Бегущие по мирам

Он радостно устремился вниз по едва заметному боковому ответвлению тропы.

– Ну а если все-таки?..

– Пустяки! Лопат у нас хватит.

Макар и Алёна переглянулись. Пассаж насчет лопат прозвучал престранно. Но дорога уже сделала крутой поворот, забирая вниз, и туман расступился, открывая узкую долину с россыпью домов. Небольшие и без лишних затей, они стояли просторно, каждый с обширным участком земли, перемежаясь садами и рощами. Кое-где паслись под приглядом гладких собак козы. Долина, обильная ручьями, вся цвела. Близкое море (небо?) умиротворенно вздыхало где-то внизу, под обрывом.

Провожатый свернул к ближайшему домику с травяной крышей и хрестоматийными цветами в палисаднике. Вокруг дома не было ограды, только низкий цветочный бордюр. Две собачищи, не знающие привязи, яростно виляя задами, кинулись встречать хозяина. На пришельцев лишь покосились, синхронно вздернув уши. Алёна мимоходом уронила ладонь на громадную башку, непринужденно потрепала псину между ушами. Залопотала что-то поощрительное, отчего собака просияла, а ее товарка поспешила вытребовать свою порцию ласки. Разогнувшись, Алёна замерла: в дверном проеме, изящная, как старинная гравюра в рамке, стояла девушка и смотрела на нее со спокойным одобрением.

– Поспешите, горячие лепешки ждать не любят! Фартим покажет, где можно умыться. – Она лукаво улыбнулась. – Надеюсь, мой недалекий брат не забыл вам представиться?

Брат заторопился за угол дома, загремел ведром, заплескал водой. Алёна помедлила:

– Вы как будто совсем не удивлены.

– Чему удивляться? Вы точно такие, как во сне.

– Хотите сказать, вы видели нас во сне?

– Не только я. Все жители.

И юная хозяйка, очевидно убежденная, что вполне прояснила недоумение гостьи, скрылась в доме.

– А... Простите! – крикнула вслед Алёна. – Скажите, зачем вам лопаты?

Из темных сеней зазвенел смех.

– Что? Как?

– Э-э, ничего, простите...

Внутри дом поразил помешанную на городских благах Алёну строгим совершенством. Ни одной лишней перегородки, ни одной случайной вещи, отчего внутри дом казался больше, чем снаружи. Ни следа необоснованной симметрии. Мягкие линии самолепных стен дышали полезными и красивыми формами: их разрастания, выпуклости и впадины служили хозяевам столом, лежанками, полками для утвари.

В доме было много света и тепла. Вся его жизнь вращалась вокруг очага, казавшегося живым существом с огненной утробой. И Алёна безотчетно двинулась по кругу, рассматривая каждую мелочь, прикасаясь к дереву, глине, ткани. Вещей было мало, каждая совершенна. Это была та драгоценная красота простоты и целесообразности, что с первого взгляда поразила ее и в обитателях этого чистого дома. Красота, ставшая забытой роскошью в мире, откуда она пришла.

«Зато ванны наверняка нет!» – ввернул у нее в голове некто очень упрямый и, кажется, недалекий.

– После обеда искупаетесь и как заново родитесь.

– Вы читаете мои мысли? – вскинулась Алёна.

«Черт-черт, мерзкий голосок внутри моей головы, будь ты хоть сто раз голос разума – заткнись!»

Хозяйка, хлопотавшая у стола, смущенно улыбнулась:

– Я не умею читать. Знаю, что есть такое искусство, но нам оно ни к чему. Мы помним сказания, поем песни, видим сны. Да просто видим.

– Что видите?

– Сейчас, госпожа, я вижу, что вы измучены, покрыты пылью с головы до ног и ели последний раз... Когда? Садитесь же!

Опустившись на удобный топчан и с благодарностью принимая из рук Фетуры деревянную миску (удивительно приятную на ощупь), Алёна все-таки не утерпела:

– Но как же книги, литература... Книга – это ведь не просто информация, это образы, чувства, стиль. Искусство слова...

– А разве слово становится искусством, только если его записать?

– Но как вы сохраняете...

– Память.

От ясного взгляда девушки у Алёны закружилась голова. С юного лица на нее смотрели глаза вне возраста и времени, глаза всех матерей и бабок в бесконечной череде поколений.

