Обезьяны

– Сколько вопросов, – махнул лапой Уотли и опустил листок на стол, даже не поинтересовавшись, дочитала ли Боуэн до конца. – Что все это значит «хуууу»? Эта история про макак, – похоже, у него в самом деле бабуиновые галлюцинации. Я ухну Эллшимпу в больницу Трутон» – у них там отличный архив, масса историй болезни, может, они сумеют нам что-нибудь подыскать…

– А что вы покажете о людях «хууууу»? Он дважды повторил фразу: «Куда подевались люди?» Что это, черт побери, значит «хуууу»?

– Вожак его знает. Ясно, что у него тяжелое помутнение сознания, возможно, афазия, проблемы с зоной Вернике. [68]Смотрите сами – показывает он все очень бегло, но смысла в знаках нет, какая-то белиберда. Впрочем, я не стал бы на этом задерживаться, ничто пока не свидетельствует о наличи у него органических повреждений мозга, а любые синдромы такого рода неизбежно их предполагают. Может, он считает, что люди – вид макак «хууууу»? Вы ведь знаете, многие нормальные шимпанзе именно так и думают.

– Знаю, еще бы я не знала, – раздраженно отмахнула Боуэн. С предшественником Уотли она бы не позволила себе ничего подобного – тот держал отделение в ежовых лаповицах, а Уотли, напротив, был самец беспомощный, и даже такая самка, как Боуэн, несмотря на свою сексуальную ориентацию – а возможно, и благодаря оной, – могла спокойно бросать ему иерархический вызов, не опасаясь получить взбучку.

– Ладно, как вы предлагаете продолжать общение с Дайксом «хууууу»?

– В том же духе «грррннн». Со вторым завтраком я передам ему немного фиг или терновых ягод, в качестве поощрения, и попрошу описать мне этих макак. Надо хотя бы понять, за кого он нас принимает – за бабуинов, за людей или за кого-то еще; ведь хорошо известно, что сама попытка описать галлюцинацию или психоз может поспособствовать излечению.

– Как вы предлагаете продолжать общение с Дайксом… – передразнила Уотли Боуэн, едва он покинул ее кабинет. Ее пальцы взлетали в воздух гротескной пародией на его характерный псевдооксфордский акцент, где каждый крючок – словно шпиль готического собора, каждая раскрытая ладонь – словно сказочный замок. Боуэн, надо показать, покамест не видела изъянов в подходе Уотли к сумасшедшему художнику, но ей не нравилась его привычка, как она это показывала, никогда «не строить далекочетвернькающих планов», и она подозревала, что вскоре консультант утратит интерес к Дайксу. Боуэн и сама склонялась к мысли, что здесь не обошлось без органических повреждений мозга – позы несчастного были точь-в-точь как у страдающих болезнью Паркинсона. Казалось, конечности, которыми он пытается управлять, не вполне совпадают с теми, которыми он наделен в действительности.

Боуэн не терпелось прогнать Дайкса через целую кучу тестов – перцептивных, реляционных и, прочих, – но пока что об этом нечего было и мечтать: сотрудничать пациент не желает, приблизиться к себе не дает. Вводить успокаивающие бессмысленно – он же не дикое животное, будь мир устроен так, как он его видит, художника считали бы совершенно вменяемым. Боуэн, худощавая шимпанзе, почти бонобо, вздохнула. Работа в «Чаринг-Кросс» была ей совсем не по душе. Одна беспросветная рутина, в больнице приходится торчать допоздна, пациенты упрямые и неподатливые – сплошь клиенты для желтых домов и рекруты для армии городских сумасшедших. А она всегда воображала себя практическим врачом с широкими взглядами, этаким экспериментатором в духе Шарко [69]и других пионеров психиатрии XIX века. Она презирала привычку коллег сводить все либо к «континууму сознания», либо к «континууму материи», их неспособность вообразить, что, быть может, существует уровень, где эти два несовместимых континуума проникают друг в друга.

Вот ее старый вожак в больнице «Хит-Хоспитал», Зак Буснер, – тот изъяснялся как раз такими жестами. Свою систему знаков он унаследовал от знаменитых шестидесятников – борцов с традиционной психиатрией и всегда показывал об «экзистенциальном» и «феноменологическом». В последнее время он заново создал себе имя, Буснеровы книги, сборники историй про гениальных психов и философов с извращенным сознанием, отполировали его потускневшую было славу до блеска. Что бы он увидел в Дайксе? Боуэн не сомневалась – он бы с удовольствием ввязался в это дело, особенно если психоз Саймона останется таким же последовательным.

