Вольф Мессинг

Сложно сказать, передает ли Шенфельд реально слышанный от Мессинга рассказ, пусть и расцвеченный художественными деталями, или этот рассказ он целиком выдумал. Я исхожу из того, что Шенфельду и Мессингу действительно доводилось встречаться в Ташкенте или где-то еще в Центральной Азии — иначе интерес поэта и переводчика к фигуре Мессинга необъясним. Однако невозможно установить, о чем они на самом деле говорили между собой. Ведь повесть Шенфельда — это художественное произведение, и законная авторская фантазия там явно преобладает над фактами.

Сам Мессинг ничего о смерти своих братьев не сообщает и утверждает, что в семье было четверо детей, а не трое. Я больше склонен принять его версию, поскольку ему не было никаких резонов скрывать эти печальные обстоятельства. Наоборот, по советским биографическим канонам, это должно было подчеркнуть те тяжелые условия, в которых жили Мессинги при «проклятом царизме». Шенфельд же писал свою документальную повесть с намерением опровергнуть мессинговские мемуары, развенчать творимую великим телепатом легенду. Поэтому он вполне мог намеренно сгустить краски по части бедности и страданий семейства Мессингов.

Разумеется, доход арендатора впрямую зависел от урожая. В урожайные годы он был вполне приличным для семьи из шести человек, зато когда случался неурожай, родители Мессинга едва сводили концы с концами.

Согласно мемуарам Мессинга, в возрасте шести лет родители отдали его в хедер. Вольф вспоминал: «Люди ниже среднего достатка, какими были мои родители, да еще в бедном еврейском местечке, могли учить своих детей только в хедере — школе, организуемой раввином при синагоге. Основным предметом, преподаваемым там, был талмуд, молитвы из которого страница за страницей мы учили наизусть… У меня была отличная память, и в этом довольно-таки бессмысленном занятии — зубрежке талмуда — я преуспевал. Меня хвалили, ставили в пример. Именно эта моя способность и явилась причиной встречи с Шолом-Алейхемом… Но общая религиозная атмосфера, царившая в хедере и дома, сделала меня крайне набожным, суеверным, нервным».

Здесь мемуарист и его литзаписчик следовали советской традиции воспоминаний. Полагалось всячески проклинать «религиозный дурман» и свидетельствовать, что ты избавился от него еще в детстве или, в крайнем случае, в ранней юности. Также общим местом мемуаров были сетования на тяжелое детство, чтобы лучшим контрастом с ним выглядела светлая жизнь в Советском Союзе.

В мемуарах Мессинг утверждал: «У меня не было детства. Была холодная жестокость озлобленного жизнью отца. Была убивающая душу зубрежка в хедере. Только редкие и торопливые ласки матери могу я вспомнить тепло. А впереди была трудная кочевая жизнь, полная взлетов и падений, успехов и огорчений. Впрочем, вряд ли бы согласился я и сегодня сменить ее на любую другую».

Чем же был столь нелюбимый Мессингом хедер? Это слово в переводе с иврита означает «комната». Хедер представляет собой иудейскую начальную религиозную школу. В конце XIX века в Российской империи возникли так называемые реформированные хедеры, где, помимо религиозных текстов, изучали историю и географию Израиля, а также иврит. Это было связано с развитием сионистского движения, пропагандировавшего необходимость эмиграции евреев на историческую родину в Палестину и возрождение иврита как живого разговорного языка. Но таких хедеров было мало, большинство евреев считали их «ненастоящими». Герш Мессинг, по словам Вольфа, был весьма ортодоксальным иудеем и наверняка отдал сына в традиционный хедер. Да и рассказ самого Мессинга о том, что он учил в хедере, свидетельствует, что обучение там велось по старинке. Хедер был частной школой, и его учитель (меламед) получал плату от родителей учеников. Следовательно, отец Мессинга имел достаточный доход, чтобы платить за обучение сына в хедере. Обучение проводилось обычно в одной из комнат квартиры учителя.

