В концертном исполнении

— Слушай, Шептухин, — перебил его Лукин, — ты ведь многих на тот свет отправил, правда? Рассуждаешь со знанием и с охотою, морда вон отвратная до рвоты! Вот я и думаю, может, сделать богоугодное дело — взять тебя сейчас да удавить!

В глазах сексота мелькнул страх, но в следующее мгновение он уже губасто, маслено улыбался.

— Не, ты не сможешь — кишка тонка! Я вашего брата, офицериков, на своем веку повидал. Скорее ты на себя руки наложишь! Тут на днях сидел с одним таким, Евсеевым кликали, — Шептухин перекрестился. — Тоже, вроде тебя, хорохорился, на «вы» называл, грозился пришибить, а привели с допроса и… — Он снял ручки с кругленького пузика, развел их в стороны. — Ночью все стонал, скрипел зубами, жалел, что поздно понял… А я ему: «Ну и что бы было? Да ничего! У нас весь народ сплошняком из Евсеевых — ежели самого не касается, никто пальцем не пошевельнет!» Да, есть во всех вас интеллигентская червоточинка, слабы-с!.. Поэтому и Россию-матушку просрали, не сподобились чернь задавить!

— Э, Шептухин, тут ты шалишь, — усмехнулся Лукин. — А еще говорил, что мелкими провокациями не балуешься! Да и шейка у тебя тоненькая, — в задумчивости продолжал он, будто что-то прикидывая, — не ровен час, не сдержусь…

Сексот боком-боком начал отползать от Лукина в сторону, но тут в замочной скважине лязгнул ключ и в дверном проеме появился человек в кожаной куртке и с кобурой на боку. За его спиной Лукин увидел конвоира, высокого деревенского вида парня с круглым лицом и большими, будто чему-то удивляющимися васильковыми глазами. В руках он сжимал винтовку с примкнутым штыком.

— Лукин, на допрос! — Человек в кожаной куртке отступил в сторону.

Лукин поднялся, покачиваясь, пошел к двери. Шептухин с подобострастием смотрел на конвой.

— Удачи, — пожелал он Лукину в спину, — не изводи себя! Ну а не вернешься, табачок-то твой я докурю!..

Его вели длинными серыми коридорами, потом лестничные марши пошли вверх, на одном из переходов в зарешеченное окошко ударил луч низкого вечернего солнца. После усиленно охраняемого поста обстановка резко изменилась: на полу появилась ковровая дорожка, стены коридора были обиты деревянными панелями, и навстречу стали попадаться мужчины в военной форме с одинаковым выражением в напряженных глазах. У высокой, до потолка, двери без номера конвой остановился, Лукина поставили лицом к стене. Человек в кожаной куртке постучал, потянул за круглую медную ручку.

Конвоир за спиной переминался с ноги на ногу, шумно дышал в затылок. Очень близко перед глазами Лукин видел всю в мелких трещинах деревянную панель. Сколько искаженных страхом лиц помнила она, сколько людей стояло на его месте в ожидании начала допроса? Дверь открылась, его подтолкнули в спину, и Лукин сделал шаг в залитый заходящим солнцем кабинет. Прямо перед ним находилось отмытое до зеркального блеска, забранное решеткой окно, массивная кожаная мебель и размеры помещения выдавали принадлежность кабинета ответственному лицу. На стенах друг напротив друга висели два портрета: Сталина и Дзержинского.

— Снимите наручники и подождите в коридоре!

Плотный круглолицый мужчина с длинными волнистыми волосами поднялся из-за стола, одернул облегавший его полный стан полувоенный френч. Освободившись от наручников, Лукин с удовольствием потер кисти рук, подвигал, разминаясь, плечами.

— Проходите, Лукин, присаживайтесь. — Мужчина показал на стоявший посредине комнаты стул.

Щурясь от обилия света, Лукин подошел к нему, опустился на жесткое сиденье. Удивительно, но стул не был привинчен к полу. Странное ощущение охватило вдруг его: будто все это уже было — и этот полный благообразный мужчина, и этот разговор, и даже разлитый в воздухе красноватый отсвет заката…

Наваждение исчезло так же быстро, как и налетело, мужчина сказал:

— Моя фамилия Серпин. Я следователь ОГПУ по особо важным делам. А это, — он сделал приглашающий жест рукой, — это товарищ Эргаль из ЦК ВКП(б). Товарищ Эргаль специально приехал присутствовать на вашем первом допросе.

