Страница 88 из 100
По счетам, ведшимся круглый год, видно, что государь или его агенты старались не давать заказов мастеровым и художникам, пока все не было точно определено и обозначено — сюжет, размеры фигур, материал, цвета и позолота. Так, снова для изображений святого Мартина, но на сей раз не для алтаря какого-нибудь святилища, открытого взору толпы, а для часовни короля, были сделаны заказы: «Жану Виллену, на большое изображение святого Мартина, покрытое сусальным золотом и лазурью, которое государь повелел изготовить и поместить в часовню в означенном месте»; «Жаку Франсуа, на изображение из дерева господина святого Мартина на коне и бедняка, которое он изготовил и представил по приказу государя... дабы поместить его в часовню Плесси»; и, наконец, «Жану Бурдишону, за то, что изготовил и расписал святого Мартина на коне и бедняка золотым порошком, лазурью и прочими богатыми красками». Столяры Жакотен Бло и Жан Бурдишон, оба проживавшие в Туре, работали над скинией из резного дерева, покрытой позолотой и лазурью, для той же часовни в Плесси, чтобы поместить в ней изображение Богородицы.
То же желание все решать и все проверять самому проявилось и в заказе на шесть серебряных лампад для бенедиктинского аббатства Шарру в 1480 году. Эти лампады, сказал король, должны быть помещены перед Святым Обетом — драгоценной реликвией, по предположениям, крайней плотью Христа, и ни в коем случае не переставляться на другое место; двум эшевенам из Пуатье приказали сопровождать гонца с королевским письмом, чтобы проверить, поставили ли лампады туда, куда следует. В том же году было заранее сделано описание часовни, посвященной Богородице, при церкви в Компьене, и от этого описания нельзя было отступать: пять саженей в длину и три в ширину. Она будет помещаться у городских ворот, при церкви Святого Иакова, и каждый день там будут служить мессу «о потомках наших и нашем королевстве и о спасении души нашего покойного государя и отца... и прочих наших предшественников». Король назначил для нее ренту в шестьдесят ливров под обеспечение суммы в тысячу двести золотых экю, выплаченных одному местному мещанину для покупки земли.
2. Благочестие и политический выбор
Людовик XI никогда не скаредничал, и каждое аббатство, дававшее ему приют на ночь, каждая церковь или часовня, попадавшаяся ему по пути во время долгих и частых путешествий, могла рассчитывать на его щедрость. Однако эти богатые дары, требовавшие больших вложений в золоте и серебре, не были делом случая или проявлением личного благочестия без всякой задней мысли. Не подвергая сомнению искренность государей тех времен (да и других тоже!) и не обвиняя их в лицемерии, приходится приписывать им сознательную и продуманную политику в отношении религии, проводимую с завидным постоянством и обычно увенчивающуюся успехом. Людовик проявлял в этом гораздо больше прилежания и даже дерзости, чем его соседи, часто используя благочестие как способ оказать влияние за пределами владений французской короны, навязать свое присутствие щедростью или молитвами, ослабив тем самым позиции местной династии, и, в общем, подготовить присоединение этих областей к Франции.
В Анжу и Провансе подобные пожертвования в большой степени отвечали намерению представить себя покровителем святилищ и благочестивых дел наравне с королем Рене, герцогом Анжуйским и графом Прованским. И еще до того, как оформились возможности и планы аннексии, король уже проявил себя щедрым дарителем. Он писал Жану Бурре из Невиля-в-Босе под Орлеаном: «Сразу по прочтении сих писем, отправьте от моего имени в Пюи-Нотр-Дам три дара и два других в Сен-Флоран-ле-Вьей в Анжу, под Сомюром», только пусть ему будут доставлены «подтверждения». Церкви Пюи-Нотр-Дам в июне 1477 года снова достались щедрые дары: четыре тысячи экю в виде ренты за особое богослужение, с приказом Жану Бурре поспешить, ничего не оставляя на волю случая и не терпя никаких проволочек («ибо я не буду знать покоя, доколе оное богослужение не будет учреждено»). В 1470 году в Тарасконе установили раку святой Марты с ликом, писанным по золоту, и с венком из лилий. Затем Людовик поручил золотых дел мастеру приспособить под бюст святой золотой постамент весом в шестьдесят марок, окруженный балюстрадой с маленькими колоннами овальной формы; в просветах между колоннами располагались миниатюры, написанные черной эмалью по золоту.
