Страница 50 из 67
— Да, но ведь не все насекомые, уничтожаемые муравьями, это вредители лесных пород, — заметили скептики, в связи с чем встал вопрос о серии новых наблюдений.
У многих тысяч муравьёв, спешивших в гнездо с добычей, вся она методически перехватывалась, отбиралась, а трофеи передавались специалистам по систематике для определения вида, к какому относится насекомое. И вот итог одного из подсчетов: муравьи небольшого в общем гнезда истребили за день 4500 ложногусениц соснового пилильщика, 3500 гусениц сосновой совки, 500 куколок и 7200 гусениц дубовой листовертки, не считая неопознанных.
Стоит привести другой любопытный расчет, касающийся муравьёв, населяющих леса Северной Италии. Здесь на площади свыше полумиллиона гектаров леса было взято на учет около миллиона муравейников. Общий вес муравьёв в этих гнёздах составил, по определению специалистов, примерно 2400 тонн, а средний вес поедаемого ежедневно корма — 120 тонн. За двести дней, пока длится в этой полосе активная жизнь муравейников, их обитатели уничтожают 24 тысячи тонн насекомых, из них по крайней мере 15–16 тысяч тонн живых вредителей.
Хотя мы давно уже перешли на метрическую систему и не можем не знать, что такое 16 тысяч тонн, полезно повторить: это почти миллион пудов, 15–16 миллионов килограммов живых вредителей. На гектар это получается около 30 килограммов в основном личинок и гусениц, а надо заметить, что это именно та фаза, когда насекомые потребляют больше всего корма и, следовательно, наносят больше всего ущерба.
Обитатели одного муравейника охотятся на площади примерно от двух до пяти десятых гектара. Сколько здесь деревьев, подсчитать нетрудно. Итог всех определений сводится к выразительной цифре: гнездо муравьёв за лето успевает избавить каждое дерево своей зоны примерно от пятисот с лишним вредных насекомых!
Нападение орды из пяти-шести сотен вредителей не для всякого дерева проходит бесследно, особенно если учесть, что личинки и гусеницы превращаются в совершенных насекомых, а самки жуков и бабочек откладывают яйца, из которых выводятся новые поколения прожорливых личинок и гусениц.
Наблюдения показали, о чем уже мельком говорилось, что больше всего муравьи-охотники уничтожают именно тех вредителей, которые слишком размножились и потому представляют особенную опасность для леса.
Бесконечно ценна такая способность — обуздывать, сдерживать, а значит, и предотвращать вспышки размножения особо опасных вредителей. Вот почему разорить муравейник — все равно, что оставить в лесу мину замедленного действия! Раньше или позже мина сработает, и тогда остатки замершего муравейника окружаются догола раздетыми тёмными скелетами гибнущих деревьев.
Зато каждый квартал, где «муравьиным спиртом пахнет сушь», где достаточно живых, полных сил муравейников, представляет чаще всего крепость, неприступную для насекомых-вредителей. Здесь их всюду достанут фуражиры муравьиных семей, истребители вредной энтомологической фауны.
Иван Матвеевич Вихров в своей упоминавшейся выше лекции лишь вскользь сказал о непозволительности разорения муравейников. Эту мысль стоило развить. Ведь даже в непролазной вчера чаще лесов остаётся сегодня все меньше муравьиных куч. С каждым годом глубже врезаются в лесные массивы широкие просеки. Тягачи уволакивают спиленные под корень стволы деревьев, стальными гусеницами и древесными комлями размётывая купола муравьиных гнезд. А ведь при более осмотрительной работе муравейники могли бы, пожалуй, и уцелеть! Но есть ли кому на лесосеке думать о муравьиных кучах? А сколько муравейников разоряют без всякого смысла, без цели и нужды, просто чтобы поротозейничать, наблюдая зрелище великой муравьиной суматохи на развороченном куполе.
Заметный вред наносят муравейникам также пернатые и четвероногие. Дятлы, например, прорывают глубокие ходы под купола и, забравшись внутрь гнезда, буквально набивают зобы различными насекомыми, ютящимися в муравейнике, а нередко и муравьями. То же можно сказать о лесной желтогорлой мыши. Для оголодавших ежей, кабанов, барсуков, лис приманкой служат не сами муравьи, а зимующие в их гнёздах жирные личинки бронзовки или других жуков, из тех, что покрупнее. Немало разных лесных тварей не столько муравьёв поедают, сколько губят: развороченные гнезда чаще промерзают насквозь, чаще затопляются талыми водами.
