Целиковская

Спешите делать добро!

Почти в центре Москвы, возле Курского вокзала, в тихом Малом Казенном переулке стоит памятник одному из самых замечательных людей XIX века — доктору тюремных больниц Федору Петровичу Гаазу. На гранитном постаменте высечены слова из книжки "Призыв к женщинам" этого великого гуманиста: "Спешите делать добро!".

Гааз считал, что женщина более мужчины привержена доброте, смирению, заботе о спасении души, снисходительности, скромности, терпению и милосердию. Он писал: "Самый верный путь к счастью не в желании быть счастливым, а в том, чтобы делать других счастливыми".

Мысль старая, как мир. Но много ли найдется тех, кто следует завету святого доктора?..

Целиковская никогда не исходила из голого принципа: надо помогать людям. Она родилась с привычкой делать добро близким и совершала его импульсивно, без тщеславия и показухи. Она умела просчитывать заранее свои действия в том или ином случае, но первый ее порыв протянуть руку помощи просящему всегда был бессознателен. Буквально все, кто окружал Людмилу Васильевну, знали, что она никогда не откажется прийти на выручку в трудную минуту и сумеет выручить человека из беды, как никто другой. Потому и звали ее, когда приключалась беда.

Снимали очередную сцену кинофильма "Лес" в подмосковной усадьбе Николо-Прозорово. Станислав Садальский, как и положено ему по сценарию, полез по карнизу дома. Но тот оказался плохо закрепленным — артист сорвался и с довольно приличной высоты грохнулся о землю. Изо рта пошла кровь, одна рука оказалась сломанной. Коллеги по работе вместе с фельдшером устроили консилиум и порешили срочно везти пострадавшего в местную больницу.

— Позовите Люсю! — очнувшись, взмолился Садальский.

Прибежала Целиковская, растолкала всех. Видит — дела плохи.

— В Склифосовского! — усадив Садальского в машину, отдала приказ Людмила Васильевна.

И они вихрем понеслись по Дмитровскому шоссе.

В больнице имени Склифосовского Целиковская не успокоилась, пока не нашли лучшего врача и не упросили его спешно заняться пострадавшим Садальским.

Гааз обладал несокрушимым человеколюбием, за что его недолюбливало московское начальство. Если он видел, что закон противоречит духу милосердия, то становился врагом закона.

Ему возражал комендант города Сталь: "В добре излишество вредно, если оно останавливает ход дел, законом учрежденный". На что Федор Петрович отвечал: "Правительство не может приобрести в недрах своих мир, силу и славу, если все его действия и отношения не будут основаны на христианском благочестии. Да не напрасно глас пророка Малахии оканчивается сими грозными словами: "Если не найдете в людях взаимных сердечных расположений, то поразится земля вконец".

Гааз представлял собой неизбежное зло для чиновников, привыкших скрупулезно исполнять каждую букву закона. Они не раз убеждались, что бороться с Гаазом — лишь понапрасну время терять.

Конечно, Целиковскую нельзя сравнивать с Гаазом, всю свою жизнь положившим на заботу о страждущем человечестве, которого Достоевский назвал, вместе с Суворовым и Кутузовым, одним из трех лучших русских людей. Но Людмила Васильевна тоже забывала о законах, об этих нередко бездушных правилах игры с государством, когда становилась очевидцем беды с конкретным человеком.

Однажды Любимов и Целиковская возвращались из гостей с загородной дачи. Ехали по Минскому шоссе. В это время, около девяти часов вечера, в кинотеатре Рабочего поселка закончился очередной сеанс и благодушные зрители расходились по домам. Внезапно из-за поворота выскочил мчавшийся на бешеной скорости самосвал с пьяным водителем за рулем и покосил ни в чем не повинных людей. Те, кто успел увернуться от гибели, безрезультатно пытались остановить проносящиеся мимо машины. И дело не в том, что шоферы все как на подбор были людьми жестокими и равнодушными к чужому горю. Просто они знали существовавший закон, по которому, если человека сшибли на дороге, его запрещено увозить с места происшествия до прибытия милиции и "скорой помощи". Сердобольных водителей строго наказывали за "чинимые осложнения раскрытию преступления".

