Софья Толстая

Лёвочка все это видел и из‑за этого мучился, терял силы, а его сердце, с которым он всех мог пережить, как говорил доктор Никитин, теперь стало плохо работать. А каково было ей?! Софья постоянно находилась в заботах, то должна была сменить приказчика, то собрать деньги с крестьян за покос на Калиновом лугу. Тряслась за каждую копейку. За покос она собрала 1400 рублей, а за сад выручила 1200. Она была очень рада этим денежным сборам, потому что планировала все полученные деньги направить на содержание усадьбы. В этом случае ей бы не пришлось искать дополнительные средства. Еще прибавилось почти полторы тысячи рублей за аренду земли. И эти, вырученные ею деньги, должны были пойти на ремонт флигеля и плотины Нижнего пруда. Еще она вспомнила об уплате 400 рублей поденным, учла и эту сумму в своих незамысловатых подсчетах.

Тем временем ее схватка с расхитителями усадебного добра продолжалась — обокрали пустующий, нежилой флигель, в котором хранился разный домашний скарб: матрасы, гардины, лампы, потом своровали мед из ульев, срубили больше сотни прекрасных дубов, чтобы продать в Туле. Разумеется, Софья не могла не отреагировать на эти ужасные проделки грумантских и яснополянских крестьян. Весь свой праведный гнев она направила на бездельников — стражников, под носом которых происходили кражи. Лёвочка советовал отпустить стражников, от которых нет никакого толка, а один только срам.

Жизнь шла к роковому финалу, и противостоять этому было невозможно. Как и прежде, муж совершал верховые прогулки, наслаждался домашним комфортом, любил вкусную еду, мягкую постель. Софья была очень рада, что дочь Таня поселилась теперь во флигеле со своей маленькой Танечкой. Миша Сухотин в это время жил за границей со своими больными сыновьями. Из детей с родителями проживал еще Андрюша, который развелся со своей первой женой. Младшая дочь Саша была увлечена музыкой. Частенько наведывался и старший сын Сергей.

У Софьи, как всегда, было немало забот, связанных с хранением Лёвочкиных рукописей. Ее беспокоил этот вопрос, ведь она заплатила 50 тысяч рублей и не желала, чтобы кто‑то, кроме нее, имел к ним доступ. Поэтому она сдала их от греха подальше в Исторический музей, присовокупив к ним еще и часть своего архива, а также письменный стол с принадлежностями. В будущем она намеревалась отдать все рукописи и вещи, чтобы спасти их от возможного бестолкового расхищения детьми и внуками. Теперь Софье приходилось частенько просиживать в музее, разбираясь в бумагах мужа, порой целыми днями. В этой кропотливой работе ей помогал Павел Иванович Бирюков, готовивший в это время свои материалы для биографии Толстого. Еще она составляла каталог их огромной библиотеки, шила, переписывала свои письма, играла на рояле и занималась живописью, забывая в это время о денежных счетах, хозяйстве, неприятностях с прислугой и т. п.

Софья любила писать на пленэре пейзажи, цветы, изучала по книгам перспективу, снова бралась за кисть и писала дочь Сашу, потом стала копировать пейзажи Похитонова, переписывалась с Екатериной Федоровной Юнге, троюродной сестрой Лёвочки, талантливой художницей. Любую свободную минуту она использовала, чтобы взяться за кисть, предаться любимому занятию и таким образом забыть о перенесенной операции, о страданиях, с ней связанных. Теперь она уже могла «бегать» по выставкам, наслаждаться полотнами Борисова- Мусатова и Нестерова, ужасаться увлечению русских художников декадентством и переживать за дочь Таню, из‑за того, что та так и не стала профессиональным художником, ведь многие пророчили ей успех на этом поприще. Но еще больше Софья досадовала на то, что сама не смогла стать художницей, хотя мечтала об этом.

Общение с живописцами, приезжавшими в Ясную Поляну, приносило ей истинное наслаждение. Так, Похитонов, гостивший у них в доме, делился с ней тайнами своего мастерства, демонстрируя только что написанные им пейзажи, приводящие ее в восторг своим изяществом. Софья с удовольствием общалась с Ильей Репиным и его женой Нордман — Северовой, большой оригиналкой, страстно популязировавшей вегетарианство и нахваливавшей полезные травяные супчики и удобства крутящегося стола, избавлявшего хозяйку от прислуги. Она ценила общение с теми людьми, от которых получала полезную информацию. Например, от знаменитого гостя — ученого Мечникова она узнала много интересных сведений о старости, борьба с которой ей только предстояла.

