Страница 57 из 65
Потом была еще одна беседа с Тесье, в которой он известил меня о том, что в целях поддержания моего спокойствия разрешает получасовые телефонные разговоры раз в месяц. Я был очень приятно удивлен, так как совсем не ожидал подобных поблажек. Под конец он выразил надежду на то, что я больше не буду создавать проблем, пожелал приятного времяпрепровождения и исчез. И потекли бессмертные дни. Я был снова не сыщиком, а актером и очень усердно старался показать наблюдателям, что мой Пятый ничуть не изменился. Порой на меня нападала хандра, когда я думал о том, как еще долго не встречусь с Мари. Полтора года представлялись невероятно длинным сроком. Но потом я вспоминал о деньгах и брал себя в руки.
Лишь один вопрос терзал меня: в чем мы допустили ошибку? Чье естественное поведение мы неверно сочли за игру? Их было всего пятеро — тех, кто могли быть им. Всего пятеро молодых мужчин, один из которых никогда не видел солнца. Никогда не бывал за пределами этого здания. И никогда не слышал слова «смерть». Кто этот человек, было не так уж важно. Важно было найти неопровержимое доказательство его существования. Найти и окончательно успокоиться. И получить все основания называть себя дураком и параноиком.
Я просматривал свои записи. Все эти «галочки» были такими надежными, такими бесспорными. Они так четко указывали на то, что все эти пять человек — актеры. В них не было ни капли фантазии, они были фактами — сухими однозначными фактами. И все же среди этих строчек крылась ошибка. Ошибка, которая едва не стоила мне всего, ради чего я сюда пришел.
Правда, существовала еще одна вероятность. Крошечная, но очень страшная. Что, если ошибки не было? А была лишь жуткая игра, которую вели со мной. И была она настолько сложна, что я даже приблизительно не понимал ее цели. Встреча с Шеналем, фотографии, разговор с Тесье, благополучный уход Мари, наконец, мое собственное безмятежное существование — все эти детали плотно смыкались вместе, не оставляя ни малейшего повода для подозрений. И все же за каждым из этих пятерых числились поступки, которые мог совершить только актер.
Что-то хрустнуло. Я с удивлением обнаружил, что держу в руках две половинки сломанного карандаша. Спокойнее, спокойнее… Разволновался? Или силушку девать некуда? Так пойди отожмись. А может, просто трусишь? Боишься за себя? Именно за себя, ведь Мари уже в безопасности. Да, пока я не избавлюсь от этой ложки дегтя, даже бочка меда не будет в радость.
Вечер прошел интереснее, чем обычно. После ужина в Секции Встреч возник Седьмой и сообщил, что в Секции Поэзии Четвертый и Шестая устроили публичное буриме. По его рассказу выходило, что оба они в ударе и пропустить такое зрелище никак нельзя. Общество тут же снялось с места и перетекло в Секцию Поэзии, где игроки действительно блистали изящными экспромтами. Сложно было сказать, сочиняют ли они сами или у их невидимых попечителей вдруг проснулся поэтический дар, но строфы были веселыми, хотя и не всегда качественными. Тут было и обычное буриме с заранее определенными рифмами, и более рискованная, непонятно как допущенная начальством, разновидность «строчка-за-строчкой». «…Соперник рифму не нашел», — нападала Шестая. «Но тут Двенадцатый пришел», — бойко отвечал ей Четвертый, простирая руку в сторону Двенадцатого, который на самом деле показался в этот момент из прохода. Бессмертная публика веселилась.
Возвращался я обратно с группой восторженных болельщиков. Общественное мнение склонялось к тому, что надо устраивать больше таких конкурсов. Все-таки поэзия хорошо развлекает и при этом настраивает на высокий лад. Как и вся литература в целом. «И вообще, — сказал Адам, поглядывая в мою сторону, — у нас давно не было новых книг». — «Действительно, — немедленно оживилась Восьмая, — что же ты, Пятый? Давно пора». «А я и пишу», — отозвался я, думая, что на Восьмую она похожа, а вот на Мари — ни капельки. Хотя, если задуматься, звучит такое утверждение очень странно. «Да он просто ленится», — сказала Восьмая. «Вовсе я не ленюсь, — запротестовал я. — Пишу каждый день. Только вчера немного застрял с сюжетом. Надо там подумать над одним моментом». «Ты уж подумай, — попросил Адам, — мы ждем». «Ждем, ждем», — подтвердил Третий. «А вот прямо сейчас и подумаю», — решительно сказал я. Мы как раз проходили мимо очередной Комнаты Размышлений. Той самой, через которую Двенадцатый посылал передачи наружу. Красной просьбы не мешать на двери не было, и приступ вдохновения напрашивался сам собой. «Прямо сейчас», — повторил я и, отстав от собеседников, распахнул дверь в тамбур. И остолбенел.
