Страница 69 из 70
— До этого дело не дойдет! Можно, конечно, подождать Харона, он точно не откажет, но мне было бы приятно, если бы на ту сторону меня переправил ты… — предупреждая, чтобы не встревал, погрозил ему пальцем. — Все, Кро, на самом деле все! Если ты думаешь, что я ничего не понял, то глубоко ошибаешься. Человеку перед смертью показывают, как он жил — именно это со мной и произошло! Пора уходить. И ты знаешь… — я помедлил, дал себе время убедиться в правдивости того, что говорю, — я не чувствую особой горечи. Мир людей вовсе не так привлекателен, как это кажется из молодости. Не раз и не два замирал я в растерянности перед жизнью, не в силах поверить, что она может быть такой бессмысленной. Боже Праведный, говорил я себе, стоило тратить силы на сотворение такого мира! Если Ты создавал его всерьез — это печально, если в шутку — жестоко…
Линию смыкания челюстей крокодила можно принять за улыбку, но на этот раз аллигатор не улыбался. Я обнял его за шею и привлек к себе. Дядюшка Кро положил голову мне на колени и затих, как ребенок. Млел, приоткрыв пасть в пароксизме блаженства. Так и сидели мы с ним, на берегу вод забвения, свесив ноги над вечностью. Если во Вселенной, думал я, среди навороченных галактик сыщется любящая тебя душа, ты не одинок. Прижимая к себе чудище, я гладил ладонью кубики его брони, мне было грустно и светло…
Но негодяй был далек от того, чтобы разделить со мной нахлынувшие чувства:
— Хорош, Дорофейло, давай прощаться!
От такой невиданной черствости все во мне перевернулось. Не понять состояния моей души! Подталкивать друга к вратам ада! Я был поражен самым неприятным образом. Возможно, нечто подобное мог бы сказать я, но и то не сейчас и не в такой грубой форме. Но уставившемуся на меня негодяю я готов был простить и не такое. Я готов был сделать все, чтобы скрасить ему горечь расставания:
— Не переживай за меня, ладно! Я действительно устал жить…
Но не успела с моих губ слететь тень сочувственной улыбки, как подлая тварь нагло осклабилась:
— Нет, вы слышали, он, видите ли, притомился! — в глазах мерзавца зажегся глумливый огонек. — Его не устраивает мир людей, он сыт по горло их суетной бессмысленностью! А кто, Глебаня, тебя спрашивает? Ты сам недавно утверждал, что знаешь, как жить, и благодарил меня за это… Ну не совсем меня, но все равно. А коли знаешь, так и живи!.. И вообще, Дорофейло, что это ты о себе возомнил? — состроил он ехидную морду. — Придется, старичок, тебя огорчить! Фокус не удался, слишком просто будет слинять на ту сторону Леты! Срок не вышел, надо попробовать еще что-то понять. Создатель наш, хоть и большой забавник, но мудр немеренно: даровав человеку иллюзию свободы, он не доверил ему выбор времени выхода из игры. И оч-чень правильно сделал!
Я окончательно растерялся. В сравнении с возникшей в голове путаницей, хаос первых секунд после Большого взрыва показался бы идеальным порядком. О чем негодяй талдычит? О жизни?.. О чьей жизни?.. О моей?..
— Н-ну, что уставился? — ухмыльнулся дядюшка Кро, но по ставшему тоскливым выражению морды я понял, что крокодилу совсем не весело. — Удивлен?.. Так устроен мир! Если человек чего-то сильно хочет, его желание обязательно исполнится, правда зачастую ему это уже не нужно. Но и выбора у него нет, приходится жить дальше и на горизонте очень скоро появляются новые надежды. Возможно, в этой чехарде и состоит высшая справедливость, понять которую человеку не дано. Ты прошел часть отмеренного тебе пути, сделал все, чтобы вернуться, ну так возвращайся!
В глазах дядюшки Кро стояла налитая по крышку черепной коробки тоска. Я положил ладонь на покрытый пластиной брони лоб, я ему не верил. Слишком часто его благими намерениями была выстлана моя дорога в ад. Да и не бывает так: когда хочешь жить, тебе не дают, а не хочешь — заставляют…
Аллигатор читал мои мысли:
— Бывает, Дорофейло, еще как бывает! Жизнь, штука странная, объяснению не поддается…
Я улыбнулся:
— Ну хорошо, коли на то пошло, рассказывай что на этот раз придумал!