Лукин обернулся. В углу кабинета в массивном кресле сидел невысокий пожилой мужчина, посадкой головы напоминавший птицу. Встретив взгляд Лукина своими черными пристальными глазами, человек из ЦК поднялся, пересел в кресло к окну так, чтобы ему лучше было видно лицо арестованного.

— Я бы не хотел называть эту встречу допросом, — сказал он густым, плохо вязавшимся с его субтильной наружностью голосом, — будем считать, что это просто беседа.

Серпин перегнулся через стол, протянул Лукину раскрытую коробку «Казбека». Лукин взял папиросу, прикурил от поднесенной спички. Следователь отвалился на спинку стула и оттуда рассматривал сидевшего перед ним арестованного.

— А знаете, — он постучал мундштуком папиросы по крышке коробки, — я вас таким и представлял. Да, задали вы нам хлопот! Хотелось бы понять, что вами двигало, на что рассчитывал человек, покушавшийся на товарища Сталина…

— Я ведь не промазал? — Лукин пристально посмотрел в глаза Серпину.

— Нет, стрелок вы отменный! Да и сделано все было с выдумкой. Ну так почему вы на это пошли?

— Вам не понять, — криво усмехнулся Лукин. — Допустим, он олицетворял для меня абсолютное зло…

— Что ж, тоже объяснение, хотя подавляющее большинство советских граждан с вами и не согласятся. Люди только-только вздохнули полной грудью, жить стало лучше, и все это они связывают с именем Сталина. Да и то, что мы вас так быстро поймали, аргумент тоже не в вашу пользу. Впрочем, в нашем отечестве ничего нельзя сделать тайно — народ бдит! Пусть он нелюбопытен и ленив, но, если кто живет не так, как все, он подмечает! Что ж до покушения на товарища Сталина, оно еще больше сплотит людей, вызовет волну протеста и нетерпимости к проискам врагов народа! — Серпин посмотрел на Эргаля, будто сверяя свои слова с его мнением. Человек из ЦК поднялся из кресла, по-хозяйски заложив руки за спину, прошелся по кабинету. Остановился перед портретом вождя, рассматривая его пристально и с прищуром.

— Именно о последствиях вашего шага мне и хотелось бы поговорить. — Эргаль сделал паузу, ногтем большого пальца поправил тонкий, ниточкой, ус. — В любом случае вы ничего не добились. Кто он такой? — Эргаль головой показал на портрет. — Он — символ, а символ убить нельзя. Представьте себе Колонный зал, гроб с телом, приспущенные знамена. Все затянуто траурным муаром… — Эргаль повернулся, посмотрел на Лукина. — Соратники произносят речи, и в каждой из них — клятва заступить на место выбывшего из рядов бойца. И они эту клятву выполнят! Пантеон пополнится еще одним божеством, а на трон усядется новый владыка. В этой стране бессмысленно убивать вождей, потому что на полную мощность работает их инкубатор. С раннего детства он отбирает наиболее жестоких и амбициозных и вскармливает их ядовитым эликсиром власти над себе подобными. Пионер — всегда готов! Комсомолец — верный помощник партии! Ты убиваешь одного, на его место встают десять, убиваешь десять — у подножия пирамиды толпятся, лезут по головам тысячи! Кто-то поднимется вверх, остальных задавят — и не беда, на Руси жизнь человека никогда не стоила ломаного гроша. Такое лингвистическое построение, как «человеческое достоинство», по-русски звучит искусственно и неубедительно. Слово «достоинство» вообще малоупотребимо в нашем языке, а определение «человеческое» мы привыкли заменять на нечто классовое: рабочее, крестьянское, короче, принадлежащее трудящемуся, а не человеку вообще. Это уже из области языкознания, я же хочу сказать вам, что когда создана структура власти и страна опутана силовой сеткой — неважно, кто стоит во главе, тут подойдут и Молотов, и тот же Ворошилов…

— Не скажите. — Лукин приподнялся со стула, стряхнул в пепельницу наросший на конце папиросы пепел. — Мелковаты калибром.

— А здесь большой калибр и не нужен, — возразил Эргаль как-то очень просто, по-домашнему. — Проделать путь Джугашвили они не смогли бы, а вот удержать захваченную власть — тут они будут не хуже «хозяина». Посредственность всегда лучший диктатор, потому что всех старается низвести до собственного уровня… Впрочем, я говорю вам все это лишь для того, чтобы вы лучше поняли то положение, в которое поставили себя и нас. Выбор, поручик, очень и очень невелик.