Три заката и другие стихотворения

Льюис Кэрролл

ТРИ ЗАКАТА И ДРУГИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

Три заката

Ее увидел он, и взгляд      Ответный сердце бросил в сон, Волненьем сладостным объят,      Он замер, в грезу погружен. Вся в свете меркнущем, она Как совершенная жена. В тот летний вечер свет владел душой,      И каждый легкий шаг дарил простор, И мир казался сказочной страной,      И музыкой был полон кругозор, Тогда благословил он мир, где в снах Могло быть явлено такое чудо, как она. Когда же в небе звезды первые зажглись      И солнце замерло у западной черты, Два сердца любящих в прощании слились,      Где луч последний, луч его мечты, В багряном облаке скрываясь, трепетал, И, погребальным саваном окутан, улетал. Той ночи отблеск памятью храним —      Руки изгиб, касанье теплых губ, И образ, исчезающий пред ним,      Безмолвно канувший в сырую мглу, — Все это проносилось там, в тиши, В чертогах сумрачных его души. Вернулся он спустя немало лет —      Усталый путник с дальних берегов, — Все та же улица и тот же ряд домов,      Но тех, кого искал он, больше нет. Его надежды, страстные слова, Бесцельно падали, впустую речь лилась, Лишь дети, игры резвые прервав,      Выслушивали горестный рассказ, То разбегаясь для своих забав,      То ближе с осторожностью теснясь И прикасаясь робкою рукой К пришельцу странному из стороны иной. У шумной улицы сидел он, как тогда,      Там, где последний раз смотрел в ее лицо, Воспоминаний долгих череда      Смыкалась в неразрывное кольцо: И отзвуки шагов, что где-то здесь живут, И голос ласковый как будто наяву. Поэтому порой, на склоне дня,      Когда на город наползал туман, Он сетовал, судьбу свою кляня,      На веру в соблазнительный обман И раздувал с жестокою тоской Угли́ отчаянья, покрытые золой. Уж лето минуло, а он не уходил,      Как будто близился последний срок, Все ждал чего-то из последних сил,      Все вглядывался в лиц живой поток, Потом со вздохом отводил глаза И думал: «Больше нет пути назад». И дух его измученный искал      Спасения в насмешке над собой, Когда в ночной тиши изобретал      Все новых пыток сладостную боль И множил без начала и конца Фантом ее прекрасного лица. Но как-то вдруг, в звенящей тишине      Он ощутил присутствие её — Явленье ангела, сошедшего извне,      Свет, вторгшийся в глухое забытьё, — И тут же ее образ неземной Поблек, и мир покрылся пеленой. Тогда, собрав осколки прежних дней      Меж бездной боли и круженьем снов, Он насладился горечью своей,      Замкнул уста для бесполезных слов И навсегда отрекся от пути К тому, чего не смог он обрести. Как сумасброд, что от людей таясь,      Свой дикий нрав не в силах превозмочь, К безвестной гибели отчаянно стремясь,      Весь мир живой отбрасывает прочь, — Так его жизни драгоценный дар Один кошмар отбросил в никуда. Как лист увядший, брошен он в пыли,      Но лишь вчера, в веселии своем, Дивились мы на строгий его лик,      Совсем несхожий с нищенским тряпьем, Не ведая, что каждый обречен Таким же стать калекою, как он. Ведь мы, отвергнув жизни благодать,      Презрели дух смиренного труда И предпочли в гордыне тосковать      О мире, что потерян навсегда, Оплакивая круг своих руин Среди пройденных выжженных равнин. И вот судьбы свершилось торжество:      В последний раз, с мечтою о былом, Та, что была всей жизнью для него,      Пришла к нему, но он не знал о том, Снедаемый корыстною тоской, Когда до счастья мог достать рукой. И жалости исполнилась она      К тому, кто был недвижным и немым; Небес закатных дивная страна      Багряную волну гнала над ним И проливала сумеречный свет На двух созданий зыбкий силуэт. О, пусть проснется он! Мгновений слитный хор      Не прерывается, но нить уже тонка, Слеза, туманившая ее взор,      Упала на него издалека, — Она ушла: затмился окоем, Надежда отлетела вслед за днем. Вершится дней круговорот,      В лучах зари, в сияньи глаз, И жизнь вступает в свой черед,      Но для него огонь погас. Последняя закрыта дверь: Причислен к мертвым он теперь. Перевод К. Савельева

