Правдивый ложью

Понятно. В точности по Филатову:

Чем, тоскуя да хандря,

Жисть расходовать зазря,—

Может, сплаваешь со мною

До расейского царя?..

[44]

Но день еще не закончился, и подарки продолжали сыпаться на меня, как из рога изобилия, – пошли мастера.

Про всех рассказывать долго, но на Захарии, как мы тут же переименовали Захариуса Янсена, остановлюсь чуть подробнее.

Был он совсем молодой, на вид нет и двадцати, хотя он уверял, что идет двадцать первый, но пускай.

Пока мы с ним общались, я путем наводящих вопросов успел выяснить кое-что любопытное.

Оказывается, юноша тогда в Амстердаме не зря озирался по сторонам – на то имелись весьма важные причины, и первая из них это то, что подзорные трубы, которые он предложил Алехе, собственность не его, а мастера-учителя, у которого он работал.

Алеха не знал, что мастер отсутствует, а вместо него за прилавком подмастерье, так что принял заказ сам Захарий, да и сделал он их сам, вот только любая его работа принадлежала, согласно голландским законам, его хозяину.

Словом, парня, можно сказать, застукали с поличным, но он ухитрился удрать, а так как ловить ему в Голландии без соответствующего диплома было нечего, являться же без него на глаза матери с отцом, проживавшим в Антверпене, стыдно, он и принял решение бежать.

Попутно выяснилось и еще кое-что. Оказывается, его хозяин вообще не умел делать подзорных труб, да и сам Янсен этим никогда не занимался.

– А вот этого и я не знал, – заметил переводивший Алеха, – да и не до того было. Мне ж до него в четырех лавчонках отказали, его пятой была, потому я особо и не раздумывал, лишь бы согласился. То-то я так долго объяснял, чего хочу. Думал, это он балда тупая или цену набивает, а оказывается, парень только врубался. – И, удивленно вертя в руках одну из подзорных труб, присвистнул: – Ничего себе, сразу как сообразил.

Что до чеканов новых монет и устройства станков монетного двора, то тут Захарий повинился, что несколько преувеличил свои возможности, поскольку…

Короче, представление обо всем этом Янсен имел, но и только. Однако, возможно из опасения, что выгонят, сразу же заверил: ему представляется это настолько простым, что если бы можно было поглядеть на процесс, то…

– Поглядишь, – кивнул я, прикинув, что прямо сейчас и отправлю бойкого паренька на «стажировку». Нет, не на местный монетный двор – чему он здесь научится, – а к полякам, благо что ребята из «Золотого колеса» еще не уехали. Вот и пусть катит с ними, а уж там они его как-нибудь пристроят.

Написать записку – дело недолгое. Отправить парня в сопровождении Медовика на подворье Баруха – тоже.

Относительно остальных мастеров решение было однозначным – всех в Кострому. Сгодятся нам с царевичем и два стеклодува, которые, кстати, тоже совсем юные, едва за двадцать перевалило, и прочие.

– А почему в Кострому-то? – поинтересовался Алеха, когда мой кабинет покинул последний из приглашенных.

– Потому, что тут слишком опасно, – пояснил кратко. – А мне надо, чтоб ты меня заменил, если со мной что-то случится.

– А чего с тобой может случиться? – удивился Алеха, и я спохватился – он же пока еще не в курсе происходящего, значит, надо все объяснять.

– Ну если меня все-таки убьют в Серпухове, – начал я, – то ты…

– Чего сделают?! – вытаращил глаза Алеха.

– Убьют, – равнодушно пожал плечами я и… принялся рассказывать дальше.

Глава 13

Полудобровольный выезд

Последний день был суматошный, как оно и водится перед отъездом.

Всегда находятся дела, про которые вспоминаешь только в самый последний момент. Нашлись они и у меня – вновь вспомнилась «мамочка» Дмитрия.

Так я и не послал вчера за ней людей, совсем забыв об этом из-за приезда Алехи – значит, надо это сделать сегодня.

Да и о страховке требовалось позаботиться. Случись что со мной – обидно, если история впоследствии вывернет на круги своя. Зря я, что ли, приложил столько трудов по спасению царевича?

