Наполеон, или Миф о «спасителе»

Глава VII. ПОРАЖЕНИЯ

Можно ли верить Мармону, сославшемуся на слова, якобы сказанные ему в 1809 году одним из наполеоновских министров: «Хотите знать правду, правду о будущем? Император безумен, абсолютно невменяем. Он опрокинет нас со всеми потрохами вверх тормашками, и все закончится неслыханной катастрофой». Этот представитель зажиточной буржуазии проницательно обнаружил растущую обеспокоенность нотаблей бесконечными войнами, которые вел Наполеон. Давно остались позади естественные границы, те географические рубежи, защите которых была подчинена внешняя политика Франции от Ришелье до Талейрана. Кому из современников не было ясно, что «установка» на военную экспансию рано или поздно обернется таким крахом, который сведет на нет завоевания Революции? Гигантская катастрофа, разразившаяся в 1812 году, по своим масштабам не уступала предшествовавшим ей событиям. Она привела к созданию самой крупной из европейских коалиций, которым Франция когда-либо противостояла.

Разрыв с Францией, к которому стремился русский царь, отвечал политическим и экономическим интересам России. Александр не получил тех дипломатических преимуществ, на которые рассчитывал, подписывая договор в Тильзите. Став полновластным хозяином Рима и поглядывая теперь на Константинополь, Наполеон медлил с разделом Турции. Создание Великого герцогства Варшавского, чреватое возрождением Польского королевства, совершенно не устраивало Россию, опасавшуюся, что оно окажется под протекторатом Франции. После аннексий герцогства Ольденбургского, а затем ганзейских городов, Франция получала контроль над Балтийским морем. Французский империализм давил на болевые точки России, ущемляя к тому же ее экономические интересы. Замкнув кольцо континентальной блокады, Наполеон перекрыл потоки зерна, пеньки и леса в Англию, не предоставив России альтернативных рынков сбыта. Все это, разумеется, вызывало резкое недовольство русских купцов. По имеющимся данным, русский экспорт во Францию едва достигал 257 тысяч рублей, тогда как Франция импортировала в Россию товаров на сумму в 1 миллион 511 тысяч рублей. Проводя политику меркантилизма, Наполеон легко мирился с подобным ущемлением торговых интересов России. Но вряд ли такое кровопускание устраивало русского царя. Лeccec, генеральный комиссар по торговым делам в Санкт-Петербурге, в письме от 22 апреля 1809 года обращал внимание своего министра на губительные последствия сложившегося положения: «Нынешний курс рубля неоспоримо свидетельствует о том, до какой степени Россия затронута происходящими событиями». И уточнял: «В прошлом году вражеские эскадры, блокировавшие Балтийское море, пропустили лишь те корабли, которые смогли обмануть их бдительность или же воспользовались их алчностью. Лишившись экспортных доходов, торговля России находится в постоянном дефиците. Горы пеньки, леса, жира, дегтя, поташа, меди, железа и множества других товаров большого объема и малой стоимости неминуемо обернутся полным разорением страны, если это критическое положение продлится еще несколько лет». В 1809 году лишь один из ста тридцати восьми зарегистрированных русских торговых кораблей взял курс на Бордо — таков был установленный Францией жесткий кордон. При этом Франция не использовала оставленные Англией рынки сбыта. Французские корабли не ввозили в Россию нужных ей товаров. Лессес в донесении от 22 марта 1810 года сообщает, что все суда, прибывшие в 1809 году из Бордо и Маренна, прошли контроль без особых таможенных формальностей: «…нехватка товаров в Ливонии и Курляндии так велика, что, если бы кто-нибудь осмелился воспрепятствовать разгрузке, тут же вспыхнули бы беспорядки». Наконец, вместо того чтобы экспортировать предметы первой необходимости, Франция поставляла в Россию спиртные напитки, парфюмерию, фарфоровые и ювелирные изделия. С 1809 года политика российских властей в отношении блокады стала более гибкой: они начали смотреть сквозь пальцы на прибытие так называемых нейтральных судов. Объем торговли Риги с Англией остался на уровне прошлых лет.

