На грани апокалипсиса

– Что?.. Ах, да… Спасибо, товарищ Сталин, – Меркулов взял с тарелочки маленький бутерброд и запил его вином.

Сталин между тем вновь начал ходить вдоль стола, изредка поднося ко рту трубку и выпуская густые облака дыма.

– Сведения о возможно готовящихся сепаратных переговорах с союзниками нам необходимы не только для того, чтобы при разработке плана Берлинской операции стратегически правильно рассредоточить свои войска. Эти сведения нам нужны еще и для того, чтобы уже сейчас мы смогли понять, каким будет внешнеполитический курс наших сегодняшних союзников после войны.

Сталин замолчал, давая возможность собеседнику высказаться.

– Работа по вопросу возможности сепаратных переговоров между гитлеровским правительством и представителями стран коалиции уже ведется по нескольким направлениям, товарищ Сталин. Наши люди, работающие и в Соединенных Штатах, и в Европе, в этом плане получили четкие указания. Однако пока никаких сведений об этом от них не поступало.

– Это хорошо, что вы уже ведете работу по этому вопросу. Считаю необходимым сконцентрировать внимание в этом направлении всех каналов, поставляющих нам информацию, в том числе и тех, которые продолжают работать не только в Америке и в Европе, но и в Германии.

– Слушаюсь, товарищ Сталин.

– Сейчас войска союзников находятся от Берлина на расстоянии около пятисот километров, в то время когда наши войска стоят всего в ста, а местами даже меньше… – Сталин вдруг замолчал и с интересом посмотрел на Меркулова. – Да, а что вы думаете о том внешнеполитическом курсе Соединенных Штатов Америки, который они станут проводить в отношении Советского Союза после разгрома гитлеровской Германии?

Меркулов несколько смутился и от столь неожиданного перехода Сталина к новой мысли, и от его прямого вопроса, однако тут же собрался с мыслями и ответил вдумчиво, взвешивая каждую свою фразу.

– Внешнеполитический курс Америки предопределен тем политическим строем, который проповедует эта страна, – капиталистическим. Понятно, что он не изменится и после войны, отсюда логично предположить, что и политическое, и идеологическое противостояние между нашей страной и Соединенными Штатами Америки, впрочем, как и с другими капиталистическими странами, – неизбежно. И, если смотреть в глаза правде, противостояние это будет долгим.

– Верно, – с нажимом сказал Сталин и будто в подтверждение этому качнул зажатой в кулаке трубкой в сторону Меркулова. – Это сейчас нас с ними объединяет борьба с общим врагом, а когда с ним будет покончено, сегодняшние союзники вновь станут нашими противниками. Раздел Восточной Европы, борьба за сферы влияния в той или иной ее части нам еще предстоит, и борьба предстоит нешуточная. Противостояние, как вы правильно сказали, будет неизбежным и долгим, и не только политическое и идеологическое. Будет неизбежна между нами и военная конфронтация.

Последние фразы Сталин произнес задумчиво, стоя посреди комнаты и глядя перед собой невидящим взглядом. Казалось, он самому себе подтверждает правильность своих же рассуждений. Потом, погруженный в свои размышления, он на какое-то время замолчал.

Меркулов тоже сидел, не нарушая тишины, он ждал, когда же Сталин перейдет к тому вопросу, ради которого нарком госбезопасности вызван этим поздним вечером Верховным главнокомандующим на встречу, больше походившую на тайную. То, что Сталин еще не приступал к этому вопросу, нарком чувствовал: вопрос о сепаратных переговорах, с которого начал Верховный главнокомандующий, – важный, но на сегодняшней встрече не главный.

– Так вот, – Сталин, словно очнувшись, заговорил вновь. Он подошел к столу и, не садясь, сделал глоток вина. – Сегодня мы подошли к Берлину намного ближе, чем наши союзники. Как вы думаете, что будут делать немцы, когда мы начнем штурм Берлина?

– Думаю, они будут драться до конца.