С 1475 года, незадолго до аннексии Анжу, король даровал (навязал?) муниципальную хартию городу Анжер, в которой ограничивал полномочия Рене и его чиновников. Но еще раньше, в 1469 году, крест Святого Лода из Анжера, некогда являвшийся собственностью анжуйцев и до сих пор не слишком интересовавший французских королей, стал, его заботами, считаться драгоценной «королевской» реликвией, и его сила была настолько неоспоримой, что многие должны были приносить присягу на этом кресте, а не на Библии или святых мощах.
Этот крест из золота, украшенный драгоценными камнями, как говорили, стоил больше тысячи золотых монет и содержал в себе фрагмент подлинного Креста Господня. Происхождение его было неизвестно, но монастырская церковь Святого Лода под Анжером в свое время уступила его Людовику I Анжуйскому за виконтство Блезон. В 1455 году Рене вернул себе Блезон и отдал крест. На этом кресте Людовик XI часто заставлял клясться в верности принцев и вельмож из числа бывших мятежников, требуя от них изъявления покорности, и даже простых нотаблей, мещан, купцов, которые обещали никогда ничего не замышлять против него и доносить на любого, кто, по их сведениям, был бы повинен в заговорах и тайных совещаниях.
В подобных клятвах, конечно, не было тогда ничего необычного, ведь уже давно большинство мирных соглашений обговаривалось и заключалось только при посредстве папы или какого-нибудь священника. Стороны торжественно принимали на себя обязательства в освященном месте — церкви, часовне, большом зале аббатства или епископского дворца. В 1435 году принцы, послы и советники принесли присягу перед представителями папы и Базельского собора, перед одиннадцатью епископами, двумя аббатами и деканом Льежского университета, монахом ордена Шартрез, в церкви Святого Вааста в Аррасе, чтобы провозгласить мир между Карлом VII и герцогом Бургундским Филиппом Добрым. В свое время Людовик XI потребовал, чтобы все раскаявшиеся и даже подозрительные, если у него есть причины им не доверять, прошли через тяжелый церемониал. Он велел клясться в присутствии нескольких высших чиновников, которые должны были составлять протокол, и чаще всего на знаменитом кресте Святого Лода. Так поступили в апреле 1476 года сеньор де Монтегю-ле-Блан со своим сыном Иоахимом и сеньор де Люзерт; в следующем году Гильом де Монморанси поклялся на этом кресте в почтении к королю, тогда как у двух его братьев конфисковали имущество за то, что они последовали за герцогом Бургундским.
Для Пьера де Морвилье принесение присяги 14 октября 1474 года в Анжере превратилось в торжественную, тщательно продуманную церемонию, в которой участвовали хранитель печатей короля Сицилии, два лиценциата права, два присяжных нотариуса, главный хлебодар французского короля и Антуан де Шуре, капитан Анжерского замка. Супруга Морвилье принесла присягу в тот же день. Кола ле Реню, мещанин и эшевен Амьена, должен был приехать в Анжер, чтобы поклясться сделать все, что в его власти, дабы его город никогда не попал в руки бургундцев.
В нескольких случаях король даже вывозил крест из Анжера. В 1469 году его отвезли в Сент, чтобы Карл Гиеньский поклялся, что откажется от брака с дочерью герцога Бургундского. В июле 1477 года король прислал в церковь Святого Лода своего главного дворецкого в сопровождении двух ученых богословов, чтобы те забрали крест и привезли его в Нант, где должен был принести присягу герцог Бретонский. Он всегда сам назначал ответственных и указывал им, каким образом должны происходить эти крупные политические акты — присяга на верность и торжественные обязательства. В феврале 1482 года Анжу непосредственно присоединили к владениям короны, и король приказал капитулу церкви Святого Лода принять присягу Пьера Брисонне, своего постельничего, в присутствии мэра, его заместителя, эшевенов и советников Анжера.