Наталья Гончарова

На самом деле речь шла о другом Пушкине, а дед поэта не сидел в крепости, но семейное предание свело его с К. Г. Разумовским.

После Кирилла Григорьевича остались шестеро сыновей и три дочери, которые быстро сумели забыть «ничтожество» своего происхождения. Язвительный современник, приятель Пушкина Ф. Ф. Вигель называет их «русскими Монморанси». Ехидство прозвища раскрывается пушкинскими словами: «Достоинство — всегда достоинство, и государственная польза требует его возвышения. Смешно только видеть в ничтожных внуках пирожников, денщиков, певчих и дьячков спесь герцога Монморанси, первого христианского барона…»

Первенцем в семье Кирилла Разумовского как раз и была Наталья Кирилловна Загряжская, появившаяся на свет в 1747 году и скончавшаяся в год смерти Пушкина. В 1772 году она вышла замуж за молодого измайловского офицера Николая Александровича Загряжского, с которым разъехалась после почти 30 лет совместной жизни. Впоследствии она жила в семье графа Виктора Павловича Кочубея, женатого на ее воспитаннице и племяннице Марии. По воспоминаниям князя П. А. Вяземского, «Пушкин заслушивался рассказов Натальи Кирилловны: он ловил при ней отголоски поколений и общества, которые уже сошли с лица земли…». Многие из этих историй Пушкин записал, в том числе и рассказ о ее знаменитом отце. Как она вспоминала (что зафиксировал Пушкин), Потемкин, ее любивший, готов все был для нее сделать, даже приписать каким-то образом «мамзель», дававшую Машеньке уроки игры на клавесине, к одному из гвардейских полков, чтобы дать ей жалованье.

Брата ее мужа, Ивана Александровича Загряжского, родного деда Натальи Николаевны, Потемкин сделал своим адъютантом, что открыло тому путь к карьере и чинам вплоть до генерал-поручика. Чуть ли не к нему относится записанный Пушкиным рассказ об адъютанте Потемкина, «жившем в Москве и считавшемся в отпуску»: будучи вызванным светлейшим князем, он преодолел дальний путь и застал своего начальника в постели со святцами в руках:

« Пот.: Ты, братец, мой адъютант такой-то?

Ад.: Точно так, ваша светлость.

Пот.: Правда ль, что ты святцы знаешь наизусть?

Ад.: Точно так.

Пот. (смотря в святцы): Какого же святого празднуют 18 мая?

Ад.: Мученика Феодота, в<аша> св<етлость>.

Пот.: Так. А 29 сентября?

Ад.: Преподобного Кириака.

Пот.: Точно. А 5 февр.?

Ад.: Мученицы Агафьи.

Пот. (закрывая святцы): Ну, поезжай же себе домой».

Со старшим сыном гетмана, министром просвещения Алексеем Кирилловичем, Пушкин был знаком с отроческих лет, будучи представлен ему перед поступлением в Лицей. В качестве министра просвещения тот участвовал в основании Лицея и управлении им, присутствовал 19 октября 1811 года на его открытии, а также на всех лицейских актах. Во все время обучения Пушкина он надзирал за учебой лицеистов и их поведением, вникая порой в совершенные мелочи.

Особенно же из сыновей гетмана прославился Андрей Кириллович, известный дипломат, страстный любитель искусств, многие годы проживший в Вене, подружившийся там с Моцартом, Гайдном, Бетховеном. На средства, доставшиеся ему от отца, он построил мост через Дунай, доныне носящий его имя.

Род Разумовских, столь счастливо и неожиданно возвысившийся, прервался в третьем поколении. Из шести сыновей Кирилла Григорьевича лишь двое, Алексей и Григорий, оставили потомство, да и то наследники Григория Кирилловича не были признаны законными в России, поскольку он женился в Австрии, не расторгнув брак с первой женой. Сыновья же Алексея Кирилловича умерли холостыми, последними в своем роде. Зато его побочные дети — братья Перовские, получившие фамилию по названию подмосковного поместья Разумовских Перово, — оставили заметный след в русской истории. Один из них, Алексей, — писатель, известный под псевдонимом Антоний Погорельский, двое других — Василий и Лев — были причастны к тайным обществам; позднее Лев Алексеевич стал крупным сановником, министром. Со всеми Перовскими был хорошо знаком Пушкин.

Представители рода Загряжских не однажды поминаются у Пушкина. Так, в подготовительных заметках к «Борису Годунову» читаем: «Убиение св. Димитрия.Чиновники Владим. Загрядской и Никиф. Чепчугов не согласились». В связи с убийством царевича Дмитрия делаются пушкинские «Заметки на полях статьи М. П. Погодина „Об участии Годунова в убиении царевича Димитрия“». В тексте самой статьи говорится: «Выбор пал на двух чиновников, Владимира Загряжского и Никифора Чепчугова, одолженных милостями правителя; но оба уклонились от сделанного им предложения: готовые умереть за Бориса, мерзили душегубством; обязались только молчать, с сего времени были гонимы». Внимание Пушкина обратили и следующие слова статьи, касающиеся согласия князя Василия Шуйского принять участие в следствии по делу убиения царевича: «С другой стороны — как Шуйский, подобно баснословным(подчеркнуто Пушкиным. — В. С.)Чепчугову и Загряжскому, не отказался, под благовидным предлогом, от такого поручения, которое, кроме адских мук, навлекало на него не только презрение всего рода, но и ненависть россиян, если при исполнении его должно было очевидно перед тысячами людей кривить душой». Против слов о «баснословных» Загряжском и Чепчугове Пушкин сделал даже заметку: «Почему, если об них упоминает современная летопись?» Какую летопись имел в виду Пушкин?

