Кемаль Ататюрк

Его выбор между полным отдыхом и Хатаем сделан быстро. Отец турецкой нации старается забыть о болезни: он стоит под палящим солнцем, участвует в официальных манифестациях и старается скрыть свою усталость.

Вернувшись в Анкару, он решает немедленно ехать в Стамбул. «Фалих Рыфкы Атай, — шепчет один из друзей, провожающих Ататюрка, — обрати внимание на цвет его кожи. Это цвет умирающего человека…» Больше никто не скрывает правды, в первую очередь сам Ататюрк: он едет в первом вагоне поезда, чтобы сократить путь по платформе, прибывает в Стамбул и на катере сразу направляется во дворец Долмабахче.

С 27 мая 1938 года Ататюрк в Стамбуле, где проведет пять последних месяцев своей жизни. Вскоре он перебирается из дворца на свою яхту «Саварона», где, по его мнению, ему дышать гораздо легче, чем во дворце. «Я так мечтал об этой яхте, словно ребенок об игрушке, и вот теперь она превращается в мой госпиталь». В середине июня в письме Афет он сетует на то, что «болезнь вовсе не останавливается, а, напротив, прогрессирует» и что Флессинже предписал ему «абсолютный покой и новое лечение». И всё же он пытается успокоить Афет: «Мое общее состояние хорошее. Я надеюсь окончательно выздороветь. Я желаю тебе успешно сдать экзамены, не волнуйся. Обнимаю тебя с любовью…»

Кылыч Али, верный хроникер «Последних дней», писал, что ситуация на «Савароне» становилась безнадежной. Али Фетхи, старый друг Кемаля, приехавший его навестить 8 июля, обнаружил человека, тело которого разрушено болезнью, «но дух сохранил всё ту же энергию и бывшее совершенство». День ото дня болезнь прогрессировала, и атмосфера становилась всё более тягостной, но Ататюрк всё еще оставался верен себе. Совершая прогулки на яхте по Мраморному морю, этот разбитый недугом герой находил в себе достаточно сил, чтобы стоя приветствовать аплодировавшую ему толпу. А когда он принимал короля Румынии, то вспылил в ответ на критику гостем «упрямства» президента Чехословакии: «Тевфик Рюштю, спроси у его величества, чего он ожидает от президента республики, который является гарантом независимости и целостности государства. Не хочет ли он, чтобы доктор Бенеш согласился на расчленение своей страны?»

25 июля было решено перевезти Ататюрка во дворец Долмабахче. Несмотря на ветерок на Босфоре, больной задыхается и просит Кылыча Али позвонить матери с просьбой найти для него рецепт от боли. Ночью, при погашенных фонарях, в отсутствие прислуги, Ататюрк, отказавшийся от носилок, был переведен во дворец.

Его настойчивость была не напрасной: 21 августа 1938 года выборы в Хатае дали наконец «желаемые результаты», и через несколько дней Национальное собрание избрало турка, ответственного за Народный дом в Антакье. 3 июля в последний раз Париж подписал новое соглашение с Анкарой, и по требованию Ататюрка оно было выполнено немедленно. Своего рода прощальный жест Франции Кемалю Ататюрку.

Ататюрку оставалось последнее — составить завещание. Тщательно выбритый, в халате из красного шелка, с сигарой в руке, Ататюрк диктует: он завещает всё свое имущество Турецкому историческому обществу и Турецкому лингвистическому обществу, предусмотрев ежемесячное содержание сестре Махбуле и своим пятерым приемным дочерям: Афет, Сабихе, Юлькю, Рукийе и Небиле; Махбуле передается дом в Чанкая, и, что самое удивительное, дети Исмета Инёню получат пособие, позволяющее им завершить высшее образование. Сам Инёню был тяжело болен с начала лета 1938 года, и Ататюрк, вероятно, считал, что он вскоре умрет.

В состоянии здоровья Ататюрка наступило некоторое улучшение. Врачи сделали прокол, операция прошла удачно. Больной даже смог совершить прогулку на машине по лесу в окрестностях Стамбула. Но он всё больше слабел. «Создавалось впечатление, — напишет позже Кылыч Али, — что великий человек укорачивался от часа к часу в своей кровати». Кемаль пытался держаться бодро, продолжал следить за делами, регулярно принимал Джеляля Баяра, и Тевфик Рюштю Арас даже позволил себе заявить, что Ататюрк будет счастлив принять министра иностранных дел Франции «после 15 октября в Анкаре».