Даже летом, если муравьи не могут почему-либо покинуть разоренное гнездо и переселиться на новое место, они нередко погибают под поврежденным куполом, где им труднее поддерживать тепло и влажность, необходимые для развития новых поколений.
Так от самоочевидной мысли о непозволительности разорения муравейников лесные энтомологи постепенно приходят к признанию необходимости охранять и защищать гнезда Формика. При разумном использовании эти виды можно сделать верным другом и благодетелем лесов, помощником и союзником лесника, безотказным защитником лесных пород от всякого рода насекомых-вредителей. Кроме того, те же виды полезны и потому, что — об этом мало кто подозревает — улучшают почву, повышают её плодородие.
Дарвин, доказывая в своё время роль дождевых червей в образовании почвы (гораздо более важную роль, нежели это может казаться большинству с первого взгляда), напоминал, что в почвообразовательном процессе участвуют все вообще копающиеся животные различных видов и, как он подчеркивал, главным образом муравьи. Многие учёные напоминают, что муравьи истачивают и разрушают древесину пней и корней, измельчают почву и открывают в нее доступ воздуха, а прокладывая в ней ходы и удобряя её своими отбросами, втаскивая в верхний слой листья и другие растительные остатки, подобно дождевым червям, обогащают почву органическим веществом. Почвообразующее влияние муравьиного гнезда отчетливо распространяется по горизонтали в радиусе около метра, а в глубину более чем на полметра. По данным агрохимиков, муравьи существенно снижают кислотность почвы, а, как признали геоботаники, муравьиные гнезда меняют состав растительности, покрывающей почву.
Уже в конце XIX — начале XX века из общей науки о насекомых выделилась посвященная муравьям область — мирмекология. В наши дни неустанными трудами вюрцбургского профессора Карла Гэсвальда положено начало новой ветви уже самой мирмекологии, созданы основы науки о видах Формика — формикологии.
В течение десятилетий ведет К. Гэсвальд опыты в лаборатории и в природе, наблюдает зарождение, рост и развитие гнезд, овладевает тончайшими секретами определения и различения муравьёв, совершенно неразличимыми для непосвященных, раскрывает законы существования и развития отдельных особей и целостных семей, прослеживает влияние на них условий окружающей среды и, наоборот, их влияние на среду…
Педантично подсчитывает формиколог все возможные доходы, доставляемые сбором муравьиных куколок для кормления певчих птиц в клетках, или рыб в аквариумах любителей, или сбором живых мурашек для кухонного изготовления из них — томлением в печи — муравьиного спирта, которым при ревматизме натирают суставы… А ведь случается, что и хвою с куполов сгребают, уносят на топливо: здесь она сухая и её много… Сопоставляя приносимые этими промыслами мизерные доходы с ущербом, причиняемым лесу разорением муравейников, профессор Гэсвальд убеждает сограждан, взывает к их расчетливости, уму и совести, уговаривает взрослых и детей, упрашивает, умоляет не губить муравьёв, беречь муравейники.
Медленно созревала мысль о том, что необходимо учиться не только охранять старые гнезда, но и закладывать новые, искусственно размножая и расселяя Формика.
Однако не все Формика равно усердны, одинаково активны в охране здоровья и благополучия леса. Стоит подробнее сказать о том, как это стало известно.
Число зарегистрированных наукой видов муравьёв возросло за последние двести лет почти до двадцати тысяч. Для этого потребовалось и доведенное до совершенства искусство описывать насекомых, и изощренное внимание к ничтожнейшим, казалось, внешним приметам, и, наконец, способность подбирать наиболее точные словесные обозначения отличий… И тем не менее, пока систематики-мирмекологи ограничивались регистрацией и описанием примет, в группу Формика руфа продолжали объединять муравьёв весьма различных. Считалось, что Формика бывают и покрупнее, и средних размеров, и помельче, а уж все остальные различия, в частности особенности поведения, тонули в деталях, оказавшихся на поверку просто малосодержательными.