Обезьяны

Большой диван, стеклянный кофейный столик, неизобразительные картины и два их тела, соприкасаются, узнавая друг друга не глубже, чем читатель путеводителя – чужую страну: вот тут у нас груди, вот тут бедра, гляди-ка, а вот и член, а вот и влагалище… Саймон стянул с нее чулки, словно шкуру со змеи, на икрах у нее оказалась щетина, как у него на щеках, зарылся головой в дряблые складки ее белого живота. Они хихикали, нюхали кокаин, полураздетые, трусы болтаются в районе щиколоток. Пили водку, теплую, мерзкую. Когда же дошло до дела, Саймон не сразу попал во влагалище, пришлось помочь пальцем, она же не имела ничего против, а может, просто не заметила. Или то, или другое.

Саймон тряхнул головой и глянул направо, туда, где возвышалась стойка с газетами, пробежал глазами заголовки: «Новые массовые убийства в Руанде», «Президент Клинтон призывает к перемирию в Боснии», «Обвинения в расизме при выборе присяжных по делу О.Дж. Симпсона [18]«. Это ведь не политические новости, отметил про себя Саймон, это новости о телах, репортелажи. О тощих телах, которые бредут по жирной грязи, о телах, расчлененных и стертых в порошок, о перерезанных глотках, о бесплатных трахеотомиях для тех несчастных, которым все равно на тот свет, так пусть подышат немного напоследок.

Вот тут есть гармония, подумал Саймон, между этой полутенью, в которой протекает его жизнь, между тьмой, окаймляющей солнце, и этими новостями об отделении тел от людей, новостями о развоплощении, растелешении. У него всегда было очень живое воображение, и он легко мог представить себе картины, описанные этими заголовками, – но лишь поставив Генри, своего старшего, на место хутту, а малыша Магнуса на место тутси, а затем заставив их обоих изорвать друг друга в клочья.

Саймон тяжело вздохнул.

– Все дело в утрате перспективы… – сказал он и тут же закашлялся, увидев, что на него кто-то пристально смотрит, – оказывается, он случайно произнес эту мысль вслух. Подумал, не выпить ли чего-нибудь освежающего, но понял, что не в силах переступить порог магазина. Решил было послать детям открытку, но на тех, что продавались в киоске, были только шимпанзе в дурацких позах, одетые в твидовые пиджаки, с портфелями в руках и надписями вроде «В Лондоне, думаю о тебе». Поэтому Саймон попросту выудил из нагрудного кармана заранее скрученный косяк, повертел его в руках – мятый, похож на член игрушечного бумажного тигра – и щелкнул зажигалкой, чтобы прогнать в шею все видения и галлюцинации, выкурить их из своего сознания.

Глава 2

Сара сидела в баре клуба «Силинк», окруженная мужчинами. Все они были заняты одним – предлагали ей переспать. Иные делали это взглядом, иные – улыбкой, иные – наклоном головы, иные – прической. Иные предлагали себя изысканно и тонко, иные пытались взять наглостью – сама одежда демонстрировала их намерения столь же ясно, как с грохотом водруженный на стойку член. Иные предлагали себя ненавязчиво, казалось, будто они ничего особенного и не имеют в виду – на первый взгляд их целью было лишь легкое прикосновение, поглаживание. Иные разыгрывали целый спектакль с грандиозными декорациями, изображавшими их Вкус, Интеллект и Социальный Статус. Точь-в-точь как обезьяны, думала Сара; ей казалось, будто вокруг скачут ошалелые самцы, готовые все перевернуть вверх дном, только бы произвести на нее впечатление и дать понять, насколько безграничен их сексуальный потенциал.

В баре бушевала буря бессознательного, а глазом ее была Сара, миниатюрная юная девушка, блондинка, которая при случае обожала грубо обманывать ожидания. В этот вечер на ней были аккуратный черный костюм, аккуратная черная шляпка-ток, аккуратная черная вуаль, черные туфли на шпильке, черные чулки и кремовая блузка с отложным воротником. Она переменила позу; шелковая ткань зашелестела, окружая и защищая ее своим блеском. Барный табурет играл роль пьедестала: сидя на нем, Сара очень остро чувствовала, что от нее никто не может отвести глаз. Она улыбнулась; молекулы, составлявшие ее тело, весело суетились, заново придавая ей форму.