Подготовительные заметки представляют собой конспекты отдельных мест десятого тома «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Владимир Федорович Загряжский (Загрядский), московский дворянин, по Карамзину, намечался в убийцы Дмитрия, но имел мужество отказаться.

В «осьмой» главе «Истории Пугачева» Пушкин пишет о губерниях, охваченных восстанием: «Состояние сего обширного края было ужасно, дворянство обречено было погибели. Во всех селениях, на воротах барских дворов, висели помещики или их управители». В примечании к этим словам Пушкин приводит список жертв пугачевцев, где в числе убитых в Пензенском уезде значится «кадета Петра Загряжского приказчик». Упомянутый кадет — это Петр Иванович Загряжский, в будущем генерал-майор, потом шталмейстер.

История знакомства Пушкина с еще одной яркой представительницей рода Загряжских, известной поэтессой пушкинской поры Екатериной Александровной Тимашевой, урожденной Загряжской, отозвалась в стихотворении «Я видел вас, я их читал…», которое он, будучи в Москве, 20 октября 1826 года записал в ее альбом. Князю П. А. Вяземскому Александр Сергеевич писал о ней из Михайловского 9 ноября 1826 года: «Что Запретная Роза? что Тимашева? как жаль, что я не успел с нею завести благородную интригу! но и это не ушло». Ее муж Егор Николаевич Тимашев был знаком Пушкину еще с лицейской поры, будучи в то время ротмистром лейб-гвардии Гусарского полка, расквартированного в Царском Селе, а с 1823 по 1830 год — наказным атаманом Оренбургского казачьего войска.

В сентябре 1833 года во время поездки в Оренбургскую губернию Пушкин вместе с Владимиром Ивановичем Далем совершил увеселительную поездку в имении Ташлы, где общался с Тимашевым, тогда оренбургским предводителем дворянства, и с его женой. Кому-то из Тимашевых некогда принадлежало и пушкинское Кистенево, что отражено в его втором, старинном названии «Тимашево тож».

Во время той же поездки в Оренбург для собирания материалов к «Истории Пугачева» Пушкин знакомится с еще одним представителем рода Загряжских — симбирским гражданским губернатором Александром Михайловичем Загряжским. У дальнего родственника своей жены поэт даже остановился, скорее всего, по ее рекомендации. Во всяком случае, Наталья Николаевна знала, что Пушкин заедет к нему. 10 сентября 1833 года, когда он прибыл в Симбирск, Загряжский передал ему письмо от жены, не дошедшее до нас наряду со всеми другими ее письмами мужу.

Год спустя после Пушкина по окончании Московского университета приедет в Симбирск, к себе на родину, Иван Александрович Гончаров. Ровесник и однофамилец Натальи Николаевны, будущий писатель родился 6 июня 1812 года в Симбирске в богатой купеческой семье. Позднее в своих «Воспоминаниях» под именем Льва Михайловича Углицкого он вывел Александра Михайловича Загряжского. Вскоре по приезде представленный губернатору Гончаров так описал его: «У губернатора были красивые, правильные черты лица. Живые карие глаза с черными бровями, прекрасно очерченный рот с тонкими губами. Взгляд беглый, зоркий. Улыбка веселая, немного насмешливая. Стройные, красивые руки с длинными прозрачными ногтями. Дома, в утреннем наряде, с белыми, как снег, манжетами, он смотрел франтом, каких я видал потом в Петербурге, в первых рядах Михайловского театра. В черных волосах у него пробивалась преждевременная седина, как бывает у брюнетов». Гончаров даже бегло описал обстановку его кабинета: «На этажерках, на столе, стояли статуэтки, дамские портреты, разные элегантные безделушки. На стенах несколько картин и у одной — шкап с книгами». Описание и внешности хозяина, и обстановки его кабинета явно сбивалось на «онегинское». В дальнейшем рассказе Гончаров прямо сравнивает «Углицкого» с Онегиным: «Он долго служил адъютантом у разных начальников и сохранил в памяти живую характеристику о них. У него была масса воспоминаний, скопившихся за тридцать с лишним лет, с начала нынешнего столетия. Он так же, как Онегин, помнил и все анекдоты „от Ромула до наших дней“». Живя на широкую ногу, он был в долгах как в шелках, и Гончаров заключил: «Итак, он жил, прежде всего, долгами, как отец Онегина, по словам Пушкина». При первой же встрече Углицкий представил Гончарова своей жене Марии Андреевне (реальной Каролине Осиповне), «худощавой даме с поблекшими щеками и синими впалыми глазами». Их дочь Соня (в действительности Елизавета) «молодая, прелестная девушка, между 15 и 16 годами, с таким же острым и живым взглядом, как у отца, с грациозно сложенными губами, с красивым носиком, с ярким нежным румянцем». Гончаров поступил на службу к губернатору в качестве его секретаря и вскоре, после отставки своего начальника и причисления его к министерству, отправляется с ним и всем его семейством в Петербург. Это произошло в мае 1835 года, а вспоминалось Гончарову спустя 52 года, в августе 1887-го.