Бенкендорф

А между тем 1 сентября был объявлен большой рекрутский набор: по 4 человека с каждых 500 душ да ещё с разрешением брать рекрутов ростом ниже нормы. Сопровождавший его указ Сенату не оставлял сомнений: война начинается. В нём говорилось: «Среди происшествий, покой Европы столь сильно возмутивших, не могли мы взирать равнодушно на опасности, ей угрожающие. Безопасность империи нашей, достоинство ея, святость союзов и желание, единственную и непременную цель нашу составляющее, водворить в Европе на прочных основаниях мир, решили двинуть часть войск наших за границу и сделать к достижению намерения сего новые усилия»28.

Девятого сентября 1805 года император Александр отслужил молебен в Казанском соборе и прямо’Оттуда поехал к армии. Через три дня, 12 сентября, отправился на театр военных действий корпус Толстого. Бенкендорф запомнил торжественный момент отбытия на «большую войну»: фрегат «Эммануэль» выходил из порта через лес мачт, под крики «ура!» и звуки полковых оркестров.

Для того чтобы перебросить из Кронштадта, Ревеля и Риги29 в Шведскую Померанию более двадцати тысяч «строевых чинов», понадобилось нанять 140 частных купеческих кораблей. Именно на море, задолго до начала боевых действий, русский экспедиционный корпус подстерегало самое суровое испытание всего похода. Двигавшаяся на запад «армада» попала в жестокую бурю, которая разметала суда по морю, да так, что не обошлось без жертв. В результате кораблекрушений погибло около четырёхсот казаков, а взвод кирасиров оказался выброшенным на какой-то дальний остров и остался там зимовать. Уцелевшим кораблям пришлось приставать где придётся: кому-то у берегов Померании, кому-то — у острова Рюген. Только потом, уже сухим путём, полки стали сходиться к намеченной точке прибытия, в окрестностях Штральзунда.

Войска собрались, но как и против кого действовать — ясности не было даже у Толстого. Задача ему была поставлена нечётко: всё зависело от того, какую позицию в начавшейся войне займёт Пруссия. Александр I не был уверен, станет ли его друг, прусский король Фридрих Вильгельм, его военным союзником. На всякий случай он говорил с Толстым о трёх вариантах развития событий: либо, если Пруссия отнесётся к России враждебно и объявит войну, блокировать порты и отвлекать её силы в Померании; либо, если она займёт враждебный нейтралитет и откажется пропускать по своей территории войска Михельсона, самим войти в Пруссию и идти на Берлин; если же Пруссия проявит дружественное расположение и пропустит русские войска — вариант наиболее вероятный и благоприятный — то… ждать.

Прошёл сентябрь. Пруссия в конце концов склонилась на сторону России, оскорблённая бесцеремонным проходом войск Наполеона через германские территории. Тогда Александр вызвал Толстого в Берлин и там, наконец, обозначил задачу. Командующему «Северной группой войск» предписывалось уговорить шведов к скорейшему открытию похода, соединиться с англичанами и изгнать французов из Голландии. Если шведы замешкаются, то Толстому предлагалось вдги в Ганновер и взять крепость Гамельн — единственную занятую французами.

В уговорах шведского короля Густава Адольфа (боявшегося, что пруссаки займут его владения в немецкой земле) прошёл и октябрь. За это время Наполеон успел перебросить свои главные силы от Ла-Манша в Баварию, окружить и заставить капитулировать австрийскую армию, вынудить Кутузова к отступлению. Только 31 октября, когда авангард Мюрата уже подходил к Вене, Толстой двинул свой корпус через Мекленбург на Ганновер. Во главе русских колонн двигался авангард под командованием Бенкендорфа, состоявший из двух полков уральских казаков (около 600 человек). Бенкендорф вспоминал, что этот марш русской армии (русских не было в Германии со времён Семилетней войны) «уподоблялся торжеству» и население встречало идущие колонны «с восторгом и любопытством». Особый интерес вызывали казаки, которых тогда представляли в Европе не иначе как «орду кровожадных варваров»30. Герцог МекленбургШверинский и владетельные князья выезжали навстречу русской армии, в крупных городах устраивались балы для офицеров, а простые жители угощали проходивших через их селения солдат.

В конце концов Ганновер был занят войсками Толстого, а к крепости Гамельн выслан отрад «для наблюдения». С этим отрядом отправился и Бенкендорф — чтобы коснуться реальных боевых действий.