Но Любимов с Целиковской остановились, увидев на обочине дороги женщину с безумными глазами.

— Помогите! — с отчаянием причитала она. — Я вас умоляю: помогите! Мой муж умирает!

Мужчина, задетый самосвалом, истекал кровью в кювете. Любимов и Целиковская знали, что нарушают закон, но поступить иначе не могли. Они подняли стонавшего мужчину и перенесли его на заднее сиденье своей машины. Рядом усадили его жену и погнали в Одинцовскую больницу. Каждая секунда, понимали они, на счету.

Но в больнице умирающего отказались принимать.

— Вы не имели права забирать тело с места происшествия! — заявила медсестра приемного отделения.

— По-вашему, я должна отвезти его обратно? — вошла в гнев Целиковская.

— Ничего не знаю, у нас есть предписание не принимать от частных лиц пострадавших в автомобильных авариях.

Целиковская орала, требовала, грозила и, как говорят, материлась на чересчур законопослушный персонал больницы. В конце концов, под угрозой звонков министрам здравоохранения и внутренних дел, им пришлось принять истекающего кровью мужчину и отвезти его в реанимацию….

— Почему вы самовольно забрали с места аварии потерпевшего, не дождавшись приезда милиции? — допрашивал спустя несколько дней Любимова и Целиковскую следователь.

— Мы не могли проехать мимо! — отвечала взволнованная Людмила Васильевна. — А разве можно поступить иначе, когда обезумевшая от горя женщина умоляет о помощи?..

— Здесь я задаю вопросы, а не вы! Вы поступили противозаконно! Хоть это вы можете понять?

— Нет, не могу.

Москва надолго запомнила филантропа Гааза, с утра до ночи хлопотавшего о несчастных людях. Он объезжал богатых вельмож, чтобы вымолить у них подаяние для "страждущих и отверженных", и просиживал часами в бесчисленных канцеляриях, убеждая чиновников пересмотреть тот или иной несправедливый судебный приговор, следил за порядком и медицинским обслуживанием в московских острогах и пересыльном тюремном замке. Про него сложили поговорку: "У Гааза нет отказа". Он был фанатиком добра и сострадания.

"Надо внимать нуждам людей, — говорил он, — заботиться о них, не бояться труда, помогая им советом и делом. Словом, любить их, причем чем чаще проявлять эту любовь, тем сильнее она будет становиться".

Целиковская умела внимать нуждам людей, которые делились с ней своими напастями, и, не жалея ни своего, ни чужого времени и труда, помогала им, чем могла.

В роддоме только что появившегося на свет младенца заразили стафилококком и объявили родителям, что их ребенок не жилец на белом свете. Страшно: всего десять дней от роду малышу, а он уже умирает. Бабушка молится, родители не умеют молиться и потому плачут. Переживает и дядя за злосчастную судьбу своего маленького племянника. Целиковская, дружившая с его женой, звонит справиться о здоровье новорожденного.

— Надь, как у вас дела?

— Сказали, что Петя умирает…

После долгой паузы Целиковская твердо сказала:

— Этого не должно быть! Жди, я сейчас приеду.

— Зачем? Ему уже ничем не поможешь.

— Рэ-бэ-не-мэ, — произнесла Людмила Васильевна свою любимую аббревиатуру, обозначавшую "речи быть не может". — Я уже выезжаю.

За полчаса она успела пересечь всю Москву.

— Быстро одевайся и поехали! — приказала подруге.

Стоял январь, но не морозный, как должно быть в разгар зимы, а промозглый, пасмурный. Шел мокрый снег, и город утопал в дорожной слякоти. Из Останкино поехали в другой конец Москвы — в Измайлово, где в родильном доме умирал сын родителей, которых Людмила Васильевна лишь однажды видела мельком. Доехали.