Страница 36 из 76
Царь Борис Годунов жаловал стольника Замятию Сабурова и даже разрешал ему «задирать» своими местническими претензиями самого боярина князя Василия Васильевича Голицына. Вот и в этот раз под Кромами Замятия Сабуров решил показать, что он думает о местническом положении своего рода, и снова подал челобитную «о местах» на воеводу полка правой руки под Кромами боярина князя Василия Васильевича Голицына (через голову воевод передового и сторожевого полков, в том числе своего обидчика князя Телятевского) 159. Боярину князю Василию Васильевичу Голицыну повторение местнического наскока Сабурова тоже должно было казаться вызовом, потому что его уже и так обошли, снова, как и в 1598 году, оставив далеко от Москвы во время царского избрания.
Наконец, назначение боярина Петра Федоровича Басманова, в свою очередь, пришлось не по вкусу второму воеводе полка правой руки князю Михаилу Федоровичу Кашину, который «бил челом на Петра Басманова в отечестве и на съезд не ездил, и списков не взял» 160.
Таким образом, несмотря на то, что под Кромами почти все воеводы всех пяти полков (за исключением боярина князя Василия Васильевича Голицына) входили в число заметных сторонников Годуновых, согласия между ними не оказалось.
Надо учесть и то, что в Путивле очень умело противодействовали официальной версии о расстриге Григории Отрепьеве, показывая там лже-Отрепьева 161. Самозванец, получив известие о смерти Бориса Годунова, развил бурную агитационную деятельность. Его лазутчики и эмиссары вели переговоры и привозили сведения о том, что происходит в Москве и в армии. Возобновились контакты самозванца с бывшим гетманом его войска — сандомирским воеводой Юрием Мнишком. 1 мая 1605 года «царевич Дмитрий» извещал его из Путивля о смятении, царившем в войске под Кромами, расколовшемся на сторонников Годуновых и тех, кто держался стороны Дмитрия.
Причины поддержки самозваного царевича могли быть самые разные, но настоящую силу ему придавала только убежденность людей в его «прирожденности». Отражением таких размышлений о происхождении внезапно явившегося «царевича» были и метания главных воевод под Кромами — братьев князей Василия и Ивана Голицыных и Петра Басманова, переданные автором «Иного сказания». Московские воеводы тоже видели «бывшее в пол цех сомнение и смятение» и размышляли, склоняясь все-таки к принятию того, кто называл себя сыном самого Ивана Грозного: «А худу и неславну человеку от поселян, Гришке ростриге, как такое начинание возможно и смети начати?»
Действительно, по сию пору трудно оспорить изощренность замысла самозваной идеи. И кто осудит современников, знавших только одно имя претендента на престол и не отдававших ясного отчета о последствиях своего выбора? Принималось во внимание и другое: поддержка, якобы оказанная «царевичу» королем Сигизмундом III: «Да не без ума польский и литовский король ему пособляет». Но это была явная ошибка. Создавалось впечатление, что скорее хотели убедить себя в том, что можно оправдать свое нежелание дальше терпеть униженное положение при Годуновых. Поэтому главным аргументом перехода на сторону Дмитрия стало откровенное стремление к самосохранению: «Да лучше нам неволи по воле своей приложитися к нему, и в чести будем; а по неволи, но з бесчестием нам у него быти же, видя по настоящему времени» 162.
Так решилась участь Борисова сына, которого вместе с прежними присягами царю Борису Годунову и его семье разменяли на обещавшее благополучие царствование «сына Грозного».
Присяга войска под Кромами новой царице Марии Григорьевне и царю Федору Борисовичу закончилась, едва начавшись. Новгородского владыку Исидора, приехавшего для приведения войска к крестному целованию, отослали обратно в Москву 163, а армия разделилась на тех, кто целовал крест новым самодержцам из рода Годуновых, и тех, кто не стал этого делать.