Пришли мужчины, задержавшиеся во дворе, чтобы в четыре руки накачать воды из колодца. Набросились на обед, шумные, разгоряченные, спаянные веселой тайной совместной работы. Две женщины переглянулись, как заговорщицы, над затылками жадно жующих близких.

Стол, как и следовало ожидать, был прост. Но как же все это было вкусно! Ни мяса, ни вина. Из приправ только свежая зелень. Печеные овощи, свежие и вяленые фрукты, комочки сыра. Молоко и морс в глиняных кувшинах. И лепешки, тягучие, огнедышащие, восхитительные.

– Алёнка, я понял, нам всю жизнь морочили голову злые враги, – зубоскалил Макар, расправляясь, наверное, с десятой. – Приучили считать хлебом то, что им совершенно не является! А мясо? Я-то думал, что жить без него не могу!

Хозяева недоуменно переглянулись:

– Как вы сказали? Мясо, да? Что это?

– Это животное... Ну там свинья...

– Кто?

– Или корова, то есть, конечно, говядина, а не сама корова. В смысле, не живая корова, а...

– Какое слово смешное!

Алёна не выдержала:

– Мясо – это мертвая коза. Кроме шкуры и костей.

Сестра и брат вновь обменялись взглядами, изо всех сил стараясь скрыть ужас.

– Вы это едите?!

– У нас это едят, да. Жарят или варят.

– Коптят еще. – Макар мечтательно закатил глаза.

Алёна чувствительно двинула его ногой под прикрытием стола.

– И едят. Многие.

– Некоторые.

– Кое-кто...

Прояснили вопрос с собаками («Их у вас тоже едят?») и рыбой («У нас ее едят собаки, ловят на перекатах»), вообще подивились несходству обыкновений. И оживление отчего-то покинуло стол, кончилось вместе с застольем. Мелочи неисчерпаемы, но бессильны рассказать главное, странно было размениваться на них. Совместная трапеза соединяет людей? Да, и пожалуй, хозяева и гости теперь действительно могли бы пойти друг ради друга на нешуточные жертвы, оказать любую помощь. Но эти узы не были узами дружбы, то была связь, а не близость. Близость не создается благодарностью, интересом или восхищением, они же, любопытствуя и восхищаясь, оставались непостижимы друг для друга. А ведь встреча не была, не могла быть случайной! Сестра и брат знали это со всей определенностью, да и двое пришельцев, обделенные пророческим даром, что-то такое чувствовали. Судьба свела их не зря – и (это понимали все) ненадолго.

А все было просто. Два мира сошлись за одним столом. Сошлись и не узнали друг в друге собственного сна, золотого, а может, не очень.

Фетура встала убрать со стола. Фартим предложил согреть воды. Прикорнувший было дом встрепенулся, зажил жизнью своих хозяев. И столько сокровенного смысла было в их простых хлопотах, что Алёна и Макар вдруг почувствовали собственную инородность, и скованность, и тесноту – а дом и впрямь был невелик, – и, не сговариваясь, вышли на порог.

Их приняла в свои объятия тишина. Негромкие звуки, ближние и дальние, не нарушали, а лишь подчеркивали ее, потому что здесь она была не отсутствием звука, а осязаемой сущностью. В этом мире много было такой вот полновесной тишины. Она упруго пружинила под звуками, и они долго еще качались в ней, прежде чем пойти на дно, – плеск воды и бряканье перемываемых в доме мисок, скрип ворота над соседским колодцем, дальнее треньканье бубенчика и совсем уж вдали, на границе слуха и бытия, неотступное терпеливое бормотание моря.

– Нельзя ли искупаться в море? – спросил Макар, ни к кому не адресуясь.

И Алёна отчего-то знала ответ, когда голос Фетуры прозвучал неожиданно близко:

– В таком море, как наше, не купаются.

– Почему?

– Потому что его нет.

Так же неслышно подошел Фартим. Обнял их за плечи, всех троих (руки были жилистые, тяжелые). И это наивное объятие, и тишина, и распахивающийся прямо от порога простор сотворили чудо, не удавшееся сокровенному жару очага и древней мудрости его сестры, еще не научившейся пользоваться этим даром прародительниц. Они засмеялись – просто так, от ликующей радости жить. Шагнули с крыльца все вместе. И пошли вчетвером, держась за руки, по дорожке среди цветущих трав, между полями, через рощу с озерком, где ныряли в сон напившиеся за день солнца кувшинки, от дома к дому.