Лжедмитрий I

История с подготовкой царем Дмитрием убийства всех бояр выглядела правдоподобно только в глазах тех, кто торопился оправдать свое участие в расправе над Лжедмитрием. Слишком уж очевидно в ней стремление подогнать факты и оправдать свои действия. Как это обычно бывает в таких случаях, правда и вымысел здесь искусно перемешаны в пропорциях, хорошо известных заговорщикам. Действительно, в Московском государстве многое еще зависело от бояр, и они быстро сумели продемонстрировать это. Иноземным гостям, приехавшим на свадьбу Лжедмитрия, ничего не оставалось, как принять крах того царя, на которого они возлагали столько надежд. Случись в истории царя Дмитрия и Марины Мнишек все по-другому, его сторонники из Речи Посполитой продолжали бы славить основателя нового союза. Но скорая смерть мнимого сына «тирана Ивана» позволила авторам дипломатических донесений и мемуарных записок не сдерживать свои перья.

Больше всего царь Дмитрий раздражал своих несостоявшихся союзников претензией на императорский титул. При приеме польско-литовских послов дело доходило до совсем нешуточных нарушений протокола, связанных с личным вмешательством царя в ход переговоров. Он неоднократно оскорблял послов Николая Олесницкого и Александра Госевского и вообще поставил под угрозу отношения с королем Сигизмундом III. Все это еще больше подогревало подозрения в том, что московский царь не прочь теперь сесть еще и на королевский престол Речи Посполитой 116.

Совсем незавидная судьба оказалась у самозванца, который начинал с того, что всем хотел оказывать «милость» и повсюду привлекал к себе людей. В итоге от него отвернулись как русские люди, так и его польско-литовские друзья. Произойти это могло лишь в том случае, если словам царя Дмитрия перестали верить. Действительно, если по сохранившимся крупицам попытаться восстановить, что же больше всего вызывало недовольство жителей Московского государства, то это будет отступление от традиций предшествующих царствований. Царь Борис Годунов и даже его сын царевич Федор Борисович успели запомниться своей щедростью, о Дмитрии же этого не говорили. Он всегда стремился к достижению своих целей, много думал о своей будущей свадьбе, о своей будущей войне, о своем будущем месте в мире. Но править завоеванной у Годуновых страной ему надо было здесь и сейчас. Желание превратить Боярскую думу в Сенат на деле оборачивалось недоверием к ней и непониманием причин затруднений боярских тугодумов, оставлявших все решения на волю царя. Постепенно презрение к окружающим становилось второй натурой самозванца. Он любил роскошь, украшения и не хотел мириться с тем дворцовым бытом и окружением, в котором по-старинному жили московские цари. Разве могли красные стрелецкие кафтаны соперничать с изяществом иноземного платья его телохранителей-драбантов? Думая о внешнем украшении дворца и красоте своих церемониальных выходов, не забыл ли он, что его враги уже начинали использовать каждый его промах в своих целях? Отсюда и пошли разговоры о том, что царь «искажает» веру предков, а серьезнее обвинения тогда быть не могло.

Когда же с приездом поляков и литовцев на свадьбу Марины Мнишек предпочтения, которые Лжедмитрий оказывал иноземцам перед русскими людьми, вышли наружу, то заговорщикам во главе с князем Василием Ивановичем Шуйским понадобилось совсем немного, чтобы разжечь огонь возмущения черни. Основные мотивы выступления против царя переданы Петром Петреем: «Этот Шуйский велел тайком позвать к себе на двор капитанов и капралов с некоторыми дворянами и богатейшими гражданами, которые были самые искренние его друзья. Он объяснил им, что вся Россия каждый час и каждую минуту находится в великой опасности от нового великого князя и иностранцев, которых набралось сюда такое множество: чего давно боялись русские, теперь сбылось, как они сами узнают на деле. Желая прежде всех на что-нибудь решиться для этого дела, он едва было не потерял своей дорогой головы, и во всей Москве не нашлось бы никого, кто бы сделал что-нибудь для того или отважился на что для себя и государства. Но теперь они ясно видят, что из того выходит, а именно: погибель и конец всем русским; они будут крепостными холопами и рабами поляков, подвергнутся их игу и службе… Потому что он любит иностранцев, ненавидит и гонит своих собственных земляков, поносит святых, оскверняет церкви, преследует духовных лиц, выгоняет их из домов и дворов и отводит там жилище чужеземцам. Когда он ходит в церкви, к Деве ли Марии, или к святому Николаю и другим святым, за ним тащатся и поляки со своими собаками и оскверняют святыню; он не пускает к себе ни одного русского, высокого или низкого звания, без воли и согласия поляков, которые скоро заберут себе все что ни есть в казне, и она вскоре совсем опустеет. Из того всякому смышленому человеку легко заключить и видеть, что он наверное замышляет отменить древнюю греческую веру, а вместо нее установить и распространить католическую» 117. То, что передавал в своем сочинении Петр Петрей, стало официальной версией следующего царствования, так как князь Василий Шуйский всем говорил, что желал опередить Дмитрия и не дать ему до конца разорить страну и убить всех бояр.