Гази отказывался смириться с концом, хотя его сознание уже погружалось в мир видений. Об этом свидетельствует сон, о котором он рассказал близкому другу Салиху Бозоку. Они вдвоем сидят в салоне большого отеля, какой-то незнакомец сидит спиной к Ататюрку у бильярдного стола. Неожиданно дверь салона открывается и появляются тридцать «здоровяков». Один из них, взяв кий, начинает бить незнакомца. Бозок, услышав крики незнакомца, обращается к Ататюрку: не следует ли вмешаться? Нет, не нужно. Незнакомец приближается к друзьям, но и теперь Ататюрк просит Бозока не вмешиваться. Он обращается к «здоровяку», а тот вместо ответа достает револьвер и стреляет дважды — в Ататюрка и в Бозока. После этого он приказывает им танцевать, и они послушно исполняют приказ.

25 сентября после второго прокола Ататюрк на несколько часов впадает в кому. Когда он приходит в себя, то признается Бозоку: «Я утратил память, я стал иным, Салих. Я всего лишь старик, не более». В середине октября после публикации первого бюллетеня о его здоровье все узнают ужасную правду. Его смерти ожидают со дня на день; высшие должностные лица в Анкаре потрясены, а дворец Долмабахче постепенно превращается в храм. Выходя из университета, студенты с беспокойством смотрят на мачту, надеясь не увидеть приспущенного флага в знак траура. Вокруг дворца, на улицах, на берегах Босфора собираются группы молчаливых молодых людей, каждый испытывает любовь к президенту. Глава государства уступает место «отцу», и все его дети тревожатся о нем.

Впервые с момента образования республики его нет в Анкаре в знаменательный день ее годовщины. Долгое время он надеялся приехать в столицу, где был сооружен даже специальный лифт, чтобы поднять его на трибуну. 5 ноября гази в последний раз принимает Джеляля Баяра. Врачи дают премьер-министру пятнадцать минут, но время проходит, и врачи застают обоих во время дискуссии: «Друг мой, нужно действовать быстро! У нас осталось два года. Ясно, что разразится мировая война и мы не можем оставаться неподготовленными, имея традиционный бюджет».

8 ноября французский посол объявляет, что «после кризиса конец ожидается от часа к часу, гази на короткое время пришел в себя, но остается в Стамбуле, так как он нетранспортабелен». На следующий день Ататюрк на рассвете спрашивает: «Который час?» — «Семь часов». — «Который час?» — снова повторяет он в агонии, затем опять впадает в кому. Согласно официальному коммюнике, Мустафа Кемаль Ататюрк умер 10 ноября 1938 года в 9 часов 5 минут.

«Кылыч, смотри, уходит целая эпоха», — прошептал кто-то из окружения президента. Салих Бозок приближается к умершему, обнимает его в последний раз и быстро уходит в соседнюю комнату, где стреляет себе в грудь. Было объявлено о его смерти, но на самом деле пуля прошла в нескольких сантиметрах от сердца.

Эпилог

ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ СПУСТЯ

Возвышение одного над человечеством обходится слишком дорого всем остальным.

Турция осиротела. Девять дней прошло после смерти Ататюрка, девять дней, в течение которых вся страна отказывалась смириться с происшедшим. Женщины плакали на улицах, школьники собирались вокруг его статуй, а лицеисты Галатасарая, тяжело переживая утрату, отказались продолжать занятия в знак траура. И только после того, как молодой преподаватель Этьен Манач, будущий посол Франции, разъяснил им, что наилучший способ воздать должное памяти Ататюрка — это продолжить учебу, лицеисты снова вернулись в классы.

Без промедления нужно было решать вопрос о преемнике Ататюрка. Уже в день его смерти группа парламентариев — членов Народной партии собралась вечером, чтобы выдвинуть своего кандидата на пост президента республики. Были названы три имени: Исмет Инёню, Али Фетхи Окъяр и Февзи Чакмак. Али Фетхи Окъяр, гражданский, умеренный политик, уехавший в 1934 году в Лондон в качестве посла, не имел никаких шансов. Многие ценили авторитет, скромность и консерватизм Чакмака. «Большинство Национального собрания поддержит вас», — якобы заявил ему Джеляль Баяр, если верить «Мемуарам» генерала Гюндюза, правой руки Чакмака. Но Чакмак, начальник Генерального штаба, отклонил это предложение, чтобы сохранить свою независимость: «Нет, Джеляль-бей, я далек от политики. Я хочу продолжать помогать вам в армии». После отказа Чакмака остался единственный преемник — Исмет Инёню. 11 ноября он был избран практически единогласно Национальным собранием после необычайно напряженной минуты молчания: женщины сдерживали свои чувства, но некоторые мужчины не выдержали. Фуад Кёпрюлю старался подавить рыдания, другой друг Ататюрка безудержно рыдал, а один из генералов плакал, прикрыв лицо носовым платком.