Путь шипов и тропа роз

В старинном зале, сумрачном и тихом С окном высоким, обращенным на закат, Где за узорной вязью дикого плюща Вечерняя заря сменялась ночью, Сидела дама бледная, устало опершись На том громадный и лицо укрыв в ладонях. Но не для отдыха ее склонилась голова — Капелью слезы по щекам сбегали, И тихого рыданья скорбный звук С ночными отголосками сливался. Вот она снова распахнула том, И голос, полный муки, зазвучал под сводом: «Увенчан славою отцов, Покинул он родимый кров — Лицом к лицу встречать врагов. Принять последний смертный бой, За правду биться, как герой, И сгинуть в сече роковой. Там, где сердца друзей верны, Где руки латные сильны, Где льется кровь его страны. Пусть в миг предсмертный слышит он Оружия победный звон И ратный клич со всех сторон. Он обретет земной покой Среди дружины боевой, Где тисы шелестят листвой. Где из церковного окна В вечернем воздухе слышна Хорала светлая струна. Суровый воин, пусть он спит Там, где кичливый мрамор плит Его покой не осквернит, Лишь дети иногда придут И тихим шепотом прочтут Имя того, кто дремлет тут». Печальный голос стих; прервался краткий сон. «Увы! — со вздохом молвила она. — В чем женщины удел? Ведь жизнь ее бесцельна, смерть отъемлет все, Печали ее тщетны, жалобы смешны, Ей в клетке суждено лишь коротать свой век;      Мужья живут в трудах, но горек жребий наш». И прозвучал ответ из мрачной пустоты, Где ночь сгустила скопище теней бесплотных: «Не сетуй! Каждому назначен свой удел, Мужчина следует путем шипов: он рубит их, Он борется с отчаяньем, мечом встречает смерть, А ты идешь тропою роз; ты скрашивать должна      Его нелегкий труд, и укрывать шипы цветами». Но с горечью она заговорила вновь: «О да — служить игрушкой, куклой для забав, Иль быть букетиком красивым, собранным с утра,      Что к вечеру завянет и отправится в канаву». И прозвучал ответ из мрачной пустоты, Где ночь рождала сонм теней неверных: «Ты — светоч, озаряющий его далекий путь,      Надежды луч, рассеивающий скорбь и муку!» Но тут почудилось ей вдруг, что грозный свет Пронзает мрак, как яркий шар, и медленно растет, Пока не исчезает все: старинный зал, Зари вечерней гаснущие блики, Высокое окно — все пропадает вдруг.      И вот она стоит среди холмов огромных, Вокруг — повсюду, сколько видит глаз, — Ряды солдат, построенных для битвы, Немые и недвижные, стоят друг против друга. Но чу! Вот дальний гром сотряс холмы, То всадников отряд в порыве слитном Вперед помчался сквозь живое море, Помчался к гибели; лишь горстка прорвалась За строй противника, отчаянно сражаясь, Но формы их внезапно расплылись, Поблекли, словно духи в час рассветный, Когда горит восточная заря; рожков призывный звук Внезапно стих — рассеялось виденье, Сменившись образом больничного шатра, Где Страх и Боль витали над рядами Больных и умирающих людей. Там правил мрак, струившийся от крыльев Азраила, Но в нем сновал без устали живой огонь: Та, что явила милосердье к падшим, Спокойно проходила между них, И ясный взор ее звездою путеводной Был для людей, и каждому она Дарила свет, дарила утешенье, Смягчала жар предсмертный губ касаньем Или, склонясь, шептала пару слов На ухо умирающему воину, Который, уходя в обитель грез, Благословлял ее. И да пребудет с ней Благословенье прежних поколений! Так умоляла дама, грустно наблюдая      За той, что проходила меж людьми, Пока ее не поглотила ночь, — Все замерло, и кончилось виденье.      Тогда опять раздался тихий шепот: «Во мгле отчаянья и неизбывной тьме, Где Ужас и Война терзают землю, Заключено призвание твое. Бесстрашно озираешь ты картины, Бросающие в дрожь бойцов; ведь для тебя Священно все, и все они равны: Нет низости, не стоящей заботы, И нет величия превыше благ твоих, Любая жизнь важна, у каждого есть место, Верши свой труд, а прочее рассудит Бог». Умолкнул голос, но она не отвечала, Лишь с уст ее слетело тихое «аминь», И поднялась она, и встала перед книгой,      Спокойная и гордая в сгустившейся ночи, И взор свой устремила к небу; по ее лицу Струились слезы, но покой царил в душе, Покой, который мир вовек отнять не сможет! 10 апреля 1856 г. Перевод К. Савельева