Сперанский

Согласитесь — очень странный план «успокоения»… Известно, какую резко отрицательную реакцию в верхах вызвал созданный Сперанским документ, в котором, судя по всему, были предельно скрупулезно и основательно разработаны общие пожелания самого Александра; известно, с каким восторгом была принята здесь знаменитая «Записка о древней и новой России» Н. М. Карамзина, отношение которого к предложениям Сперанского легко укладывается в одну единственную фразу «Кому всё это нужно?». Конечно, царь мог не ожидать — и, очевидно, не ожидал — взрыва негодования подобной силы; но неужели он и в самом деле рассчитывал на восторги своего окружения и тех, кто стоял за ним, предлагая «коренные перемены» людям, благополучие которых зависело чуть ли не в первую очередь от незыблемости самодержавно-бюрократического строя? Для этого нужно было быть либо неумным человеком, либо неисправимым романтиком… При всей своей мечтательной увлеченности «высокими» идеями Просвещения Александр I не был ни тем ни другим.

Мне представляется, что вся эта история с планом государственного преобразования была смелым и рискованным экспериментом — пусть и проведенным на чисто теоретическом уровне. Причем на эксперимент этот верховная власть в лице «заказчика» — Александра — и исполнителя — Сперанского — пошла не из желания кому-то угодить и кого-то успокоить, а из государственных соображений высшего порядка. Мне представляется, что заявления о стремлении «ограничить деспотизм», которые в начале своего правления неоднократно делал Александр I, порождались не столько «возвышенными мечтаниями» в духе уроков Лагарпа, сколько ясным и вполне разумным сознанием проблем, реально существовавших в Российском государстве.

После восшествия на престол Александр I как человек, тонко чувствовавший ситуацию, все яснее должен был осознавать пороки самодержавного строя. Если даже счесть его замечания относительно деспотизма безответственной бюрократии по отношению к массе населения сугубо демагогическими — что, я думаю, было бы совсем не верно — то ведь у системы, господствовавшей в России, были и такие черты и качества, которые угрожали уже не народным, а собственным интересам Александра как главы государства. В условиях резкого падения своей популярности царь неизбежно должен был поразмыслить о том, почему заговоры и перевороты стали обычным, почти заурядным явлением в России именно после того, как в начале XVIII века Петр I своими реформами обеспечил здесь полную и окончательную победу самодержавно-бюрократическому строю?

Ответ, как мне представляется, напрашивался: концентрация всей возможной власти в одних руках порождала соблазн эту власть свергнуть… Дворцовые перевороты идут один за другим именно тогда, когда власть сосредоточивается в одних руках, в одном тронном зале.

На первый взгляд самодержавный строй, к которому Россия пришла в XVIII веке, был воплощенным идеалом для ее правителей: вся власть в твоих руках, никто и ничто тебе не помеха, управляй, как хочешь! Но любой самодержец по неизбежности вынужден был управлять, опираясь на тех, кто «толпился у трона», на тех, кто составлял серьезную социальную силу… Бюрократы-сановники, высший свет, гвардия плотным кольцом охватывали главу государства; на местах представители верховной власти тоже надежно были «окольцованы» поместным дворянством. Вся прочая Россия терялась за этим средостением… Чиновник и дворянин-помещик были определяющей силой в России, и если этой силе нечего было противопоставить, то глава государства неизбежно попадал в самую серьезную зависимость от нее. Он вынужден был управлять, считаясь с теми, кто окружал его в столице, с теми, кто оказывал давление на власть на местах. Иначе…

Екатерина, бабка Александра, отлично понимала, что скрывается за этим «иначе», и потому раздавала направо и налево в помещичьи руки сотни тысяч десятин земли вместе с государственными крестьянами, жаловала дворянству в целом всё новые привилегии, а его избранным представителям «во власти» — чины и ордена, нередко за заслуги весьма сомнительные, старательно закрывая глаза на явные, вопиющие их злоупотребления.

Павел же, отец Александра, у которого при всей его взбалмошности было искреннее стремление к порядку и справедливости (пусть и очень своеобразно понимаемым), пытался с этими злоупотреблениями бороться — и был убит гвардейскими офицерами — дворянами, возглавляемыми одним из высших сановников империи!.. Когда вся власть оказалась сосредоточенной в одних руках, когда один-единственный человек стал нести ответственность за все, что происходило в стране, у недовольных, которых хватает при всяком порядке, появился страшный соблазн: изменить положение дел «к лучшему» одним ударом — табакеркой, вилкой, чем угодно.

Обойтись без сановников, придворных, гвардии, лишить дворянство влияния на местах Александр I конечно же не мог, да и не собирался. Но хорошо затвердив азы просветительства, молодой царь знал, что в теории эту, опасную своей косной мощью систему можно — и нужно! — уравновесить другой, отличной от нее в принципе. Для стабилизации государственного строя следовало попытаться привлечь к управлению страной и в центре, и на местах выборных представителей разных слоев населения, которые работали бы не на верховную власть, а на это население: в отличие от чиновников-бюрократов, назначаемых сверху, выборные должны были бы в своей деятельности принимать во внимание прежде всего пожелания тех, кто их выбрал. На местах — в волостях, уездах и губерниях — выборные решали бы хозяйственные проблемы, создавали бы школы и больницы; в центре, в тесном сотрудничестве с верховной властью, принимали бы участие в совершенствовании законодательства.

Помимо того, что подобная система оживила бы местную жизнь и придала бы законодательной работе более органичный характер, она могла бы стать надежной опорой верховной власти, обеспечив ей большую самостоятельность и независимость по отношению как к бюрократии, так и к корпоративным дворянским собраниям. В самом деле власть, опирающаяся на сотни органов самоуправления, разбросанных по всей России, имеющая за собой выборный законодательный орган, — такая власть приобрела бы стабильность и внутреннюю силу, немыслимую при самодержавно-бюрократическом строе. Ее уже нельзя было бы ликвидировать одним ударом — убийством, заговором, дворцовым переворотом…

Таким образом, Александр, как мне представляется, в этот действительно тяжелый период своего правления думал поначалу не о том, как угодить сановникам, придворным, дворянству, а о том, как достойно противостоять им, перестав быть заложником привилегированных. Создание системы самоуправления на местах, увенчанной законосовещательным органом в центре, как будто позволяло ему решить эту проблему. В теории во всяком случае…

Вот в этой-то оговорке как раз и крылись основные причины, породившие трагический характер русской истории — во всяком случае истории XIX — начала XX века. Ведь то, о чем на уровне общих соображений размышлял Александр I, было вполне разумно, а следовательно — своевременно. И характерно, что В. А. Томсинов — в отличие от процитированных выше авторов — в главе, посвященной работе Сперанского над планом государственного преобразования, тонко и убедительно показывает именно своевременность стремлений Александра I к ограничению «произвола бюрократии». И столь же убедительно и верно говорит о главном противоречии, делавшем ситуацию почти безысходной. Автор пишет об «основном противоречии в русском обществе — противоречии между настоятельной необходимостью в новом общественно-политическом устройстве и отсутствием для данного устройства соответствующего человеческого материала». По-моему, по этому поводу можно сказать еще более резко и отчетливо: в России начала XIX века не было социальных сил, на которые можно было бы опереться в проведении в жизнь преобразований, необходимых для спокойного и последовательного развития страны. Те, кто представлял собой серьезную силу, не желали никаких серьезных перемен; те, кому эти перемены в принципе пошли бы на пользу, были темны, невежественны, раздроблены, бессильны…