Лила, Лила

– Настал вечер, – прошептал голос, и точечные лампы, освещавшие солнечным светом сборную стенку, приобрели красный оттенок. – Солнце медленно погружается в океан, и голоса джунглей приветствуют приход тропической ночи.

К космическим звукам синтезатора примешались птичий щебет, крики обезьян и стрекот тысяч насекомых.

– И теплый тропический дождь падает на раскаленный песок пляжа.

– Черт! – вскрикнула Мари, опрокинув шезлонг. Из двух душевых головок под потолком брызнул далеко не теплый тропический дождь.

Впервые после несчастья с Джекки она увидела, как Давид смеется. Невелика радость – находиться в курортном местечке с мужчиной, на которого релаксарий оказывает целительное воздействие.

Больше всего ее удручала перспектива будущего, которая открылась ей в Бад-Вальдбахе. Она прямо воочию видела, как через тридцать, сорок, пятьдесят лет сидит вместе с бледным, но еще вполне бодрым Давидом за столиком на двоих, караулит, когда официант заменит в буфете пустую миску кресс-салата другой, полной. Воочию видела, как прислоняет трость к столику, чтобы освободить обе руки и набить сумочку провиантом для терапевтической прогулки. Фрукты для нее и для Давида, зерновые булочки для уток.

Почему-то она с легкостью представляла себе Давида пожилым курортником. На подводном массаже он стоял с тем же мечтательным взглядом, сидел в пузырьках джакузи с тем же детским удовольствием и с той же апатией лежал в теплой термальной воде, как и мужчины постарше.

Теперь Мари знала: пять дней на водах – испытание для прочности отношений еще покруче двух недель на коралловом островке.

В этот вечер в честь Давида был устроен парадный прием. Ужин при свечах в большом зале, Давид в темном костюме, она в маленьком черном платье. После лососевого мусса Вольфганг-квартет исполнил Allegro vivace assai из Струнного квартета № 17 си-бемоль мажор Вольфганга Амадея Моцарта, опус 458 по каталогу Кёхеля. Затем Давид читал из первой четверти «Лилы». Консоме сервировали без музыкально-литературного сопровождения. Перед горячим – глазированной телячьей грудинкой, или филе судака, или, при необходимости, соответствующим диетическим блюдом – музыканты исполнили Andante con moto из Струнного квартета № 16 ми-бемоль мажор Вольфганга Амадея Моцарта, опус 428 по Кёхелю. Между горячим и десертным буфетом Давид читал снова, на сей раз из последней четверти. После сыра музыканты завершили вечер исполнением Allegro vivace из того же квартета.

На этом приеме Мари опять-таки ощутила, какая судьба ждет ее как спутницу жизни немолодого писателя. Каждый раз, когда Давид оставлял ее за столиком одну, чтобы подготовиться к следующему выступлению, появлялась дама, менеджер проекта, и составляла ей компанию.

О чем говорят за столиком с менеджером проекта, перед тем как спутник жизни начнет читать из своего бестселлера? В первый раз этот вопрос не возник, менеджер сама определила тему: какие чувства вы испытываете как партнерша мужчины, который прославился романом о любви?

Но во второй раз был черед Мари что-то сказать. И она обронила:

– Вы наверняка рады, что мероприятие все-таки состоялось?

Менеджер не поняла:

– Все-таки?

Зато поняла Мари. Давид ничего не отменял.

Сначала она хотела сразу после ужина затащить его в бар и призвать к ответу. Потом отложила разговор до возвращения в номер. Потом – до утра, до ароматической кабины.

А потом вообще отказалась от этой мысли.

Не очень-то добрый знак.

49

В феврале Давид через силу завершил последнее турне, которое подсудобил ему Джекки. Ганновер, Гёттинген, Кассель, Висбаден, Вюрцбург. Теперь он часто читал из писем:

Лила, Лила!

Я видел тебя на катке. Видел, как он держит тебя за руку. Как обнимает тебя за плечи. Видел, как ты смотришь на него.

Кто он? Это из-за него я больше не могу до тебя дозвониться? Из-за него ты больше не находишь времени для меня? Давно ли ты с ним знакома?

