Страница 4 из 99
Глава вторая. Князь Л. Б. — эволюция замысла
12 Ноября 1921 года, в день столетнего юбилея Достоевского, произошло событие, которое для его биографов стало поистине эпохальным: был вскрыт переданный из Гохрана за № 5038 ящик из белой жести с бумагами писателя. В ящике содержалось 23 предмета — записные тетради, деловые документы, свертки с письмами. Одна из тетрадей имела надпись по — французски: «En cas de ma mort ou une maladie grave» («B случае моей смерти или тяжелой болезни»); здесь находились деловые распоряжения А. Г. Достоевской, перечень и место пребывания записных книжек Достоевского с черновыми материалами.
В списке бумаг (одни из них лежали здесь же, в жестяном ящике, другие давно были сданы на хранение в Исторический музей) значилась и тетрадь с вклеенными в нее пятнадцатью корректурными оттисками к роману «Бесы». На первой ее странице рукой Анны Григорьевны было написано: «В этой тетради (в корректурных оттисках) находится несколько глав к роману «Бесы», которые не были включены Ф. М. Достоевским в роман во время печатания его в „Русском вестнике”» [6].
Вклеенные в тетрадь корректурные листы сплошь — и на полях, и в тексте — были испещрены огромным множеством авторских помет и вставок. После обнародования документов из перечня Анны Григорьевны вышла наружу драматически захватывающая ИСТОРИЯ ЗАМЫСЛА.
…Итак, осенью 1870 года, объясняя Каткову причины нарушения своих обязательств «Русскому вестнику», Достоевский написал: «Я сел за поэму об этом лице потому, что слишком давно хочу изобразить его». Что означало это признание в свете черновых материалов к роману и в творческой биографии писателя?
Во — первых, хотелось убедить издателя в том, что такого героя у него, у Достоевского, прежде не было: «хочу изобразить» подтверждало, что «еще никогда не изображал».
Во — вторых, выражение «слишком давно хочу» должно было обозначить то состояние творческого возбуждения, когда писатель, не в силах более противиться мучившему его замыслу, садился за работу, ибо не мог не писать.
В — третьих, адресуясь к издателю и рассчитывая на его благожелательную реакцию, Достоевский представлял дело таким образом, будто давно и точно знал, о ком пишет, и далеко продвинул работу.
Между тем утверждение «сел за поэму об этом лице» — если судить о самом лице по черновым материалам рабочих тетрадей — могло относиться только к разработкам образа, датированным августом 1870 года: ранее (зимой, весной, а также в июне и в июле) Князь как прообраз Ставрогина имел очень мало общего с его августовской программой. Под пером сочинителя — Достоевский то и дело записывал в тетрадях нотабене «подсочинить сюжет», «много работы над характером» — Князь менялся буквально каждый месяц.
Персонаж январского образца мало или совсем не походил на центрального героя романа. Сын крупных землевладельцев, богатый, но безалаберный аристократ, он сглупа завел связь с Воспитанницей, проживающей в доме деспотической княгини, его матери. «Девочка отдалась даже безо всякого сопротивления и кокетства» и забеременела. Главный подвиг Князя должен был состоять в том, что он, будоража общественное мнение, решался жениться на обесчещенной им бедной девушке, отказываясь от предназначенной ему в невесты богатой Красавицы. Подверженный бурным, но житейски заурядным страстям, Князь оказывался вполне ординарной натурой — ревновал, завидовал удачливому сопернику, оскорблял его пощечиной и, страдая от любовных неудач, готов был даже застрелиться.
В феврале Князя все еще не оставляли разные неприятности — ссоры с матерью, отказ Воспитанницы; получено было также дикое письмо Красавицы, намекавшее, что он «опоздал приехать». Нелепость письма усиливалась тем фактом, что Князь ничего и не предлагал Красавице, когда встретился с ней после продолжительной разлуки.