Дядюшка Кро на мою улыбку не ответил. Смотрел пристально, как если бы хотел запомнить. На глаза крокодила наворачивались по-детски крупные слезы:
— Если кто все и придумал, то совсем не я…
Мне вдруг стало очень больно. Боль возникла под сердцем, разлилась по всему телу, стала мною. Стараясь ее перебороть, я сцепил зубы и с силой зажмурился. Голос Кро стал удаляться:
— Прощай, я буду тебя ждать!..
Дыхание сбилось, голова пошла кругом. Его все еще можно было слышать:
— Прощай…
И едва различимым эхом из терявшейся в черноте дали донеслось:
— …Глебушка…а… а!..
Меня начало выворачивать наизнанку. Щемило грудь, от взмокшего испариной лба до пальцев ног пробежала мелкая, противная дрожь. Стало так холодно и тоскливо, как не было никогда, и я понял, что возвращаюсь в жизнь. Через неплотно сомкнутые веки проник рассеянный зеленоватый свет. Пространство под потолком казалось наполненным легкой дымкой. В комнате царил полумрак. На душе было пусто и пыльно, как в заброшенном колодце.
К младенцу при рождении прилетает шестикрылый серафим. С доброй улыбкой смотрит он на дитя, кладет ему на лобик прохладную ладонь и все, что новорожденный знал о мире, он забывает, начинает жить с чистого листа. Я услышал шорох крыльев. Это был старый ангел в стоптанных сандалиях и с нимбом набекрень. Размазав по щекам слезы сочувствия, он оросил мою душу из кружки и на меня снизошло умиротворение. Положил заскорузлую от мозолей руку на мою седую голову и, едва заметно шевеля губами, прошептал:
— Что ж теперь делать, Глеб, придется еще пожить!
Из Куско летели около получаса. Сели на маленькой площадке над горной рекой. Пилот вертолета покачал головой: выше нельзя, нет видимости. Я не возражал, но он еще что-то кричал и показывал рукой на окутавшие вершину облака. Рев воды заглушал слова. Город лежал где-то там, высоко над головой. В узкой долине царил полумрак. Тропа от выступа скалы вилась по кручам. Можно было выбрать другую дорогу, но я отказался. Когда карабкаешься из последних сил по склону, все наносное уходит и в душе наступает покой. С некоторых пор я стал особенно ценить эту внутреннюю тишину. Профессор сказал, такое случается с прошедшими через клиническую смерть. Был со мной сух, но внимателен. Спросил: не посещают ли воспоминания. Отрицательным ответом остался недоволен, а услышав о возникшем чувстве прожитой жизни, улыбнулся, как улыбаются собственным мыслям. Сашка тоже смотрела на меня отстраненно, будто на музейный экспонат. Заметила как бы между делом: ты изменился. Впрочем, я ей благодарен, могла ограничиться телефонным разговором. Сидели в ресторанчике, разделенные столиком с кофе, а на самом деле прожитой вместе жизнью. Встретились словно хорошие знакомые, кому есть что вспомнить, только говорить-то как раз и не хотелось. Я ковырял вилкой в бисквите, она курила, Когда запиликал телефон, ответила коротко: все в порядке. Как если бы звонивший беспокоился. Такого выражения лица я никогда у нее не видел. Очень спокойное и будто светится изнутри. А еще глаза стали другими, их выражение.
Шедший впереди гид остановился, обернулся. Обвел рукой панораму гор. Зрелище впечатляло. Напомнило мне, как летел однажды по границе пустыни Гоби над Тибетом. Последние метры восхождения дались с трудом. Выбравшись наконец на край плато, я ничего не увидел. Ничего, кроме обступивших нас со всех сторон вершин. Города не было. Написанное на моем лице разочарование вызвало у гида смех. Взяв меня под руку, он сделал несколько шагов и передо мной предстал Мачу-Пикчу. Такой, каким я видел его на фотографиях. Камень, кругом один камень. Лабиринт узких улочек, заканчивающихся тупиком или нависающей над пропастью террасой. Из камня сложены тесно стоящие дома, из камня воздвигнут храм. Никто до последнего времени не знал, существует затерянный город на сомом деле или это всего лишь легенда. Когда возникла угроза захвата его конквистадорами, сказал гид, население таинственным образом исчезло, и мне вдруг показалось, что я знаю где укрылись поклонники солнца. В тусклом зеркале памяти мелькнул смутный образ, но задержать и рассмотреть его я не сумел. Так в детстве меня посещало чувство, что где-то рядом находится дверь в волшебный мир.