В день Николы Вешнего, 9 мая 1606 года, на следующий день после свадьбы, был дан обед как для своих бояр, так и для сандомирского воеводы Юрия Мнишка и всех родственников императрицы Марии. Опять царю Дмитрию следовало быть более осторожным: он знал, что свадебные торжества будут продолжаться несколько дней, и не обратил внимания на то, что один из этих дней совпадает с любимым в народе церковным праздником. «Банкет» несколько задержался из-за того, что молодые по обычаю мылись в бане. (В Москве не верили уже и этому, приписывая царю и другие нарушения обрядов: он будто бы не очистился от «греха».)

С другой стороны, во все время свадебных торжеств продолжались трения из-за непризнанного императорского титула Дмитрия. Царскому тестю пришлось сразу вступить в конфликт с зятем, потому что царь Дмитрий так и не уважил его просьбу и не пригласил на обед послов Николая Олесницкого и Александра Госевского. В итоге пир проходил не только без послов, но и без воеводы Юрия Мнишка. Но что за шутки отпускал царь Дмитрий! От него досталось по какому-то малозначительному поводу королю Сигизмунду III. Стремясь исправить положение, царь Дмитрий Иванович «прошелся» по болезненной страсти к затворничеству германского императора Рудольфа II, сказав, что тот еще «больший дурак». Не пощадил царь и самого главу католической церкви. «Даже и папы не оставил за то, что он приказывает целовать себя в ногу», — писал участник царских пиров Станислав Немоевский. А ведь не так давно сам Дмитрий готов был целовать туфли даже папскому нунцию!

От неделикатных шуток доставалось и тем, кому самозванец был многим обязан. От его острого языка пострадал отец-бернардинец Франтишек Помасский, наставлявший некогда царевича в духовных беседах в Самборе. Прямым намеком возвращенному из опалы боярину князю Василию Шуйскому было высказанное на обеде замечание, что «монархи с удовольствием видят предательство, но самими предателями гнушаются». И дело объяснялось отнюдь не хмелем и не тем, что царь Дмитрий потерял голову от счастья. Его пьянила и делала до конца счастливым только одна страсть — к власти. Соперников себе среди живущих монархов и королей он не видел. Поэтому часто, в том числе и во время этого обеда, он возвращался в своих речах к Александру Македонскому, о котором заметил, «что в виду его великих достоинств и храбрости, он и по смерти ему друг». Заметим, как выдает иногда человека особенность построения фразы: Лжедмитрий говорил: «он мне друг», а не «я ему друг», ставя себя выше и самого Александра Македонского.

Кончился этот памятный обед рыцарскими ристалищами, устроенными рядовыми солдатами, которых Дмитрий специально пригласил присоединиться к праздничной трапезе. Он подбодрил их обещанием жалованья и целой речью о том, «как он желает приобрести любовь людей-рыцарей, добавил, что все государи славны солдатами и людьми рыцарями, ими они стоят, ими государства распространяются, монархии утверждаются, они — врагам гроза» 118. Такое демонстративное предпочтение, оказанное рядовому жолнерству, тоже стало причиной недовольства. Бояре думали, что повторение рыцарских поединков, назначенное на следующее воскресенье 18 мая, будет им «на беду». В расспросных речах Станислава и Яна Бучинских эта дата тоже называлась как день грядущей расправы с боярами. Значит, от этого пира в Николин день уже пошел отсчет времени у бояр-заговорщиков.