Страница 70 из 84
Оценки летописца, данные много лет спустя, конечно, не могут быть признаны справедливыми. Главное было в той новизне, которую обещали изменения, связанные со вступлением на престол Бориса Годунова. И их сразу оценили в Речи Посполитой, прислав послов договариваться о соединении и вечном мире. По большому счету, мир этот был нужнее «литовской» стороне [647]. В Речи Посполитой опасались возможного союза Московского государства и Швеции, тесных контактов Москвы с правителями Валахии, подтвержденных принятием на русскую службу «волошских воеводичей».
Между двумя странами оставалось много других вопросов, которые нельзя было сразу убрать с дороги. Имелись проблемы у торговых людей, ездивших торговать в Речь Посполитую; не было проведено пограничного размежевания, что вызывало многолетние споры. Самый показательный пример раздоров уже упоминался — проблема Прилуцкого городища, «осваивавшегося», по утверждению московской стороны, князьями Вишневецкими на государевой земле. Однако взаимные претензии на переговорах с канцлером Львом Сапегой в Москве должны были отойти на второй план. В Речи Посполитой дали инструкцию своим послам договариваться о полном, династическом союзе с Московским государством.
Между двумя государствами могла бы сложиться даже уния, потому что при заключении договора обсуждалась возможность коронации потомков короля Сигизмунда III на Московское государство и потомков Бориса Годунова в Речи Посполитой. В случае если бы в Польше и Литве избрали государя из московской династии, он должен был проводить там два года, а третий посвящать делам в Москве. Если бы такой союз удалось заключить, то решался самый главный вопрос многолетних споров с Литвой — о царском титуле, который в Польше не признавали. Послам едва ли не впервые разрешалось написать Бориса Годунова с титулом «царя», считавшимся равным королевскому («а по-польски короля»). Возможно, что оба государя, Борис Федорович и Сигизмунд III, стали бы именовать друг друга «братьями», что было признаком особого дипломатического доверия. Для подкрепления союза предлагалось изготовить две короны: одну послы Речи Посполитой должны были возлагать на русского царя, а другую московские послы — на короля. Если же послам Речи Посполитой не удавалось договориться о мире на предложенных условиях, тогда они могли заключить многолетнее перемирие: на тридцать, сорок или даже пятьдесят лет [648].
После первого, торжественного приема, в котором участвовал царь Борис Федорович, начались переговоры. Но теперь послов, прежде чем им идти в Ответную палату, принимал уже не сам царь, а его сын царевич Федор Борисович. В дневнике польского посольства сохранилось описание такого приема 23 ноября (3 декабря): «…явились к Послам Приставы и уведомили, что они должны идти на заседание. Когда вошли в палаты Царские, то там уже застали молодого Князя, сына Государева: он сидел на отцовском месте на троне, окруженный множеством Думных Бояр и Дворян. Когда Послы, вошедши, поклонились молодому Князю, то он, с минуту обождав, обратился к ним с следующими словами: „Здоровы ли вы, Лев, Станислав, Илья?“ Сапега отвечал: „Слава Богу, здоровы“. Князь сказал после этого: „Великий Государь, Царь и Великий Князь Борис Феодорович, Самодержец всея Руси, и многих Государств Государь и владетель, велел своим Думным Боярам — Князю Феодору Ивановичу Мстиславскому, Князю Феодору Михайловичу Трубецкому, Степану и Ивану Васильевичам Годуновым составить с вами договор, а потому вы идите в Ответную Палату“. Канцлер Сапега отвечал на это: „Мы очень рады и желаем этого: мы и приехали для того, а не на то, чтоб лежать и ничего не делать“» [649]. Перечень бояр, назначенных обсуждать дело о заключении мира, полностью совпадает с тем, который сообщает разрядная книга [650]. А вот реплика Льва Сапеги, которая приводится в дневнике посольства, — свидетельство уникальное. Сказано все было на грани вызова. Видимо, слишком уж нужен был мир в Литве, поэтому канцлер Лев Сапега смирился (хотя и не до конца) с тем, что посольскую церемонию, вместо больного отца, исполнил ребенок — царевич Федор.
