Страница 11 из 22
— Где солнце? — спросил он.
— Se fu?.[37]
— А у. Andale, joven. Andale pues.[38]
Мальчик вынул из пальцев старика свою руку и встал. Надел шляпу и коснулся тульи:
— Vaya con Dios.[39]
— Y t?, joven.[40]
Однако не успел он дойти до двери, как старик окликнул его.
Он остановился. Обернулся.
— ?Cu?ntos a?os tienes?[41]— спросил старик.
— Dieciseis.[42]
Старик тихо лежал в темноте. Мальчик ждал.
— Esc?chame, joven, — сказал старик. —Yo no s? nada. Esto es la verdad.[43]
— Est? bien.[44]
— Пузырьки и бутылки не помогут тебе, — сказал старик. И еще сказал, что каждый сам должен найти такое место, где дела божеские и людские соединяются. Где они неразделимы.
— ?Y qu? clase de lugar es ?ste?[45]— спросил мальчик.
— Lugares donde el fierro ya est? en la tierra, — объяснил старик. —Lugares donde ha quemado el fuego.[46]
— ?Yc?mo se encuentra?[47]
Старик сказал, что вопрос скорее не в том, как такое место сыскать, а в том, как его распознать, когда оно само себя обнаружит. Сказал, что именно в таких местах Господь сидит и ждет, с кем бы на пару уничтожить то, что сам же Он в поте лица создавал.
— Y por eso soy hereje, — усмехнулся он. —Por esoу nada m?s.[48]
В комнате было темно. Билли поблагодарил старика еще раз, но старик не ответил, а если и ответил, то мальчик его не услышал. Повернулся и вышел вон.
Женщина стояла, прислонившись к кухонной двери. В желтоватом свете рисовался ее силуэт, сквозь тонкое платье проглядывал абрис тела. Ее, похоже, не беспокоило, что в задней комнате лежит старик, что он один и в темноте. Она спросила мальчика, рассказал ли ему старик, как поймать волка, и он ответил, что нет.
Она коснулась пальцем своего виска.
— Ему теперь частенько изменяет память, — сказала она. — Старый стал.
— Да, мэм.
— И никто его не навещает. Жалко, правда?
— Да, мэм.
— Даже священник. Как-то раз зашел или, может быть, два раза, но больше не приходит.
— Почему?
Она пожала плечами:
— Люди говорят, онbrujo.Ты знаешь, что значитbrujo?[49]
— Да, мэм.
— О нем говорят, что онbrujo.Говорят, что Господь оставил этого человека. На нем грех Сатаны. Грехorgullo.[50]Знаешь, что такоеorgullo?
— Да, мэм.
— Он думает, что все знает лучше священника. Думает, что знает лучше Бога.
— Мне он сказал, что ничего не знает.
— Ха! — сказала она. — Ха. И ты поверил? Ты видел этого старика? Ты знаешь, как это ужасно — умирать без Бога? Быть тем, кого Господь отринул? Подумай на досуге.
— Да, мэм. Мне надо ехать.
Коснувшись пальцами шляпы, он протиснулся мимо женщины к наружной двери и вышел в вечернюю темноту. Огни поселения, разбросанные по степи, лежали в этой грустной юдоли, как огненная змейка в синей чаше — яркая брошь, усыпанная драгоценными камнями и сверкающая в вечерней прохладе. Когда он обернулся, женщина по-прежнему стояла в дверях.
— Спасибо, мэм, — сказал он.
— Он ведь никто мне! — крикнула она. —No hay parentesco.[51]Ты знаешь, что значитparentesco?
— Да, мэм.
— Вообще неparentesco.Он былt?o[52]покойной жены моего покойного мужа. Кто он мне? Ты понимаешь? А все равно я тут его содержу. Кто бы еще его взял к себе? Понимаешь? Всем все равно.
— Да, мэм.
— Вот, подумай на досуге.
Он отмотал чумбур от столба и разобрал поводья.
— Ладно, — сказал он. — Подумаю.
— Такое и с тобой может случиться.
— Да, мэм.
Он вскочил в седло, повернул коня и поднял одну руку. На юге лиловое небо прочерчивали черные силуэты гор. Снег на северных склонах бледный-бледный. Вроде пустых пробелов, оставленных для посланий невесть кому.