А муж уже знал один из этих рецептов и в последнее время активно им пользовался. Со старостью он боролся с помощью вегетарианства. Теперь он не мог спокойно слышать крика курицы, когда повар ее резал, не мог смотреть, когда тот вытирал о траву окровавленный нож. Лёвочка перестал пить молоко и есть яйца. По утрам он выпивал горячую воду и съедал хлеб с маслом, а спустя некоторое время прекратил делать и это. Софья сердилась на мужа, а он говорил, что каждый день упрекает себя за то, что когда‑то съедал так много лишнего. Он много купался в речке Воронке даже после Ильина дня. Лёвочка чувствовал себя комфортно не со своими гостями, а с Конфуцием.

Поэтому после надоедливых и скучных визитеров он вскакивал из‑за стола, крича: «Нумидийскую!» — и, подняв правую руку, бегал вприпрыжку вокруг стола. Ему было восемьдесят два года.

В последнее время Софья постоянно мучилась из‑за ужасных подозрений. Ей казалось, что Чертков отнял у нее мужа, что он встречается с Лёвочкой за ее спиной. Поэтому она протестовала против поездки мужа в Стокгольм на 18–й Международный конгресс мира, предпринимала меры для высылки Черткова из России, требовала, чтобы ему запретили появляться в Тульской губернии, в чем ее поддерживал сын Лёва, у которого Чертков просил в долг денег, хотя сам «ворочал» миллионами. В знак протеста Софья даже убегала из дома, и муж с доктором Маковицким находил ее лежавшей на траве. Лёва ругал за это отца, хотел возбудить судебное дело против Черткова за то, что тот осмелился бесплатно опубликовать «Детство», авторским правом на которое владела его мать. В ответ на эти угрозы Чертков лишь гримасничал и показывал язык.

Наконец Лёвочка принял решение: забрать свой дневник у Черткова с тем, чтобы передать его дочери Тане, которая должна была сдать его на хранение в Тульский банк. После этого он пригласил психиатра Россолимо, который поставил Софье диагноз «паранойя» и предписал супругам находиться в разлуке друг с другом. А сын Лёва отреагировал на это событие так: лечить надо не мама, а отца. Конечно, Софья сопротивлялась разлуке с мужем, потому что была уверена, что ее место будет сразу же занято Чертковым. Она написала заявление для газет, в котором сообщала о своей верности мужу на протяжении их долгой супружеской жизни. Потом решила уйти от Лёвочки, но сын Андрюша уговорил ее не делать этого, и она вернулась. А муж успокоил ее своим обещанием больше не видеться с Чертковым.

Но человек предполагает, а Бог располагает. Встречи мужа с Чертковым продолжились, особенно когда тот стал строить огромный дом в Телятинках, в двух шагах от Ясной Поляны. Софья была вне себя, когда узнала, что часть рукописей Лёвочки и семь тетрадей дневников находятся у ненавистного ей Черткова. Всем этим по праву должна была распоряжаться только она одна. Рукописи должны были вернуться в ее руки, и это стало главным условием компромисса между ней и Чертковым. Только тогда она могла позволить ему бывать в Ясной Поляне. Но в ответ Софья слышала лишь одни обещания, в которых чувствовала коварство и обман. Муж и дочь Саша постоянно о чем‑то шептались с Чертковым. Когда Лёвочка сидел с ним бок о бок на диване, прикасаясь к нему коленями, Софью всю просто «переворачивало» от возмущения и ревности. Она слышала от Лёвочкиного друга немало оскорбительных слов в свой адрес, например, он говорил, что непременно застрелился бы, будь она его женой. В ответ Софья сорвала со стены мужниного кабинета фотографию Черткова, а заодно и фотографию дочери Саши, а взамен повесила свою. Не раз она врывалась в Лёвочкин кабинет с пугачом в руках, стреляла по портретам единомышленников мужа, рвала их на клочки, потом стреляла в воздух, выгоняла дочь Сашу из дома вместе с ее подругой Юлией Игумновой. Так она, как могла, противостояла «захвату» Лёвочки его единомышленниками. Наконец, Саша отправилась в Телятинки, и муж снова стал принадлежать только ей одной.