Российский указ от 31 декабря 1810 года нанес удар по импорту предметов роскоши из Франции. Это была вынужденная мера, направленная на выравнивание российского торгового баланса. В письме от 25 марта 1811 года царь обосновывает введение новых пошлин «полным расстройством морской торговли и пугающим падением курса рубля». Впрочем, политики оказывали на российского императора не меньшее давление, чем предприниматели. Тильзитский договор не получил одобрения санкт-петербургского двора. Французы перехватили и передали царю письмо, свидетельствовавшее о существовании заговора, направленного на свержение Александра I и воцарение его сестры Екатерины. На следующий день после Тильзита царь, не забывавший о судьбе своего отца, Павла I, преданного его окружением, пошел на попятный, продемонстрировав пассивность в Эрфурте, нежелание вступать в матримониальный союз с Наполеоном, нарушив режим континентальной блокады. Помимо всего прочего к мнению двора и предпринимателей присоединилась армия, отказавшаяся брататься с французами в Тильзите. Давыдов писал в «Военных записках»: «Что касается до нас, одно любопытство видеть Наполеона и быть очевидными свидетелями некоторых подробностей свидания двух величайших монархов в мире — несколько развлекли чувства наши; но тем и ограничивалось все наше развлечение. Общество французов нам ни к чему не служило; ни один из нас не искал не только дружбы, даже знакомства ни с одним из них, невзирая на их старание — вследствие тайного приказа Наполеона — привлекать нас всякого рода приветливостями и вежливостью. За приветливости и вежливость мы платили приветливостями и вежливостью — и все тут. 1812 год стоял уже посреди нас, русских, с своим штыком в крови по дуло, с своим ножом в крови по локоть». Наполеон также был разочарован Тильзитским договором. Он не оценил сдержанности, проявленной Россией в Эрфурте и в ходе франко-австрийской войны. Он не мог смириться даже с лазейкой в континентальной блокаде, когда казалось, что еще немного — и кордон сокрушит Англию. С 1806 года торговые палаты, во главе с лионской, потребовали возобновления торговых отношений. 7 декабря 1807 года Шампаньи писал Коленкуру: «Его Величество поручил мне переговорить с вами по вопросу о французской торговле. Насколько мне известно, только она и представлена в Санкт-Петербурге. Сейчас самый благоприятный момент для ее возрождения». Однако отрезвление не заставило себя ждать: огромные расстояния, дороговизна транспортировки, проблемы с кредитованием, близость более доступных рынков в Германии и Италии вынудили французских негоциантов отказаться от России. Окончательная утрата этого рынка наносила, следовательно, лишь незначительный ущерб и, по мнению французских торговцев, не должна была привести к войне. Между тем Наполеон стремился к ней, несмотря на сдержанное противодействие нотаблей. В его представлении она вписывалась в рамки франко-английского конфликта, будучи естественным продолжением континентальной блокады. Вот признания Наполеона Нарбонну, которыми последний поделился позднее с Вильменом:

«Этот далекий путь ведет в Индию. Александр достиг бы Ганга, преодолев то же расстояние, какое отделяет от этой реки Москву. Вам должно быть известно о миссиях генерала Гарданна и ориенталиста Жобера в Персии. Ничего толкового из этого не вышло. Но я знаю маршрут и умонастроения народов, населяющих земли, через которые нам предстоит пройти, чтобы от Еревана и Тифлиса добраться до английских колоний в Индии… Вообразите, что Москва взята, Россия повержена, царь усмирен или пал жертвой дворцового заговора, тогда можно основать новый, зависимый от Франции трон. И скажите, разве для великой французской армии и вспомогательных отрядов из Тифлиса не открыт путь к Гангу, разве не достаточно одного туше французской шпаги, чтобы на всей территории Индии рухнула эта пирамида английского меркантилизма?» Если эти декларации и достоверны, не преследовали ли они цель ввести Нарбонна в заблуждение? Был ли