К началу марта, все еще вялый и индифферентный, Князь обретал сильные жизненные импульсы, стремясь проявить себя не только на любовном, но и на общественном поприще. «Князь и Воспитанница — новые люди, выдержавшие искушение и решающие начать новую, обновленную жизнь». Князю вменялся упорный труд, придавался волевой характер, смягчаемый грустной, застенчивой душой. Ему предписывалось довольствоваться участью простого, доброго, славного и незнаменитого человека, чтобы являть собой скромный идеал «настоящих, хороших людей». Правда, весьма скоро выяснилось, что характер Князя — ревнивый, упрямый, гордый, настойчивый, подверженный сомнениям — противится назначенной роли. Не удался и аристократический мотив: явившись в облике «нового боярина», ненавидящего современный порядок и проповедующего честность, бедность и труд, Князь при всем своем сословном высокомерии тем не менее оставался лицом пресным и скучным — даже когда автор захотел придать ему некоторое сходство с Дон Жуаном и Ноздревым.
В течение всего марта Достоевский бился над Князем, видя его «новым человеком», способным «разбивать кумиры и сожигать корабли». Однако постепенно становилось ясно, что геройские поступки вроде женитьбы на бесприданнице или отказа от наследства для него мизерны и простоваты. Что‑то надо было делать с ускользающим Князем и рассыпающейся интригой.
«Кабы от кого‑нибудь ему пощечина. Он бы дрался и не стрелял от презрения», — записывал Достоевский.
«Слава о нем в городе и везде (еще прежняя, отроческая) как о развратном, безобразном, нагло оскорбляющем человеке. (Один чиновник, которого он побил, один муж, женатый на растленной им…)»
Князь А. Б. — с такими инициалами появился он впервые в черновиках [7]из умеренного и порядочного молодого человека начал преображаться в бретера и дуэлянта, коварного соблазнителя и дерзкого прожигателя жизни. Загадочность и неуловимость его облика осложнялись еще и тем, что до самых последних мгновений влюбленные в него женщины не могли определить наличие у Князя ответного чувства. По этому поводу Достоевский сделал специальное примечание: «Колебание, и в этом сладость романа», — прекрасно сознавая, что вероломство героя в делах любви идет только на пользу сюжету. Таинственный герой, высокомерный аристократ, внимательно присматривающийся к нигилистам, выставлялся теперь как их тайный и заклятый враг.
Интрига складывалась.
Время от времени Князю придавались высокие мысли и его окружали высокие духовные лица. Однако вернее, и интересней всего выходило, когда он держал себя как человек, которому скучно, избегал «идейных» людей — нигилистов или церковников, — но в самом себе не мог найти никаких моральных оснований. Идея автора все больше сосредоточивалась на герое, который сознавал, что ему недостает почвы.
В середине апреля именно такой сплав характера — блистательное, но скучающее НИЧТО — настолько заворожил Достоевского, что, убрав из сюжета церковного деятеля с ортодоксальными мыслями о России и православии, он решил: «Голубова(то есть церковного деятеля, который должен был благотворно влиять на Князя в вопросах веры. — Л. С.) не надо.Выходит так, что главный герой романа Князь». Убеждая себя, что персонаж, который ко всему приглядывается, всех воспламеняет до энтузиазма и фанатизма, но сам ни во что не верит и остается равнодушным даже к убийствам, и есть искомый герой, Достоевский снова записывал: «ИТАК, ВЕСЬ ПАФОС РОМАНА В КНЯЗЕ, он герой. Всё остальное движется около него, как калейдоскоп. Он заменяет и Голубова. Безмерной высоты».
Через месяц, в мае, эта фантастическая запись, уже, видимо, не терпящая существенных коррективов, обогатилась лишь оттенками: теперь, после того как масштаб личности Князя был задан, оставалось только добавить привлекательные детали — например, обаяние и победительность.
Какая участь, однако, ему готовилась?
На этот счет сомнений у автора не было — он поднимал Князя на «безмерную высоту», а затем безжалостно с ним расправлялся. На одной и той же странице рабочих записей герой витийствовал, воспламеняя своих адептов «огромностью идей», и кончал с собой; кончина его была мрачна и ужасна: «Гражданин кантона Ури висел на веревке, спрятавшись между шкафом и комодом».
6
Документы по истории литературы и общественности. Вып. первый. Ф.М. Достоевский. М.: Изд-во Центрархива РСФСР, 1922. C. VII.
7
Может быть, поначалу Князь А.Б. действительно ассоциировался у Достоевского с Андреем Болконским (как предполагает, например, Ю.Ф. Карякин, писавший о сближениях «Бесов» с «Войной и миром»); однако весьма скоро возможное сходство было полностью утрачено.