Путь Дракона

— Возможно, в другой раз нам стоит провести словесную дуэль. Оскорбительные куплеты с десяти шагов.

— О, лучше на мечах. Ваши куплеты наносят непоправимый урон. Люди все еще зовут сэра Лорена Рыцарем Кролика из-за вас.

— Из-за меня? Нет. Мне бы это никогда не удалось, если бы не его зубы и этот нелепый шлем. Я знаю, что это крылья, но Бог мне свидетель, выглядят они совсем как уши, — Доусон сделал глоток вина. — Вы отлично держитесь сегодня, мой мальчик. Не так хорошо, как я, но вы боец, в этом нет сомнения.

Клара наградила его улыбкой. Она была права, не так уж сложно быть великодушным. В великодушии даже была какая-то теплота. Вино было густым, слуги принесли тарелку с твердым сыром и солеными колбасками. Клара и ее кузина сплетничали, соприкасались руками при малейшей возможности, как заигрывающие дети. Он подумал, что все повторялось. Сначала оскорбление, потом применение силы, а после всего заверения. Только благодаря таким женщинам, как у них, королевство не развалилось, сотрясаемое войнами из-за мужской гордости и амбиций.

— Нам повезло, — сказал Доусон, — с нашими женами.

Фелдин Маас вздрогнул, посмотрел на двух женщин, увлеченных беседой о том, как сложно вести хозяйство в Кэмниполе и их родных поместьях, и усмехнулся.

— Думаю, что да, — сказал он. — Надолго вы в Кэмниполе?

— До турнира, и потом еще на неделю-другую. Я хочу снова вернуться домой прежде, чем ляжет снег.

— Понимаю. Зимой по Королевскому Шпилю гуляют все ветры равнины. Такое ощущение, что у его величества вместо архитектора был парусных дел мастер. Слышал, что король сам подумывает над поездкой в пределы, только чтобы немного пожить в теплом доме.

— Он едет на охоту, — сказал Доусон, — Он любил зимнюю охоту в пределах, еще когда мы были мальчишками.

— И все же, он становится слишком стар для нее, не считаете?

— Нет, я так не считаю.

— Склоняюсь перед вашим мнением, — сказал Фелдин, но улыбка его была неприятной и самодовольной. Доусон почувствовал гнев, и Клара, должно быть, заметила это. Как выяснилось, в миротворчестве важно знать, когда прекратить игру в друзей, пока иллюзия не рассеялась. Она позвала слуг, собрала букет фиалок в подарок кузине, и они все вместе прошли в вестибюль, чтобы попрощаться. Перед самым уходом Фелдин Маас нахмурился и поднял палец.

— Совсем забыл, господин мой. У вас есть родня в Вольных городах?

— Нет, — ответил Доусон, — По-моему, у Клары есть дальние родственники в Гилее.

— Через брак, — сказала Клара, — не кровные.

— Значит, в Максии никого. Ну и хорошо, — сказал Фелдин Маас.

Спина Доусона напряглась.

— В Максии? Нет, — сказал он, — а почему вы спрашиваете? Что с Максией?

— Похоже, Великий Дож решил встать на сторону Ванаи против его величества. "Единство перед лицом агрессии" или что-то в этом роде.

Фелдин знал о подкреплениях для Ванаи. А если знал он, значит, знал и Сир Алан Клин. Известно ли им наверняка, благодаря чьему влиянию Ванаи обрел своего союзника, или они только догадываются? Подозрения есть точно, иначе Фелдин не заговорил бы об этом. Доусон улыбнулся, как он надеялся, так, словно ему было безразлична эта новость.

— Единство Вольных городов? Маловероятно, — сказал он, — Полагаю, это просто слухи.

— Конечно, — сказал Фелдин Маас, — Конечно, вы правы, я уверен.

Этот псиномордый, мелкохренный, лицемерный ублюдочный сын горностая и шлюхи поклонился и вместе со своей женой вышел из дома. Доусон не сдвинулся с места, и Клара взяла его за руку.

— Ты здоров, дорогой? Что-то болит?

— Прошу меня извинить, — сказал он.