На подносе со вторым завтраком Саймон обнаружил новое письмо, отпечатанное на официальном бланке больницы и снабженное длинным списком вопросов. Вот как это выглядело:

Больница «Чаринг-Кросс»

Психиатрическое отделение

15 августа, четверг

Дорогой Саймон!

Мы – мои коллеги и я – полагаем, что Вы страдаете от психотических галлюцинаций, связанных с нарушениями самых основ Вашей способности к общению с другими обезьянами. Мы намерены избегать всякого прямого контакта с Вами, пока не убедимся, справедливы ли наши предположения. Не могли бы Вы ответить на нижеследующие вопросы как можно подробнее?

Искренне Ваша,

1. Как Вы себя чувствуете? Не испытываете ли Вы физической боли?

2. Как Вы полагаете, намерен ли кто-либо причинить Вам вред?

3. Можете ли Вы вспомнить и сообщить нам о событиях, приведших к Вашей госпитализации?

4. Вы упоминаете неких «макак». Как именно выглядят эти макаки?

5. Почему Вы нападаете на моих подчиненных, если те приближаются к Вам, – да и на меня саму, – а равно на Вашу самку и других Ваших союзников, которые приходят Вас навестить?

6. В Вашей записке Вы упоминаете неких «людей». Что это за люди? Надо ли так понимать, что Вы «видите людей»?

Сквозь фальшивое зеркало Боуэн наблюдала, как Саймон Дайкс берет поднос и идет к гнезду, чопорно, решительно, на задних лапах. Садится, ставит поднос на картонный столик, письмо Боуэн падает на пол. Художник чешет затылок слабой передней лапой, затем низко наклоняется, пытается той же лапой поднять листок.

– Вот видите, – застучала по спине Боуэн Доббс, дежурная медсамка, которая тоже наблюдала за происходящим в палате, – он никогда не пользуется задними лапами ни для чего, кроме ходьбы, этой своей странной развалочки. А когда пытается что-то поднять, все у него валится из лап, – похоже, он не может ничего зажать между большим пальцем и костяшкой указательного, вот смотрите…

Все так и было, Саймон безуспешно пытался соскрести листок с линолеума, от отчаяния издавая все те же странные, низкие звуки. В конце концов он справился с бумажкой и стал ее читать, то и дело краем глаза поглядывая на дверь. У д-ра Боуэн возникло неприятное чувство, что он понимает: за ним следят.

Сара ухнула в агентство на четвертый день после того, как у Саймона случился приступ, и вкратце показала своему начальнику, Мартину Грину, что произошло.

– «Хууууух-Граааа» у Саймона случился нервный срыв, Мартин, он в больнице «Чаринг-Кросс».

– Переработал или переразвлекался «хуууу»? – Грин намеренно изображал мордой и лапами недовольство – знаки резкие, шерсть стоит полудыбом, верхняя губа приподнята, обнажает клыки.

– Я… я не знаю.

– Так, не означает ли это, что мы не увидим тебя сегодня на работе «хуууу»?

– Я… я немного не в себе, Мартин, история совершенно жуткая.

– Будь добра, поподробнее «хууууу».

Саре пришлось показать все, без купюр.

Грин надолго опустил лапы.

– Вожак ты мой, Сара, – махнул он наконец, – я, конечно, никакой не ретроград и все такое, но это ваше совместное гнездование, эти ваши «уч-уч» наркотики, я прямо не знаю…

– Я знаю, знаю.

– Прости, что сначала был так резок «грррнннн». Утро выдалось отвратительное, снова проблемы с этим «уч-уч» подонком Янгом. Я как раз закончил махать с ним лапами, когда ты ухнула. Он показывает, что не заплатит ни пенни…

68

Зона Вернике – отдел мозга шимпанзе, отвечает за распознавание жестов и понимание переданного смысла, изучен немецким врачом Карлом Вернике (1848–1905) и обозначен в его честь. При органических поражениях этой зоны, как верно указывает д-р Уотли, больной много жестикулирует, но несет чушь и к тому же ничего не понимает.

69

Шарко Жан-Мартен (1825–1893) – знаменитый францзуский врач, вожак-основатель современной невропатологии, один из учителей Зигмунда Фрейда.