Лила, скажи мне правду. Что у тебя с ним? Ты же любишь меня. Тысячу раз говорила мне об этом, сто раз писала. В моем комоде лежат сто тридцать два твоих письма, и в каждом ты пишешь об этом, хотя бы раз. Ты любишь меня, тебе невмоготу без меня, ты все время думаешь обо мне, не можешь без меня жить.

Я в это верил, Лила. Всю жизнь строил на этом. Никогда, никогда я ни секунды в нас не сомневался.

Что я сделал не так? Скажи мне. Что бы это ни было, оно больше не повторится.

Лила, Лила, ты забыла обо всем? О наших планах, наших обещаниях, нашей ночи перед твоим отъездом в Лозанну? О множестве долгих месяцев, когда мы ждали друг друга?

Я видел тебя, Лила, как ты прижималась лицом к его плечу. И ты тоже меня видела.

Скажи, что это только игра. Жестокая игра, чтобы испытать меня. Чтобы возбудить во мне ревность. Ах, если б ты знала, как превосходно тебе все это удалось.

Лила, Лила, скажи мне правду. Я вправе ее узнать.

Или нет, не говори. Не знаю, смогу ли я ее выдержать.

Люблю тебя.

Среди публики кто-то шмыгнул носом. В остальном царила тишина. Все ждали продолжения.

Но буквы у него перед глазами расплывались, голос отказал. Он захлопнул книгу, встал и слегка поклонился. Только теперь послышались нерешительные аплодисменты.

Когда он подписывал книги, люди держались иначе, нежели обычно. Как посетители в больнице, которые толком не знают, как им вести себя с пациентом. Никто не задал дежурного автобиографического вопроса. Все, кажется, уверились, что «Лила, Лила» определенно не вполне удавшаяся «проработка» собственной Давидовой истории.

Этот отрывок Давид читал не впервые. Но слез никогда еще не было. Хотя с самого начала нынешнего турне он, читая из «Лилы», все время невольно думал о Мари.

Мари считает, что больше не любит его.

Перед отъездом он спросил ее, поскольку чувствовал, что она все больше отдаляется, и услышал в ответ: «Думаю, я больше тебя не люблю».

«Думаешь? – испуганно переспросил он. – Такое человек знает».

«Я не уверена. – В ее голосе слышалось легкое отчаяние. (Верно ведь, отчаяние? Легкое отчаяние?) – Ты что, не понимаешь, что можно сомневаться в своих чувствах?»

Давид не понимал. Но немного воспрянул духом. Где есть сомнения, есть и надежда. Он кивнул.

«У тебя есть кто-то другой?» – спокойно спросил он, а в результате она встала и исчезла в спальне. Когда он немного погодя последовал за ней, она читала, лежа на кровати. Он сел рядом. Она продолжала читать.

«У тебя есть кто-то другой?»

Мари положила книгу на покрывало и бросила на него скучающий взгляд.

«Ты слишком много читаешь Давида Керна».

Оба невольно рассмеялись, и на тот вечер тема была исчерпана. Но спать с ним она не захотела.

Прощаясь с ней наутро, он задал идиотский вопрос:

«Мне надо беспокоиться?»

Она рассеянно пожала плечами.

«Ты просто стал мне немного чужим».

После этого прощания, в растрепанных чувствах, он отправился в поездку, выступать перед слегка редеющей, как ему казалось, публикой. Залы были по-прежнему полны, но добавочных стульев уже не ставили.

Может, все дело во времени года. Рождество давно миновало, а вместе с ним пошел на спад и жизненный цикл весенних новинок. В списках бестселлеров «Лила, Лила» от недели к неделе теряла позиции, разделы культуры в газетах занимались весенней программой.

Давиду это было только на руку. Чем быстрее пропадет к нему интерес, тем раньше он сможет вернуться к нормальной жизни. У него будет время. Для Мари и для попытки написать что-то свое.

Хотя его доля гонорара и аванса лежала на счету Джекки, денег у него вполне хватит, чтобы некоторое время вести скромную жизнь. И он свободен.