Возможно, подумала Сара, именно это и привлекает мужчин – ее изысканный, великосветский облик. Впрочем, она знала, что дело тут скорее в ее кошачьей повадке, в том, что выглядит она этаким котенком и вдобавок блондинка. В том, что у нее именно такой нос – с изящным изгибом, с немного приподнятым кончиком, так что незнакомец видит ее розовые ноздри и сразу понимает: она доступна не всякому. В том, что у нее именно такой рот – узкий, но с полными губами; особенно важна была полная нижняя губа, которую на более вызывающем лице назвали бы выпяченной. В том, что у нее именно такой подбородок – лисий, словно заточенный, подходящий для рытья нор. В том, что у нее именно такие глаза – фиолетовые, по-настоящему фиолетовые, какие редко бывают у людей; их бледный огонь подчеркивал изгиб скул. Ее лицо было бы звериным, если бы не все эти черты, благодаря которым наблюдателю казалось, что перед ним каменное изваяние. И если бы она только сняла шляпку, всякие сомнения в этом отпали бы немедленно – так резко волосы обрамляли ее узкий лоб.

Принято говорить, что женские лица похожи на сердце – то, что на тузе червей. Но Саре выпала другая масть – бубны; два треугольника, верхний – щеки и волосы на пробор, и нижний – щеки и заостренный подбородок, складывались в остроконечный ромб ее лица. Ромб, размножившийся в трех измерениях, многогранник, умевший, как бриллиант, поворачиваться к одному собеседнику одной гранью, к другому – другой.

Непринужденная, дружеская атмосфера клуба «Силинк» кипела, бурлила и крутилась водоворотом вокруг табурета, на котором сидел этот алмаз, волны набегали на стойку, разбивались об нее и откатывались назад, и тогда Сара могла сделать глоток из бокала, закурить сигарету, перекинуться парой слов с барменом Джулиусом, изучить свои многочисленные искаженные отражения в зеркальной стене бара.

– Ждешь Саймона? – спросил Джулиус, исполняя пируэт с шейкером в руках; коктейль странно булькал, пока кудесник вдохновенной струей направлял его в бокал.

– Да, он должен скоро быть, пошел на какой-то вернисаж… – Сара замолкла на полуслове – к стойке приблизился неизвестный ей молодой человек приятной наружности. Некоторое время он пристально разглядывал Сару – владей он телекинезом, наверняка сбил бы с ее головы шляпу, – затем обратился к Джулиусу:

– Гмммм…

– Гммм? Не припомню такого коктейля, – ответил бармен.

– Гммм… гммм… – Молодой человек был явно взволнован. Кроме того, на нем холщовые штаны – в «Силинк» в таких обычно не ходят, подумала Сара. Да, он взволнован, а ослепительный блеск его красоты так ярок, что он даже вспотел.

– Прошу прощения, сэр, но такого коктейля я тоже не припомню. Кажется, туда входит гренадин, не так ли? – Не дожидаясь ответа, Джулиус, высокий и стройный, повернулся к молодому человеку спиной и поспешил в другой конец бара своей особенной походкой – казалось, он не идет, а едет на скрытой за стойкой движущейся дорожке.

– Он… он весьма остроумен, вы не находите? – обратился молодой человек к Саре. Снова предложение переспать – и вместе с тем не предложение переспать. Редкий случай.

– Да, – вздохнула Сара, – и ему нечего здесь делать, он тратит свое время зря. Правда, тратит зря драгоценное время, а мог бы добиться успеха, в самом деле, настоящего успеха. – Она еще раз вздохнула, сокрушенно покачала головой, помешала пальцем коктейль.

– И почему же вы это от него скрываете? – спросил молодой человек; но Сара не успела ответить, не успела затянуть на нем потуже свой нелепый аркан – двери бара распахнулись, и из тьмы на свет выплыла Табита, ее младшая сестра.

С ней были критик Тони Фиджис и братья Брейтуэйт, парочка непохожих друг на друга близнецов. От обоих веяло чем-то нездоровым; на свою совместную жизнь – а другой у них не было – они смотрели как на одно большое ходячее произведение искусства. Не стоит даже и говорить, что из этого со всей неизбежностью вытекало следующее: чем ближе братья оказывались к сцене, тем скучнее было на них смотреть. Напротив, в обыденной жизни все, что они делали, было до крайности необычно и даже вычурно.

18

Суд по делу популярного чернокожего игрока в американский футбол Орентала Джеймса Симпсона (р. 1947), обвиненного в убийстве своей бывшей жены (белой) и свидетеля. Проходил в 1995-м (уголовный) и в 1996–1997 годах (гражданский), приковал к себе внимание всех США (вплоть до того, что трансляция обращения президента Клинтона к Конгрессу была прервана сообщением о вынесении вердикта по гражданскому иску). В уголовном суде Симпсон был оправдан (защита сумела сыграть на расовой подоплеке дела), в гражданском признан виновным.