Оказавшись в библиотеке, он запер двери, зажег свечи и достал с полок карты. На них он уже отметил пути из Максии в Ванаи и те дороги, по которым должна была пройти армия. Он провел измерения и вычисления, ощущая, как гнев, подобно волне в бушующем море, поднимается в нем. Его предали. Где-то в цепочке, соединявшей его и Максию, кто-то проболтался, и все его планы рухнули. Он слишком далеко потянулся и этим открылся для удара. Его переиграли. И это сделал Фелдин Маас. Одна из собак заскулила и стала царапать дверь, пока Доусон, наконец, не отпер дверь и не впустил ее.

Пес взобрался на кушетку, подобрал лапы, и встревоженно посмотрел на Доусона. Барон Остерлингских Падей устало сел рядом с животным и почесал у него за ушами. Пес снова заскулил, подставляя голову под ладонь Доусона. Клара появилась в двери, руки сложены на груди, глаза такие же встревоженные, как и у собаки.

— Что-то пошло не так?

— Немного.

— Это чем-то грозит Джорею?

— Не знаю.

— Это чем-то грозит нам?

Доусон не ответил, поскольку ответ был утвердительным, а заставить себя солгать он не смог.

Гедер

Amist лежал в долине, белея в лучах утреннего солнца. Знамена дома Антеа обвисли и отсырели, краски стали темнее в плотном воздухе. Все вокруг пахло истоптанной грязью и холодом. Лошадь Гедера потрясла головой и всхрапнула. Паллиако протянул руку и похлопал ее по холке.

Ему достались отцовские доспехи, яркая латная сталь которых немного потускнела в местах, где кузнецу пришлось подогнать их под фигуру Гедера. Ремешки давили даже через кольчугу. Весь марш был длинным, утомительным предвкушением ада. Они ехали небыстро, но без остановок. С того самого первого похмельного утра он ехал и шел четыре дня, ни разу не отдохнув более двух часов. Ночью он заворачивался в одеяло и дрожал от холода. Днем — потел. Армия спускалась по широкой зеленой драконьей дороге, и топот ног по нефриту сначала раздражал, потом становился музыкальным, а затем превращался в особый вид тишины, чтобы вновь начать надоедать. У Гедера была всего одна лошадь, и приличный кусок дня ему приходилось идти пешком. Люди побогаче могли позволить себе двух или трех, даже четверых животных. И доспех, который не успел прослужить несколько десятилетий к тому времени, как он родился. И еще палатку, которая защищает от холода. И, пожалуй, немножко собственного достоинства и уважения окружающих.

Прочие именитые нобили ехали в группах либо каждый со своей личной свитой. Гедер рядом с ними, поближе к голове колонны, но был далек от присоединения к какой-либо группе. Обозные повозки следовали сразу за ним, а пехота и чужаки, прибившиеся к армии, позади, хотя последних в эти дни практически не было. Это о многом говорило — переход был слишком тяжелым, и не стоил для шлюх потраченного времени.

Приказ остановиться последовал прошлым вечером за час до заката. Оруженосец Гедера расставил его тесную палатку, принес небольшую миску с чечевицей и сыром, и свернулся в маленький дартинайский шарик у порога палатки. Гедер пробрался на свою койку, зажмурил глаза и взмолился об отдыхе. Все его сны были о переходе. С первыми лучами рассвета прозвучал приказ: готовься.

Будучи ребенком, он постоянно представлял себе этот день. Свое первое всамделишное сражение. Гедер представлял ветер битвы, жар и скорость коня под ним, отчаянный боевой крик, который бы рвался из глотки. Ему не приходила мысль об онемевшем от многих часов в седле теле, когда доспех остывал на нем, а пехота формировалась, передвигалась и расформировывалась. Строй благородных рыцарей, готовые к бою мечники и пикейщики оказались толпой людей, которые ржали над грязными шутками и жаловались на то, что их мало либо плохо кормили. Все это было похоже скорее на девятый день восьмидневной охоты, чем на благородное поле брани. Хребет Гедера был охвачен сплошной жгучей болью от кобчика до головы (снизу доверху?). Бедра были стерты до крови, челюсть щелкала от каждого зевка, вкус прокисшего сыра не покидал его рта. Его оруженосец стоял рядом с ним, с боевым копьем Гедера в руках, щитом заброшенным за спину, и обеспокоенным выражением безволосого лица.

— Паллиако!

Гедер дернулся. Сир Алан Клин ехал на огромном черном боевом коне, закованном в красный конский доспех. Доспех всадника, сверкающий камнями и серебром, был сработан под крыло дракона. Клин как будто сошел со страниц древних легенд.