— La fe, — крикнула она. —La fe es toda.[53]
Он направил коня на ухабистый след колес и поехал прочь. Когда оглянулся, она все еще стояла у открытой двери. Стояла и стояла на холоде. Когда он обернулся в последний раз, дверь была все еще отворена, но женщины там уже не было, и он подумал: может быть, это старик позвал ее? Но, поразмыслив, решил, что этот старик, пожалуй, никогда и никого не зовет.
Двумя днями позже он ехал по дороге на Кловердейл и вдруг безо всяких на то причин свернул, прискакал туда, где обедали теvaqueros,и остановился, глядя с коня на мертвые черные угли. В пепле костра кто-то уже покопался.
Он спешился, взял палку и пошуровал в кострище. Сел снова на коня и объехал по периметру место привала. Думать, что помоечником мог быть кто-то иной, кроме койота, никаких причин не было, но кружок он все же сделал. Ехал медленно и поворачивал коня аккуратно. Как наездник на соревнованиях по выездке. На втором круге — чуть дальше от костра — остановился. В ветровой тени камня намело барханчик песка, и на нем был четкий отпечаток ее передней лапы.
Он спешился и стал на колени, держа поводья за спиной. Сдул пыль со следа, потрогал большим пальцем хрупкие краешки. Затем опять сел на коня, выехал на дорогу и поскакал домой.
На следующий день, объезжая капканы, установленные с новым запахом, он обнаружил их вырытыми и захлопнутыми, как и прежде. Он восстановил все закладки, в дополнениепоставил еще две без привады, но делал это кое-как. Спускаясь с перевала в полдень, бросил взгляд через ущелье и первое, что увидел, — это тонкий столб дыма над костром тех жеvaqueros.
Остановил коня, сидел смотрел. Взявшись рукой за заднюю луку седла, обернулся, посмотрел в сторону перевала, потом снова устремил взгляд через долину. Затем развернулся и снова поехал в гору.
К тому времени, когда он разоружил капканы и, упаковав их в корзину, съехал в ущелье и пересек дорогу, начало вечереть. Вновь шириной ладони оценил высоту солнца надгоризонтом. Светлого времени оставалось не больше часа.
У кострища спешился, вынул из корзины лопатку, сел на корточки и принялся расчищать место, отгребая пепел, угли и свежие кости. В центре кострища угли еще тлели, он отпихнул их в сторону остужаться, вырыл в земле под кострищем яму и достал из корзины капкан. Причем не стал даже надевать перчатки оленьей кожи. Двумя скобами обезопасив пружины, раскрыл челюсти, вставил зуб собачки в канавку и, на глаз проверяя зазор, подвывернул регулировочный винт. После чего снял скобы, всадил стопорный якорь в землю, опустил в яму цепь и заложил капкан под кострище.
Челюсти прикрыл листом промасленной бумаги, чтобы какой-нибудь уголек, случайно закатившийся под тарелочку насторожки, не помешал срабатыванию механизма, потом засыпал капкан пеплом, просеяв его через рамку с сеткой, сверху накидал углей, почерневших головешек и вернул на прежнее место кости и подгорелые шкурки; поверх всего этого натряс еще пепла, после чего встал и, отступив назад, стал вытирать лопатку о штанину джинсов, по ходу дела внимательно оглядывая кострище. Напоследок разгладил перед кострищем песчаную плешку, предварительно выдрав из нее пучки травы и кустики колючек, и палочкой написал на ней послание дляvaqueros,стараясь буквы проковыривать поглубже, чтобы их не изгладил ветер.«Cuidado, — написал он. —Hay una trampa de lobos enterrado en el fuego».[54]Палочку выкинул, лопатку сунул назад в корзину, забросил ее на спину и вскочил в седло.
Над луговиной и дорогой уже голубели сумерки; он обернулся, в последний раз окинул взглядом закладку. Наклонился с седла и сплюнул.
— Читайте все, — проговорил он вслух. — Если сможете.
Потом направил лошадь в сторону дома.
Когда он вошел в кухню, темно было уже часа два. Мать возилась у плиты. Отец еще сидел за столом, пил кофе. Перед ним на столе, чуть сбоку, лежала потертая конторская книга, в которую они записывали траты.
— Тебя где носит? — спросил отец.
Он сел и стал рассказывать, а когда закончил, отец покачал головой.
— Всю мою жизнь, — сказал он, — я сталкиваюсь с тем, что все без конца приходят не тогда, когда положено, а непременно позже. И у всех всегда находятся веские причины.