Софья Толстая

Соне не раз приходилось играть мужские роли, в том числе и в Лёвочкиной пьесе «Нигилист». История этой постановки такова: все началось с приезда гостей. Как‑то в начале мая 1864 года в Ясную Поляну к молодой чете нахлынул поток гостей, которым пришлось отдать весь двухэтажный флигель: Лёвочкин друг Дмитрий Дьяков с очаровательной женой Долли и белокурой девочкой — подростком Машей, сопровождаемые гувернанткой Софеш Войткевич; Сонина золовка Мария Николаевна с дочерьми Варей и Лизой. Сестра Таня, проживавшая в этот период вместе с Соней и Лёвочкой, переехала тотчас же в «тот» флигель к остальным гостям. Хозяйка усадьбы делала все, чтобы дорогие гости не скучали. В один из суматошных дней Лёвочка предложил поставить что‑нибудь забавное на сцене. Все стали просить его придумать пьесу для этого. Он согласился и принялся за сочинительство. Через три дня комедия «Нигилист» была готова. Ее фабула проста и безыскусна. К молодым любящим супругам, тихо проживавшим в деревне, приезжает компания во главе со студентом — нигилистом. Жена очарована красноречием студента, а муж страдает от ревности. Пьеса была тотчас же утверждена гостями, и осталось только распределить роли. Соня выбрала для себя роль мужа — ревнивца. Женские роли достались сестре Тане, Софеш, Варе и Маше, а роль странницы мастерски исполнила золовка Мария Николаевна, которая по ходу действия умело импровизировала, придумывая все реплики.

Целую неделю длилась театральная суета с многочисленными репетициями и прочими приготовлениями. Лёвочка выступал в роли режиссера и учил всех, как нужно играть. Реплики летели словно на крыльях. Сцену устроили в столовой и обедали теперь в другой комнате. В день премьеры блистала Мария Николаевна, поразившая всех не только своей талантливой игрой, но и сценическим костюмом, гримом, аксессуарами. Особенно зрителей поразила ее походка. «Актриса» была очень подлинной, убедительной, ненаигранной. Лёвочка просто сиял от удовольствия. Соня тоже не оплошала, сыграла свою роль на славу. Но судьба постановки оказалась непредсказуемой: никто не успел записать пьесы, и ее слова и роли навсегда канули в Лету. Тем не менее эта комедия впоследствии воодушевила Лёвочку сочинить пьесу для большой сцены. Это была комедия «Зараженное семейство», в которой он высмеял модный в то время нигилизм.

Вскоре супруги отправились в Москву, чтобы предложить пьесу Малому театру. Лёвочка прочел «Зараженное семейство» корифею драматургии Николаю Островскому, но не получил его одобрения. Пьеса не произвела на того впечатления: «уши вянут», — заключил он. Когда же Толстой выразил желание, чтобы пьеса была поставлена немедленно, тот спросил его: «А ты думаешь, что люди в один год поумнеют?» Лев Николаевич надолго запомнил этот урок, и работа над «Зараженным семейством» была остановлена навсегда.

Лёвочка снова засел за «Войну и мир», стал надиктовывать племяннице Варе главы романа, а впоследствии подарил ей десять тысяч рублей из полученного за книгу гонорара. Соня же подготовила свой презент для славных девочек — Вари и Лизы. Она решила устроить на Святки пышный маскарад, главной интригой которого стал карлик Мурзик, смешной человечек с огромной головой. Он служил дворником в усадьбе. Этому Мурзику и предстояло, по замыслу Сони, стать царем маскарада. Она смастерила для него золотую корону, а другую — для дворовой девочки Маши. Красные шали, словно по мановению волшебной Сониной палочки, в одночасье сделались мантиями. Вареньку она превратила во французского зуава, сына няни — в маркитантку, Лизу — в напудренного маркиза, а дворовую девочку Душку — в маркизу. Постановка и сценарий карнавала были придуманы Соней. Участники маскарада вышли на сцену под звуки бравурного марша, исполненного Лёвочкой на рояле. Праздничная стихия захватила в свои объятия всех, от мала до велика. Царь — карлик постоянно балагурил и всех смешил, он то плясал, то пел. А немец — скотник, прямой, как струна, вальсировал с женой, словно заведенная механическая игрушка. Вскоре начался настоящий разгул, буйство чувств, и как кульминация маскарада — общая пляска во главе с веселой Ариной — плясуньей. Дикая, праздничная феерия с песнями и толкотней продолжалась в их маленькой столовой чуть ли не до утра. «После пляски начали играть в разные игры: лучше всех игра — бить по рукам, — вспоминала царица карнавала Варя. — Когда пошли бегать да бить так, что на всю комнату щелкало, тут даже и большие не утерпели; первый пошел Келлер (бывший учитель яснополянской школы. — Н. Н.), потом Сережа, потом уже подкралась мамаша с Лёвочкой, и пошла работа: кто ударит покрепче; мы даже били обеими руками, и когда дело доходило до Финогеныча (карлика), тут уже все приходили в азарт и восторг. Лёвочка кричал: «Берегитесь! Берегитесь!» Все принимали руки, потому что карлик бросался, как какой‑нибудь хищный зверь, и уж беда тому, кому достанется от него; он раз даже попал Арине чуть не в лицо. Последняя игра была в «жгуты»». У Лёвочки глаза горели от удовольствия. Он притоптывал в такт ногой и с восторгом смотрел на пляшущую толпу. Никакой балет и опера не могли доставить ему такого наслаждения, как эта разудалая пляска, в которой он находил столько первобытной грации и ритма.