Комнаты Размышлений были всегда пусты. Словно идеальные гостиничные номера, они в любой момент были готовы к новым посетителям. Стол, стул, бумага и карандаши на тумбочке в углу. И ничего больше. А тут прямо посреди стола красовалась шахматная доска с неоконченной партией. Справа от нее лежали два листа с какими-то пометками. С другой стороны, аккуратно расставленные в два ряда, возвышались сбитые фигуры.
— Ты сюда? — раздался сзади голос Двенадцатого.
Я повернулся. Шахматист проскользнул мимо меня в комнату и, подойдя к столу, несколько мгновений смотрел на доску.
— А-а, ерунда, — пробормотал он наконец и одним движением сгреб фигуры. — Сюда обычно, кроме меня, никто не ходит, вот я и стал иногда оставлять здесь доску. Мне эта комната больше всех нравится. Цвет тут, знаешь, такой приятный. Раньше здесь появлялся Каин, но он уже давно разлюбил это место, — бодро рассказывал он, с грохотом кидая фигуры в ящик.
Я смотрел на него в полной прострации.
— Все, комната твоя, — сказал он, с треском захлопывая доску. — В следующий раз буду аккуратней.
Я автоматически улыбнулся ему и секунду спустя остался один. Потом закрыл дверь и присел на стул. Вот так, со случайности все началось, случайностью и закончится. Надо же — выставил человека из Комнаты Размышлений… Мыслитель. Вот и размышляй. Обычных Детей приучают с детства — кушать надо в одном помещении, играть в другом, мыться — в третьем. А как должен вести себя мальчик, которого научили, что и для размышлений существуют специальные комнаты? Правильно — удаляться в них для размышлений. Или для того, чтобы без помех сразиться в шахматы с самым сильным в мире противником. С самим собой.
А как же эпизод с Тесье? Этот четко исполненный приказ «поменьше эмоций!»? Это не могло быть совпадением. Ведь их беседа действительно стала спокойнее. Уж это никак нельзя объяснить. Двенадцатый обязан был услышать команду. А раз так, не мог он быть Зрителем…
Но комната каким-то магическим образом помогала размышлять. Или просто теперь мне не мешала предвзятость, с которой я раньше подходил к этому вопросу. С каким-то безразличием я вспомнил, как несколько дней назад Николь шепнула мне за обедом: «Новый Двадцатый немного волнуется. Не говори с ним так быстро. Дай ему возможность обдумывать слова». Думай, мыслитель, размышляй… Для того чтобы изменить темп беседы, достаточно отдать указание одному человеку. Одному, а не двум! Я видел своими глазами, как Вторая и Двенадцатый стали говорить спокойнее, но ведь этого можно было добиться с помощью одной Второй. А она уже мягко перевела разговор в другое русло. И именно поэтому Тесье так встревожился. Это не два актера обсуждали картину. Актер там был всего один. Вернее, одна.
Вот и все. Загадки больше нет. Только что я выгнал отсюда самого Зрителя. Теперь можно было вздохнуть и с легким сердцем притворяться Пятым еще полтора года.
Но у Тесье были другие планы. Недели через три он связался со мной, как всегда выбрав момент поздно вечером, когда я находился в своей комнате. К этому времени я уже прошел через стадию усиленного самобичевания и пребывал в относительном душевном спокойствии. Эпитеты, которыми я награждал себя, стали уже цензурными. Ошибки еще не были забыты, но уже были прощены и даже частично оправданы. Тем неожиданней прозвучало для меня сообщение Тесье. Точнее, это можно было назвать приговором. В изысканных выражениях руководитель проекта поведал о том, что, заботясь о ходе эксперимента, вынужден заменить меня другим актером. Это будет лучше как для исследования, так и для меня. Мне самому должно быть очевидно, что я слишком озабочен посторонними вещами, для того чтобы продолжать оставаться идеальным Пятым. С каждым днем вероятность ошибки возрастает, и замена — это единственно верное решение в сложившейся ситуации. Часть денег мне выплатят, хотя я этого не заслужил своим возмутительным поведением.