Посольский приказ выбрал привычную неуступчивую тактику, сопровождавшуюся давлением на послов и затяжными спорами о царском титуле и даже о давно проигранной Ливонии. Позднее литовский посол канцлер Лев Сапега обижался и высказывал претензии, что его посольство держали в Московском государстве более полугода (с октября 1600-го по март 1601 года), но за это время добиться желаемого послам так и не удалось. Они не сумели уговорить московских дипломатов даровать право вольного «отъезда» польской и литовской шляхте и московским служилым людям, которые могли бы выбирать, кому из государей служить. Не удалось послам и «открыть» Русское государство для свободного распространения католичества, строительства костелов и школ для тех подданных короля, кто намеревался служить здесь. Не были основаны коллегии для обучения подданных Бориса Годунова латинскому языку. Детям «людей народа московского» так и не было дано право учиться в школах Польши и Литвы, что также предлагали послы Речи Посполитой. Не допускались смешанные браки. Московские бояре готовы были согласиться на ряд мелких уступок, но от проблемы отсутствия свободы вероисповедания в Московском государстве уйти было нельзя. Иметь конкурентов в царских пожалованиях бояре тоже не желали, поэтому свободное обращение земельных владений не было дозволено. Правда, в конце переговоров московская сторона стала интересоваться у канцлера Льва Сапеги, нет ли у того полномочий обсуждать возможный брак короля Сигизмунда III и царевны Ксении. Но, возможно, это был всего лишь показательный жест, демонстрация намерений на будущее.
В итоге 1 марта 1601 года был заключен не «вечный мир», как рассчитывали в Литве, а только перемирие на двадцать лет. По срокам оно не было каким-то чрезвычайным, а лишь подтверждало существовавший статус-кво между двумя странами. Отсчет нового перемирия шел от того момента, когда истекало прежнее, — то есть с 15 августа 1602 года до 15 августа 1622 года [651]. Недоброжелатели царя Бориса Годунова, как можно видеть по известию «Нового летописца», обвиняли его в том, что он и здесь не преуспел: «Царь же Борис им воздаде велию честь, и ездиша в ответ многое время и едва поставиша на мирном договоре и взяша перемирие на дватцать лет» [652]. В Речи же Посполитой, напротив, результаты посольства в Москву были признаны большим дипломатическим успехом. В сентябре 1601 года в Литву для подкрепления мира было направлено посольство боярина Михаила Глебовича Салтыкова-Морозова, Василия Тимофеевича Плещеева и думного дьяка Афанасия Власьева. Но подписание перемирия было омрачено продолжением споров по поводу титулов. Как говорили русские послы: «Какой тот мир и любовь: перемирье держати, а царские чести не описывать?» [653]Но главную свою миссию послы выполнили, и договор вступил в силу.
Борис Годунов умел добиваться желаемого. Это свое умение он продемонстрировал и на этот раз. Но если бы он знал цену своей дипломатической неуступчивости… Едва перемирие вступило в силу, Лев Сапега должен был уже оберегать его в Литве и следить за тем, чтобы не задерживали московских купцов и держали данные обещания вольной торговли. Литовские политики прекрасно понимали, «куда метит Москва и как она дерзко хочет поставить себя» [654]. Царь же Борис Федорович решал спорные дела по своему усмотрению. Так, например, в 1603 году он приказал сжечь спорные Прилукское и Снетино городища. Жизнь скоро покажет, что Годунову не следовало самому предлагать мир и одновременно держать западного соседа в страхе начала войны. У отвергнутой идеи унии остались свои приверженцы в Московском государстве, и это самым роковым образом скажется на судьбе годуновской династии…
647
Члены ганзейского посольства, проезжавшие через Вильно в середине февраля 1603 года, засвидетельствовали эпидемию чумы и «страшную дороговизну» по всей Литве: «Положение было крайне плачевное, и дорогою нам иногда приходилось проезжать через совершенно опустелые деревни, в которых все население вымерло». Не лучше оказалось и в Московском государстве, когда они пересекли его границу: «…положение такое, что хоть зубы на полку клади, — голод и нужда превеликие». Правда, продолжалось это недолго, до тех пор пока ганзейские послы не стали получать положенное им по чину довольствие в Смоленске. См.: Сборник материалов по русской истории начала XVII века… С. 18, 21.
648
Показательно, что уже тогда прозвучала идея возведения на московский престол детей Сигизмунда III, что осуществится через десять лет в призвании королевича Владислава. См.: Сборник РИО. Т. 137. С. 48–53; Старина и новизна. М., 1914. Кн. 17. С. 104–117 (русский перевод наказа польско-литовским послам). По мнению Б. Н. Флори, проект унии «никакого практического значения иметь не мог». См.: Флоря Б. Н.Русско-польские отношения и балтийский вопрос… С. 140–151, 158–161.
649
Описание посольства Льва Сапеги в Москву в 1600 году… С. 109.
650
Разрядная книга 1598–1602 гг. С. 397.
651
Сборник РИО. Т. 137. С. 67–73; Флоря Б. Н.Русско-польские отношения и балтийский вопрос… С. 159–160.
652
Новый летописец. С. 54.
653
Сборник РИО. Т. 137. С. 136.
654
Из Львовского архива князя Сапеги… С. 348–350.