В версии Шенфельда Мессинг рассказывал: «Когда Бог был милостив и случался большой урожай, да еще удавалось его выгодно продать, отец посылал меня в хедер, чтобы я немного поучился. Тогда мне позволяли надевать ботинки, а то я, делая честь отцовскому прозвищу, бегал босым до поздней осени. Брюки и курточку мне шили из перелицованной старой отцовской одежды. Еда у нас была: черный хлеб, картошка, лук, репа, кусочек ржавой селедки на ужин и кофе из ячменя и цикория, который мать утром варила на весь день в большой кастрюле…»

Заметим, что в своих мемуарах, вопреки советской традиции, в которой считалось хорошим тоном подчеркивать бедность своих родителей, Мессинг осторожно говорит, что они были среднего достатка. С отцовским садом у автора оказываются связаны романтические воспоминания, и никаких негативных ассоциаций он на склоне жизни не вызывал. Шенфельд же в своей повести, отталкиваясь от мемуаров Мессинга, стремится построить его альтернативную биографию по принципу противоположности. Поэтому у Шенфельда Мессинг с ненавистью вспоминает об отцовском саде, где ему приходилось трудиться не покладая рук, а семья его, оказывается, жила почти в нищете. В хедер он, дескать, ходил урывками, только тогда, когда в семье были деньги. Но ведь хедер был бесплатным, а уж одну пару ботинок семья в урожайный год вполне могла бы купить. И вряд ли бы, посещая хедер от случая к случаю, Мессинг успевал бы так хорошо, что его отправили бы потом в иудейскую школу более высокой ступени, готовившую раввинов. В данном случае мемуары Мессинга выглядят куда достовернее, чем документальная повесть Шенфельда.

Мессинг вспоминал: «Отметив мою набожность и способность к запоминанию молитв талмуда, раввин решил послать меня в специальное учебное заведение, готовившее духовных служителей — иешибот. У моих родителей и мысли не появилось возразить против этого плана. Раз раввин сказал, значит, так надо!.. Но мне отнюдь не улыбалась перспектива надеть черное платье священнослужителя…»

Иешибот (точнее, йешива — на иврите буквально «сидение, заседание», во множественном числе «ешивот») — это название высшего религиозного учебного заведения, где изучают Талмуд и другие религиозные тексты. Окончивший иешибот становится раввином. В начале XX столетия в некоторых иешиботах Российской империи наметилась тенденция к расширению учебной программы за счет включения других предметов, в частности, изучения Библии, еврейской истории и иврита — древнееврейского языка, незадолго до этого возрожденного в сионистских кругах. Поскольку Мессинг прямо писал в мемуарах, что знает иврит, можно предположить, что он учился в одном из таких реформированных иешиботов и, скорее всего, закончил его. Ведь другой возможности систематически изучать иврит у Мессинга в жизни больше не было. Следует сказать, что с конца XIX века в иешиботах в Российской империи изучались также арифметика и русский язык в объеме начальной школы, причем занятия проходили вне территории иешибота, в особых помещениях.

Вот типичный распорядок дня иешибота в белорусском местечке Воложин в 1880-е годы. В этой школе Мессинг точно не учился, поскольку она была закрыта в 1892 году, однако распорядок дня в большинстве иешиботов был примерно одинаков. Здесь холостые (бахуры) получали стипендию от двух до четырех рублей в месяц, а женатые — от четырех до десяти рублей. Этих денег не хватало для удовлетворения даже самых необходимых потребностей. Каждый воспитанник иешибота должен был являться к восьми утра на общую утреннюю молитву. Потом следовал завтрак. Тем, кто завтракал в школе, глава иешибота читал соответствующую главу из Пятикнижия с комментариями. С десяти часов до часа дня шли занятия по изучению Талмуда. Каждый ученик мог выбрать трактат по своему вкусу. Все это время с учениками находился смотритель, который внимательно следил, чтобы никто не отлынивал от занятий. С часу до трех дня ученики слушали лекцию по Талмуду. Затем был часовой перерыв на обед. В четыре часа опять следовала молитва, после которой занятия продолжались до десяти часов вечера. Затем, после вечерней молитвы, следовал ужин. Потом часть слушателей занималась до полуночи, другие спали до трех ночи, но зато затем занимались до утра.