Пляшущая толпа вызвала у Сони чувство тоски и одиночества. Она тихо поднялась на второй этаж в детскую, где спали ее дети. Здесь она предалась своим московским девичьим воспоминаниям, которые «преобразовывали ее с одного события на другое». Так, еще в раннем детстве, в гостях у крестного отца ей достался боб в пироге к jе jourdes Rois (дню короля. — Н. Н.). Соню усадили на трон и расспрашивали о ее желаниях. Она очень быстро вошла в роль царицы, легко усваивая всякое влияние, за что была презрительно прозвана сестрой Лизой флюгером. Соня не обиделась на эту колкость, поняв, что соприкосновение с искусством начинается с подражательства.

Ей больше нравился блеск светских балов, нежели деревенское веселье. Поэтому ей было так приятно снова окунуться в свое детство, словно заново «побывать» на балах у Бреверн, где она вместе с сестрой блистала в белом воздушном декольтированном платье, с обнаженными руками, в белых атласных башмачках, в которых лихо отплясывала как взрослая. Потом их возили на балы в кадетский корпус. Ее, девочку — подростка, они приводили в настоящий восторг. Но самым эффектным и памятным оказался «денной» бал в Благородном собрании. Мама нарядила ее и сестру Лизу «словно куколок». Соне исполнилось тогда шестнадцать лет. У нее был ошеломляющий успех, кавалеры постоянно приглашали ее танцевать. Любовь Александровна, не на шутку напуганная Сониным триумфом, увезла дочерей с бала. Аргумент у матери был простой: «слишком молоды, чтобы так трепаться».

Яснополянский маскарад казался Соне очень сельским, лишенным столичного блеска и лоска. На этом празднике она чувствовала себя лишней. В своем шелковом «московском» туалете она выглядела смешной и нелепой в деревенской праздничной стихии с дикими играми в жгуты, битьем по рукам, от которых ее деверь Сергей приходил в неописуемый восторг и просил Соню еще раз устроить такой маскарад. Может быть, и прав был папа, утверждавший, что его средняя дочь не умеет веселиться. Ей, действительно, гораздо приятнее было прислушиваться к фантасмагорическому вихрю из детской комнаты.

Тем не менее ничто — ни разница в возрасте между ней и мужем, ни антагонизм их восприятий — не мешало обоим любить друг друга. Не было в мире большей любви, чем та, которая соединяла их.

Глава XII. Тридцать три

За пятнадцать лет брака Соня срослась с мужем, они стали единым целым. Это оказалось возможным, как она полагала, благодаря переписыванию Лёвочкиных романов, над которыми она сидела не разгибаясь, пристально всматриваясь близорукими глазами в запутанный веревочный почерк, проживая сразу несколько жизней со своими любимыми героями. И еще потому, что самое лучшее из их супружеской жизни автор вкладывал в свои сочинения, тем самым что‑то отнимая у нее. Но от этого жизнь Сони не становилась хуже. Все с лихвой компенсировалось чудом искусства, доказывая справедливость Лёвочкиного утверждения, что сочинение прекрасно, а жизнь дурна. Однако с этим высказыванием она не могла полностью согласиться. Несмотря на то, что ее жизнь протекала не в эпикурейских условиях, Соня была счастлива, не разочарована ею, любила и ожидала от нее еще много хорошего. Потеряв трех своих детей, одного за другим, Соня все же нашла в себе силы не сломаться под тяжестью горьких воспоминаний, она научилась залечивать раны.