Формуляр Бенкендорфа — и следом за ним биографы — делает ошибку, сообщая, что он «1805 года в генваре лично командовал казаками в первой атаке при крепости Гаммле, где разбил неприятельские передовые посты»31; конечно, это произошло в ноябре. Казаки Бенкендорфа были на самом острие авангарда. Перед ними была поставлена задача очистить окрестности Гамельна от боевого охранения противника. Французы оказались застигнуты врасплох; несколько десятков человек бросили прикрывавший дорогу к крепости форт и бежали к ближайшему лесу. К тому времени, когда к Гамельну подошли пехота и артиллерия авангарда, все окрестности на пушечный выстрел от грозной крепости были взяты под контроль.

Правда, ни штурма, ни даже полноценной блокады города не получилось: союзники никак не могли найти общий язык. Бенкендорф с казаками ушёл на запад; его аванпосты доходили почти до самой границы с Голландией, однако никаких распоряжений о наступлении всё не поступало.

Двадцатого ноября для взаимодействия с Толстым наконец-то прибыло внушительное 25-тысячное войско англичан. К тому же шведский король Густав Адольф позволил себя уговорить и выставил армию, дополненную Ганноверским легионом добровольцев, снаряжённым «на счёт России». Через несколько дней он присоединился к русским войскам в Люнебурге, где был устроен военный совет, на котором было решено начать активные действия на северном участке коалиционного фронта. Правда, Густав Адольф понимал активность весьма своеобразно. Он настоял на том, чтобы «в ожидании, пока просохнут дороги», ограничиться обороной переправ и овладеть Гамельном, и только когда заморозки стянут землю, идти к Нижнему Рейну. Увы, даже такая «активность» осталась лишь на бумаге: не успел ещё закончиться военный совет, как примчался князь Гагарин, посланник императора Александра, «с горестным известием об Аустерлицком сражении, переговорах Австрии с Наполеоном и повелением Толстому не быть под началом шведского короля, быть под началом прусского»32. Слушая рассказ Гагарина о трагической битве «трёх императоров» — первом за 100 лет проигрыше русской армией генерального сражения, — русские офицеры поначалу отказывались ему верить. Ни Бенкендорф, ни Воронцов, ни Нарышкин не допускали даже вероятности поражения, а тут произошёл настоящий погром. «Я не знаю, — писал Воронцов в Россию, — как после этого стыда русские будут смотреть в глаза французам». Потрясение усугублялось известием о том, что Сергей Марин, друг Бенкендорфа и Воронцова, получил под Аустерлицем тяжёлые раны: две пули в грудь, картечь в голову и в руку…

Последовавшие события подтвердили печальную правду: вскоре Лондон отозвал своих генералов, да и шведский король в недовольстве отвёл войска. Пришлось уходить и от Гамельна: новый командующий, прусский король, дипломатично решил, что гарнизон обложенной крепости не должен терпеть голода. Воронцов возмущался: неужели русских прислали сюда не воевать с французами, а заботиться о их продовольственном снабжении?! Секрет такой королевской любезности был прост: уже 3 декабря Пруссия подписала договор с Наполеоном, получив от него в «дар» Ганновер, принадлежавший ранее Англии. Корпус Толстого начал оттягиваться в Россию. Воронцов воспользовался возможностью, чтобы повидать отца в Лондоне; Бенкендорф занял его место начальника штаба корпуса.

Впрочем, надежды на союз с Пруссией не покидали офицеров экспедиционного корпуса. Возвращение через Пруссию проходило во вполне доброжелательной атмосфере. Офицеры — да и сам Толстой — были очарованы молодой прусской королевой Луизой, грациозным символом антифранцузских настроений Германии. Бенкендорф признавался, что немедленно в неё влюбился. Королева выезжала навстречу идущим колоннам в «зелёной амазонке с красными выпушками» — традиционных цветах русской армии, чем вызывала неизменный восторг. Трём образцовым солдатам Кексгольмского полка Луиза передала «ожерелья и серьги, велев вручить их своим жёнам». Позже Бенкендорф вспоминал, как во время одного из смотров, проходивших в Шведте, он был представлен королю, «дотоле союзнику Франции, а тут вдруг решившемуся перейти на нашу сторону и объявить себя против Наполеона, за что сей последний через год отомстил занятием всей Пруссии и принудил короля удалиться в Мемель». «В то время ещё очень молодой, — писал Бенкендорф, — я был очарован красотой королевы и старался посредством её фрейлин отвлечь её от союза с Францией и побудить действовать в том же смысле своим влиянием на короля. На несчастье Пруссии, это нам тогда вполне удалось»33. «Нам» — это, конечно, не Бенкендорфу и Толстому, а русской дипломатии.