же я проснулась в слезах?

Уходящие дни утрачивали имена, а я утрачивала ощущение уходящего времени. А потом неожиданно наступил вторник и пришло время возвращаться к повседневным делам. Накануне вечером Феба решила, что я должна отвезти их с Шарлоттой в Пензанс, чтобы мы купили новую сине-белую школьную форму. Потом мы собирались пообедать в ресторане или спуститься к гавани и поглядеть на пароход «Острова Силли».

Но этим планам не суждено было сбыться, потому что рано утром позвонила Лили Тонкинс и сказала, что ее мужу Эрнсту очень плохо. Трубку взяла Феба, а мы с Шарлоттой стояли рядом и слушали дрожащий голос на том конце провода.

— Не спал всю ночь, — говорила Лили.

— Ох, моя дорогая, — отвечала Феба.

Лили начала рассказывать подробности, и на лице Фебы отразился ужас.

— Ох, дорогая.

Она немедленно согласилась с тем, что Лили не следует оставлять больного мужа до тех пор, пока его не осмотрит доктор. Когда она повесила трубку, стало ясно, что Лили сегодня не придет.

Мы быстро изменили наши планы. Было решено, что я останусь в Холли-коттедже, чтобы переделать кое-какие домашние дела и приготовить обед, а мистер Томас на своем верном такси отвезет Фебу с Шарлоттой в Пензанс.

Шарлотта слегка расстроилась из-за такого поворота событий.

— Я думала, мы пообедаем в ресторане.

— Без Пруденс неинтересно, — быстро нашлась Феба. — Мы пообедаем там как-нибудь в другой раз, когда мне нужно будет съездить в банк или в парикмахерскую.

Мы позвонили, и через десять минут мистер Томас был тут как тут в своей шоферской шляпе, с машиной, к колесам которой пристал свиной навоз. Феба и Шарлотта уселись в такси, я помахала им на прощание и вернулась в дом, чтобы заняться утренней уборкой.

Это было не слишком сложно. Лили каждый день убирала дом так тщательно, что мне нужно было лишь заправить постели, помыть ванну и вытряхнуть пепел из камина в гостиной. Когда я с этим справилась, дом приобрел свой обычный вид. Я пошла на кухню, сделала себе чашку кофе и принялась чистить картошку. Был серый пасмурный день, накрапывал дождь. Покончив с картошкой, я натянула резиновые сапоги и пошла в огород, чтобы срезать цветную капусту. Возвращаясь в дом, я услышала звук приближавшейся машины. Я посмотрела на часы и увидела, что с отъезда Фебы и Шарлотты прошел всего час. Они не могли так быстро вернуться из поездки по магазинам.

Машина проехала по мосту над железной дорогой, и я поняла, что она направляется в Холли-коттедж, поскольку мы находились у конца дороги и за нами был тупик — там стояли запертые на замок ворота старой верфи.

Я поспешила в дом. Оставив нож и срезанную капусту на сушилке в кухне, я, как была, в фартуке Лили и резиновых сапогах, поспешила через холл к парадной двери.

Там на посыпанной гравием площадке остановилась неизвестная машина. Это был темно-зеленый «альфа-ромео», длинный и блестящий, заляпанный дорожной грязью. Водительская дверь уже была открыта и за рулем, глядя на меня, сидел Дэниел.

В то тихое туманное утро почти не было звуков. Потом откуда-то издалека донесся крик чаек, паривших над пустыми песками залива. Он медленно вылез из машины и осторожно выпрямился, разогнув спину и положив руку на основание шеи, чтобы размять затекшие мышцы. На нем была его обычная странная одежда, а на подбородке темнела щетина. Он закрыл за собой дверцу, и она захлопнулась с характерным для дорогого автомобиля солидным тяжелым стуком. Он произнес мое имя.

Услышав его, я поняла, что все происходит на самом деле. Он был не в Лондоне. Не в Нью-Йорке. Не в Сан-Франциско. Он был здесь. Он вернулся обратно. Домой.

— Что ты здесь делаешь? — спросила я.

— А что, по-твоему, я здесь делаю?

— Чья это машина?

— Моя. — Он осторожно направился ко мне.

— Но ты же ненавидишь машины.

— Ну да, но все-таки она моя. Я ее вчера купил.

Он подошел ко мне, положил руки мне на плечи, наклонился и поцеловал меня в щеку. Его подбородок показался мне колючим и грубым. Я подняла на него глаза. Его лицо было бесцветным, серым от усталости, но в глазах светился потаенный смех.