После такого открытого неповиновения вооруженное выступление сторонников Дмитрия оставалось делом ближайшего времени. Самым удивительным оказалось то, что мятеж возглавили воеводы годуновского войска, устроив настоящий заговор в пользу «царевича Дмитрия». По сообщению разрядных книг, «тово же году майя в 7 день изменили под Кромами царевичю князю Федору Борисовичю всеа Русии, забыв кресное целованье, и отъехали к Ростриге к Гришке Отрепьеву, которой назвался царевичем Дмитреем Ивановичем всеа Русии, а отъехали у Кром ис полков: воевода князь Василей Васильевич Голицын, да брат ево родной князь Иван Васильевич Голицын, да боярин и воевода Петр Федорович Басманов; а с собою подговорили князей и дворян и детей боярских северских и резанских всех городов до одново человека, да новгороцких помещиков, и луцких князей и псковских, и детей боярских с собою подговорили немногих, и крест Ростриге целовали» 164. Тем, кто не примкнул к этому заговору, оставалось одно — возвратиться в Москву.
До измены под Кромами бояр Голицыных и Басманова у самозванца не существовало никаких параллельных органов власти вроде Боярской думы. Да и не могло существовать по малочисленности его сторонников из числа членов Государева двора. Теперь московская Дума оказалась не просто расколотой политически, ее представители служили разным претендентам на престол. Ситуация не столь редкая, если не сказать, обычная для времени Смуты в целом, но в 1605 году все еще только начиналось.
У преданного своими боярами молодого царя Федора Борисовича не осталось исторической перспективы. Сколь ни готовил его отец к будущему правлению, действовать самостоятельно он, видимо, не мог. Да и самые умудренные опытом бояре на фоне Бориса Годунова выглядели не лучшим образом, о чем позаботились трудная история предшествующих десятилетий и сделанный ею «отбор». Мать царя — дочь главного опричника Малюты Скуратова, безропотный князь Федор Иванович Мстиславский, послушный князь Василий Иванович Шуйский, грубые и алчные представители рода Годуновых — казначей Степан Никитич и дворецкий Степан Васильевич — вот кто оказался рядом с только начинавшим править царем. Другие, как князья Голицыны или Романовы, хотя и могли в этот момент включиться в правительственную деятельность, но уже много лет были на положении гонимых и опальных. Того же, кого приближал царь Борис, — боярина Петра Федоровича Басманова, вполне готового встать во главе новой «Избранной рады», — так бездарно поссорили с молодым царем первым же разрядным назначением.
Стоит пожалеть, что история оказалась жестокой к царю Федору Борисовичу. Его душа не была отягощена грехами, и на него не падали такие страшные подозрения, как на его отца царя Бориса Годунова. Сам Борис Годунов охранял своего сына, заботясь о лучшей доле для него. А Борис давно доказал, что если чего-то захочет, то сумеет этого добиться. Он научил сына придворным церемониям, поведению на посольских приемах, но, кроме того, у царевича Федора было многое другое, что позволило бы ему со временем стать достойным правителем. Он внутренне был готов продолжить линию «милостивого» периода правления Бориса Годунова, его курс на сближение с западными странами, заведение в России наук и училищ. Известен чертеж Москвы, составленный по рисунку царевича Федора Борисовича. А значит, очень скоро мы бы могли иметь и более подробную карту Московского государства? Но никакого времени не было отпущено царю Федору Борисовичу. Он и его сестра Ксения остались в истории невинными жертвами чужой злобы и зависти, хотя их человеческие лица запомнились современникам.
Князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский дал такую характеристику царю Федору Борисовичу: «Царевич Феодор, сын царя Бориса, отроча зело чюдно, благолепием цветущи, яко цвет дивный на селе, от Бога преукрашен, и яко крин в поле цветущ, очи имея велики черны, лице же ему бело, млечною белостию блистаяся, возрастом среду имея, телом изообилен. Научен же бе от отца своего книжному почитанию, во ответех дивен и сладкоречив велми; пустотное же и гнило слово никогда же изо уст его исхождаше; о вере же и о поучении книжном со усердием прилежаше».