Обезьяны

Профессора передавали по кругу графин с бордоским, который, похоже, до конца обеда превратился в рог изобилия – едва ученые опустошали графин, к столу подбегал служка, хватал хрустальный сосуд и исчезал во тьме погреба, в мгновение ока возвращаясь с новым, полным до краев. Когда графин добрался до Саймона в четвертый раз, экс-художник попытался и в четвертый раз отказаться, показывая Кройцеру:

– «Ух-ух-ух» мне, знаете ли, в последнее время нездоровится, думаю, мой организм возражает, чтобы я пил вино на третий обед.

Кройцер так высоко поднял брови, что, казалось, они вот-вот упадут с его морды на пол, и вопросительно посмотрел на Саймона:

– В самом деле «хуууу»? Призначусь, мой организм выпоказывается в том же духе, но ведь наша цель – продолжать с ним диспут, не так ли «хи-хи-хи»?

В подтверждение своей репутации знатного выпивохи, сосед Саймона поднес к губам полный бокал, ополовинив его одним глотком; не поместившееся в пасть вино пошло на окраску шерсти ученого, обильно политой предыдущими возлияниями. Не вытираясь, физик продолжил жестикулировать:

– В старину, когда ты садился за главный стол, тебя всегда спрашивали: ты двухбутылочный или трехбутылочный шимпанзе «хууууу».

Эта фраза почему-то казалась Кройцеру очень смешной, и он громко, клацая зубами, расхохотался.

Судя повсему, другие профессора следили за жестами коллеги, так как не замедлили последовать его примеру. В полумраке обеденного зала их нижние челюсти ходили ходуном, как листья на ветру, массивные зубы расчесывали шерсть над верхними челюстями. В первый раз за день Саймон остро почувствовал себя одиноким, лишенным тела. Ему захотелось вскочить на задние лапы, выбежать из зала, из колледжа, добраться до площади Корнмаркет и сесть на автобус в Тиддингтон, [143]а оттуда дочетверенькать до Браун-Хауса. Но выдержит ли он встречу с детенышами? С детенышами, чьи морды, наверное, не узнает, если их предварительно не побрить?

Но миг спустя приступ истерии, грозивший, казалось, перейти в настоящий припадок, учетверенькал прочь. Дело в том, что шум за главным столом начал отступать на второй план перед шумом за остальными. Студенты, которые и за едой вели себя крайне разнузданно, теперь, доев и допив, решили, что настала пора порезвиться как следует. Они повскакали на скамьи, встали на задние лапы и принялись ухать что есть мочи, складывая губы в длинные, узкие трубочки. Они яростно барабанили по столам, звон фарфоровых тарелок и металлических приборов вторил рыкам обезьян.

Саймон, наблюдая, как Кройцер то поднимает, то опускает свои крупные мозолистые уши, подумал, что он и другие профессора сейчас выйдут из-за стола и уймут разбушевавшуюся толпу, напомнив ей кулаками, кто в колледже вожак. Экс-художник уже достаточно ознакомился с природой шимпанзе, чтобы понимать: такие действия профессоров неизбежно повлекут за собой телесные повреждения. Однако, к своему удивлению, он не увидел ничего подобного, – наоборот, преподаватели решили не отставать от учеников и сами повскакали на скамьи и принялись орать пуще прежнего, а некоторые и вовсе забрались на стол и стали бегать туда-сюда, сверкая задницами из-под развевающихся мантий.

Умудренные опытом педагоги так вздыбили шерсть» что чуть не вдвое увеличились в размерах. Но больше всего, как обычно, Саймона поразила невероятная грация, с какой они передвигались. Чтоб мне провалиться, подумал он, вот уж кто умеет бегать, так это шимпанзе! Несмотря на то что стол был заставлен бокалами, тарелками, блюдами и прочим, буйные деятели науки не опрокинули ни одного предмета, не сбросили на пол ни одной вилки, не попали на бегу ни в одну тарелку.

Студенты угомонились, когда один из них, получив от соседа большой графин, поднялся на задние лапы, гордо прошествовал к центральному столу, находившемуся прямо напротив главного в другом конце зала, встал там и громко заухал, привлекая внимание присутствующих. Мигом воцарилась тишина. Саймон не упустил возможности задать Кройцеру вопрос:

– «ХууууГрааа» доктор Кройцер, что тут происходит, покажите «хуууу»?

– Ах, так вы не из Оксфорда, правильно «хуууу»? – отмахнул профессор.