– Драться до конца будут солдаты и ополченцы из фольксштурма, одураченные Гитлером. Верхушка, генералитет, старшие офицеры – эти побегут. Они воспользуются тем хаосом, той неразберихой, которые в это время будут царить в Берлине, и побегут сдаваться к англичанам и американцам. Мы, конечно, потребуем от наших союзников выдачи военных преступников для предания их военному трибуналу, и союзники нам их выдадут, но выдадут не всех. Они выдадут нам только тех, кого не смогут укрыть у себя от нас, и тех, кого не захотят укрывать. Это будет – надо, как вы говорите, смотреть в глаза правде и быть к этому готовым. Так вот, наша с вами задача, товарищ Меркулов, воспользоваться хаосом в Берлине и использовать царящую там неразбериху в своих интересах. И мы воспользуемся этим, а также воспользуемся нечистоплотностью наших союзников по отношению к нам в плане укрывательства пленных немцев. Мы подсунем им своего человека. Пусть они проглотят нашу наживку. Что вы думаете по этому поводу?

«Вот оно. Вот тот главный вопрос, ради которого он сегодня вызвал меня сюда», – понял Меркулов. Еще он понял, что весь тот разговор о сепаратных переговорах Сталин затеял специально: это было то, что он, Меркулов, должен будет «отдать» Берии, когда тот спросит – а спросит он обязательно – о цели этой встречи. О том, что нарком НКВД узнает о ней, Меркулов не сомневался; был в этом уверен и сам Сталин.

И та странная «просьба» Верховного, которую он высказал, «приглашая» Меркулова на эту встречу, и которая поначалу даже удивила и озадачила наркома, теперь более или менее была ему понятна. «Подберите несколько – пять-шесть – наиболее подготовленных кандидатов из числа сотрудников, прошедших или проходящих специальную подготовку для работы за рубежом, в возрасте до двадцати пяти лет и в совершенстве владеющих немецким и английским языками, – сказал Сталин два дня назад, когда лично позвонил Меркулову, – и с личными делами этих сотрудников приезжайте ко мне…»

То, что Верховный задумал какую-то комбинацию, наркому было понятно. Смущал Меркулова возраст сотрудников, которых надлежало отобрать: до двадцати пяти лет. Это не тот возраст, в котором кого-то можно отправлять для выполнения серьезного задания за рубеж, а серьезность и сложность задания сомнений у него не вызывали, раз инициатива исходила от Сталина. Кроме того, начинать операцию по внедрению сейчас, накануне решающего и окончательного разгрома Германии, Меркулов считал делом малоперспективным.

– Товарищ Сталин, план, который вы предложили – хорош. Я бы даже сказал – план гениален…

– Что? Что вас смущает? Говорите. Я это чувствую по вашему голосу. Я ведь для того вас сюда и пригласил, чтобы выслушать ваши контраргументы и чтобы вы предъявили свои контрдоводы.

– Возраст сотрудников, товарищ Сталин. В таком возрасте человек еще не может занимать сколь-нибудь значимый пост ни в одной из структур СС или вермахта, который мог бы хоть как-то заинтересовать англичан или американцев. А офицер младшего чина вряд ли может интересовать английскую или американскую разведку. Существует большой риск не получить ожидаемого результата от проведенной операции.

– Американскую, – с нажимом уточнил Сталин. – Сейчас мы с вами обсуждаем вопрос о внедрении нашего человека именно в американскую разведку. – Он сделал довольно большую паузу, затем продолжил свои рассуждения:

– Насчет того, что молодой офицер не может занимать высокого положения в структурах СС и германской армии, тут вы, пожалуй, правы. А вот насчет того, что офицер невысокого армейского чина не сможет их заинтересовать, тут я с вами не согласен. Кто, как не боевой офицер, сражавшийся с оружием в руках против большевиков, к тому же в совершенстве владеющий английским и… русским языками, может еще заинтересовать Управление стратегических служб США, которое уже сейчас разрабатывает планы будущих операций против Советского Союза? Нет, товарищ Меркулов. Окажись такой человек в руках людей Донована, они его из поля зрения уже не выпустят. И малый чин офицера вермахта – с эсэсовцем они могут и не связаться – послужит нам в данной ситуации на руку, он не будет способствовать глубинной проверке офицера. По крайней мере, на начальном этапе. А насчет риска… Скажите, Всеволод Николаевич, в вашей работе вам часто приходилось сталкиваться с решением подобных вопросов без определенного рода риска? Возможна ли вообще работа разведки без риска?