Страница 26 из 148
Лаптев писал Пушкину: «Известно ли ей, что она не только мне предназначена, но действительно предопределена судьбой и что все мои испытания, через которые меня заставляют пройти, являются бесполезными предосторожностями?» Как бы иронически ни относился Пушкин к своему корреспонденту, но эти слова не могли не найти отклика в его собственной душе.
«Пусть она торопится сделать выбор и устроить свою жизнь, — продолжал Лаптев, — молодость и миловидность улетучиваются, как утренняя роса». А уж последующие слова и вовсе соответствовали положению самого влюбленного поэта: «Сладость-любить, несомненно, больше сладости быть любимым, вот почему, наверно, нам обоим предписали воздержание, так как старшие знают, что болезнь эта заразительна. Увы! Вот почему меня отлучают от ее присутствия». Кажется, от Ушаковой Пушкина никто не отлучал, другое дело — от Гончаровой. Лаптев явно в курсе сердечных дел своего адресата, он ощущает схожесть ситуаций и продолжает: «Я старше, и мне стыдно, что я дал превзойти себя в здравом смысле и в сдержанности семнадцатилетней девушке. Вот и попробуйте после этого сказать, что молодые особы — это не те, на которых можно больше всего полагаться. Какая перспектива спокойствия и блаженства открывается счастливому смертному, которому отец отдаст ее руку».
Пушкин также готов жизнь отдать за свою любовь, о чем он вскоре сам напишет Наталье Ивановне, а пока он читает романтически-возвышенные слова Лаптева: «Пусть сотрется из памяти все происшедшее, пусть начнется новая эра, пусть будут уверены, что если мне доверят ее на продолжительное путешествие, я буду охранять ее как зеницу ока; для того чтобы лучше защищать ее, я немедленно начну заново обучаться владению оружием, будучи уверен, что она и сама примет в этом деятельное участие и не позволит захватить себя живьем, когда случится, что я отобью удары, которые будут ей предназначены, и что скорее увидят меня пренебрегшим тысячей смертей, чем уступившим ее». Заканчивается письмо словами: «…пора кончить это дело».
На следующий день, 30 апреля, Пушкин через графа Ф. И. Толстого просит руки Натальи Гончаровой, но получает неопределенный ответ. Ее мать отложила решение, ссылаясь на молодость дочери.
Первого мая Пушкин пишет Наталье Ивановне: «На коленях, проливая слезы благодарности, должен был бы я писать вам теперь, после того как граф Толстой передал мне ваш ответ — не отказ, вы позволяете мне надеяться. Не обвиняйте меня в неблагодарности, если я все еще ропщу, если к чувству счастья примешиваются еще печаль и горечь; мне понятна осторожность и нежная заботливость матери! — Но извините нетерпение сердца, больного и опьяненного счастьем. Я сейчас уезжаю и в глубине своей души увожу образ небесного существа, обязанного вам жизнью…»
(Позднее, обращаясь памятью к тем дням, он писал ей же: «Бог мне свидетель, что я готов умереть за нее; но умереть для того, чтобы оставить ее блестящей вдовой, вольной на другой день выбрать себе нового мужа, — эта мысль для меня — ад».)
Тогда же, не дожидаясь ответа, в ночь с 1 на 2 мая Пушкин покидает Москву — уезжает на Кавказ. Позднее он объяснит Наталье Ивановне, какими чувствами был тогда обуреваем: «Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась, я сделал предложение, ваш ответ при всей его неопределенности на мгновение свел меня с ума; в ту же ночь я уехал в армию; вы спросите меня — зачем? Клянусь вам, не знаю, но какая-то непроизвольная тоска гнала меня из Москвы; я бы не мог там вынести ни вашего, ни ее присутствия. Я вам писал; надеялся, ждал ответа — он не приходил. Заблуждения моей ранней молодости представились моему воображению; они были слишком тяжки и сами по себе, а клевета их еще усилила; молва о них, к несчастию, широко распространилась. Вы могли ей поверить; я не смел жаловаться на это, но приходил в отчаяние».
Душевное состояние, как всегда, найдет себе выход в стихах. 15 мая в Георгиевске был написан первый вариант стихотворения «На холмах Грузии», в котором лирическому герою вспоминается прежняя любовь, как автору — первая встреча с Марией Раевской 15 мая 1820 года: «Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь…» Но в окончательном варианте ей уже нет места:
В таком виде стихотворение было впервые напечатано в альманахе «Северные цветы на 1831 год», вышедшем в самом конце 1830 года в Петербурге. Летом 1830 года княгиня В. Ф. Вяземская переслала это стихотворение уехавшей вслед за мужем-декабристом в Сибирь княгине М. Н. Волконской, сообщив со слов Пушкина, что оно обращено к его невесте Наталье Николаевне Гончаровой. Мария Николаевна явно с этим согласилась и не упоминала его в своих «Записках» в числе стихов, адресованных ей. Образы прошлого, вызванные лирическим обращением к минувшему, сливаются в стихах поэта с образом Натальи Гончаровой, ощущением новой любви.
Во время пребывания на Кавказе Пушкин отметил свое тридцатилетие. Осенью 1828 года, еще в Петербурге, он беседовал с К. А. Полевым в гостинице Демута. Тот, говоря о нем самом, произнес его стих: «Ужель мне точно тридцать лет?» Поэт тотчас возразил: «Нет, нет! У меня сказано: „Ужель мне скоро тридцать лет?“ Я жду этого рокового термина, а теперь еще не прощаюсь с юностью».
За стаканом вина в доме городничего селения Душет майора Ягулова поэт встретил свой юбилей. Следующий день рождения он отмечал уже в Полотняном Заводе, во время визита к Афанасию Николаевичу Гончарову, деду Натальи Николаевны, в хлопотах о предстоящей женитьбе.
Путешествие Пушкина на Кавказ оказалось сродни средневековым странствиям рыцарей во имя прекрасных дам. В написанном в ту пору стихотворении, в одном из автографов названном «Легенда», этот образ нашел отражение:
А стихотворение «Поедем, я готов…» того же 1829 года с биографически обусловленной в нем темой путешествия и мучительной любви к Гончаровой тонкими ассоциативными нитями связано со стихотворением «Легенда».
27
Пушкинский рыцарь — скорее всего, участник Первого крестового похода (1096–1099), завершившегося взятием Иерусалима и основанием Иерусалимского королевства.