– Нет, нет, я изучал изящные искусства в Слейде.

Физик смерил Саймона косым взглядом, изображая отвращение. Можно было подумать, жестикулировал позднее с Буснером экс-художник, я показал ему, что работаю танцором в кабаре. [144]

– Ну что же, «ааааа» мой изящно-искусственный союзник, это называется «штрафная». Мы в Эксетерском колледже блюдем целый ряд старинных традиций, и одна из них такова: студент обязан выпить штрафную, если за едой позволил себе жестикулировать на запретные темы. «ХуууууРрррааааггггххх!»

Едва отзвучал последний рык, как к студенту на другом конце зала подошел служка и доверху наполнил его огромный графин темным элем. Собратья проштрафившегося меж тем расселись вокруг него шерстяным частоколом.

– «Хууууу» и какие же это темы? – поинтересовался Саймон у недовольного соседа.

Кройцер снова смерил его взглядом, полным презрения:

– Как и везде, это политика, религия, любые темы, связанные с профессиональной деятельностью…

– В смысле, обмены знаками о науке и учебе? – перебил его Саймон.

– Разумеется «рррряв».

– Но ведь тогда не остается и тем для жестикуляции…

– Ну что вы, – саркастически взмахнул пальцами Кройцер, – всегда есть спорт и погода!

Их жестикуляцию прервал ритмичный грохот – студенты принялись колотить лапами по столам, все быстрее и быстрее. Проштрафившийся начал вливать содержимое графина себе в пасть. Саймон весь обратился в любопытство и просто не смог не залезть в шерсть Кройцеру с вопросом:

– Это, что ли, штраф? Выпить пива – и все наказание?

– Там три пинты, и, если вы думаете, что проглотить их в один присест так просто, попробуйте как-нибудь сами «ааааа»!

Даже с расстояния в сорок ладоней Саймон хорошо видел, как загривок студента с каждым глотком ходит вверх и вниз. Нарушитель был крупной особью, и графин постепенно пустел.

– Молодец, молодец! – вскинули лапы несколько профессоров, истошно вопя в поддержку студента. Казалось, тот успешно выдержит наказание – ему и осталось-то всего пол пинты, – но тут Саймон заметил, что задница проштрафившегося задрожала и стала вытягиваться. В следующий миг шимпанзе испустил оттуда фонтан дерьма, одновременно начав кружиться. Перед глазами экс-художника пролетела сначала задница, потом пенис, потом снова задница студента. Моча и жидкое дерьмо заливали все большее и большее число зрителей. В конце концов незадачливый суфий рухнул на стол, и союзники вынесли его вон из зала.

Вместо того чтобы с отвращением отвернуться, профессора выказали живейший интерес и возбуждение по поводу извращенного ритуала. Крики восторга и бешеное жестикулирование не кончались минут десять. Наконец шум немного улегся, и Саймон сообразил, что кто-то к нему прикасается. Это был Кройцер:

– Вы ведь приехали к Гребе, не так ли «хуууу»?

– Совершенно верно, – отзначил Саймон.

– Что ж, случившееся, покажу я вам, должно было резко поднять извращенцу настроение – ну как же, на третий обед подали немного дерьма «хи-хи-хи-хи»!

Саймон не успел обдумать замечание – из ниоткуда материализовался Буснер и показал, что им пора. Саймон поклонился соседу, но Кройцер лишь тихонько щелкнул его по подставленной заднице – внимание трехбутылочного шимпанзе отвлек графин с портвейном, который как раз до него дополз.

С утра было пасмурно, но когда трое шимпанзе покинули зал, светило солнце. Гребе далеко обогнал своих гостей, и когда те, взобравшись по винтовой каменной лестнице, снова оказались в его кабинете, он уже сидел в кресле, гордо держа в лапах наполненный коричневой жидкостью графин.

– Говнеца не хотите? – полюбопытствовал философ. – Преотличное, доложу я вам.

– Спасибо, нет, – отзначил Буснер. – Саймон «ХУУУУУ»?

143

Тиддингтон – городок под Теймом, близ Оксфорда.

144

Саймонова альма-матер (см.прим. к гл.1, с. 31) с момента своего основания принимала на обучение студентов вне зависимости от пола и происхождения; ей принадлежит честь быть одним из первых учебных заведений Великобритании, которое ввело такую практику. Этим она радикально отличалась, например, от Оксфорда, чем, в частности, и вызвана спесь профессора Кройцера.