Получалось, что надо приготовить копии грамот, которые я вручил Алехе. Заодно озадачить Еловика по оформлению всех нужных бумаг на Домнино в пользу «сына боярского» Софронова – в какую бы сторону дальше ни пошли события, а картошка и прочее на Руси должны быть.

Правда, вначале был неприятный разговор с Яхонтовым. Парень явился поутру чуть не плача. Оказывается, Еловик потому и не появился у меня вчера, что весь день напролет искал Казаринова, но так и не смог выяснить, куда тот делся.

Впрочем, если поджог был осуществлен нарочно, то удивляться не приходится – отравители явно заметали следы.

Ладно, раз ниточка порвалась, оставим убийц на потом – уж больно некогда искать другую. Сейчас у нас более срочных дел навалом.

Что-то удалось распихать и взвалить на другие плечи, дабы чуть-чуть разгрузить себя, например, организацию отправки иноземных мастеров и художников в Кострому, но кое-чем надлежало заняться лично, и никуда от этого не деться.

Например, проинструктировать Зомме насчет Марии Григорьевны, а также по мерам предосторожности, касающимся охраны Годунова.

Но главное – сам престолоблюститель.

Уж очень мрачно выглядели его окаменевшие скулы там, на кладбище Варсонофьевского монастыря, когда тело Бориса Федоровича перекладывали в другой, более подобающий царю гроб.

Да и потом, пока шли к Архангельскому собору, тоже было видно, что в его душе борются скорбь с яростью, печаль с гневом. Поэтому он и мало плакал – иные чувства сушили слезы.

Вдобавок не следовало забывать и о постоянно подзуживающей сына Марии Григорьевне.

Неугомонная вдовушка после открытого неповиновения ее воле не смирилась и не сдалась. Напротив, она даже стала опаснее прежнего, поскольку теперь действовала не впрямую, а опосредованно и давила на моего ученика не грубо, а куда мягче, все равно толкая сына к непоправимому.

Проявления любви москвичей к наместнику государя прочно застили ей глаза, и она не желала ничего понимать.

Да, он вроде бы ее не слушал, но… прислушивался, старые привычки в одночасье вот так вдруг не уничтожишь.

И что тут делать? Велеть Зомме, остававшемуся за первого воеводу, чтобы он в мое отсутствие отказался выполнять приказы Годунова, если от них пахнет безумием мести и кровью, тоже не дело.

К тому же неясно, как отреагирует на такое сам Христиер.

Старый служака незаменим как послушный исполнитель, умелый педагог и честный человек, но выказать неповиновение своему прямому начальнику, пускай и по приказу другого прямого начальника, тем более рангом ниже первого – это совсем иное.

Чего доброго, опять запьет от столь неразрешимой дилеммы, а оно мне надо?

Пришлось ломать голову, разрабатывая меры по нейтрализации влияния вдовы, для чего я посоветовал своему ученику не просто взять в духовники отца Антония, так сказать, «унаследовав» священника от своего батюшки, но и не отпускать его от себя ни на шаг. Особенно когда речь идет о трапезах и других ситуациях, в которых Годунов будет вынужден оказаться наедине с неукротимой матушкой.

Христианское смирение, конечно, препоганейшая штука для правителя, хуже которой разве что всепрощение, но вдовушка – не владычица, да и для самого Федора это смирение пока что подойдет.

Разумеется, в меру, дозированно, не бочками, а каплями или вот как сейчас – ложками.

Сам царевич воспринял мой совет не только с пониманием, но и с явной радостью, отчетливо написанной на лице, – не иначе как она и его достала.

А вдобавок мы нашли для безутешной вдовы занятие, чтоб не бездельничала, обдумывая и лелея, сидючи на своей половине, безумные планы отмщения.

– Почему ты один должен трудиться в поте лица, чтобы оставить о себе перед отъездом хорошие воспоминания? – заметил я ему. – Думаю, вся семья должна внести свою посильную лепту. Есть церкви и монастыри, возле которых толпится уйма нищих. Пусть твоя матушка и сестрица ежедневно выезжают на обедни, но всякий день в иную обитель. – И, сразу прикинув, что во время таких путешествий Ксении Борисовне, чего доброго, придется выслушивать двойную порцию попреков – за себя и за брата, – торопливо добавил: – А чтоб охват был побольше, пусть ездят порознь.