Голые циники

— Так, адвокат, прошу вас прекратить, это не относится к сути дела, — вмешался судья.

— …А вашего, — агрессивно и громко повернулся адвокат к судье. — Вашего сына-срочника «духи» повесили за ноги и кидали в него армейские ножи.

— Я выношу вам последнее предупреждение, — вспылил судья.

— О, вам не нравится… Вам неприятно… — Прозорновский стал спокоен, даже вял. — Знаете, что самое страшное, — он повернулся в телекамеры, — самое страшное то, что вы настолько пресытились ужасами и смертями, что кровь и боль людей в теленовостях вы считаете ненастоящей. Думаете, что они понарошку там орут, понарошку умирают с кровавыми соплями в собственной моче.

Судья замахнулся молотком, чтобы ударить по столу и остановить адвоката, но увидел в углу Фрайфмана, показывающего ему кулак. Проглотил слюну и аккуратно положил молоток рядом.

— Вас здесь сто пятьдесят человек, — продолжал Прозорновский, — а в Афганистане погибли четырнадцать тысяч советских солдат. Сто таких залов!!! А теперь скажите мне, за что? За что их там вспарывали? За что десятки тысяч солдат, таких как Дмитрий, — он показал рукой на Мейерхольда, — вернулись домой калеками. Инвалидами с оторванными руками. А вы, своими правилами общества, отрываете им здесь головы.

Прозорновский повернулся к Мейерхольду:

— Мейерхольд, скажи, сколько раз ты пытался устроиться на работу?

Мейерхольд смотрел молча и грустно.

— Много раз, скажу я вам за него, — резко продолжил Прозорновский. — Судья, — и резко повернулся к судье. — Как вы думаете, сколько раз его взяли на работу?

Судья покосился на молоток, потом на Фрайфмана.

— Даю подсказку, — поняв, что его не заткнут, продолжил адвокат. — Ни разу. Ни о-о-оного ра-а-азу! Почему? Отвечаю: потому что общество боится ветеранов — они же контуженые, считает.

Прозорновский подошел близко к зрительскому залу и посмотрел в объектив телекамеры.

— Кто же мы такие? Отправили молодых ребят, порвали их, а теперь прячетесь от них. Эй, мертвые люди…

— Мы их не отправляли! — раздалось из середины зала, кажется, опять Пенкин.

Тут вскочил Сергей с первого ряда. Он все время нервно сидел на стуле, нервно отрывал деревянное покрытие и успел нервно загнать себе занозу в ладонь… Словом, он нервно вскочил.

— Вы нас не отправляли, конечно, не отправляли! Просто-напросто — послали! А когда в 79-м Сахаров выступил на съезде в нашу поддержку, когда он выступил против ввода войск в Афган, вы тоже нас не отправляли, — нагло и жестоко бил Сергей. — Только Сахарова тогда сослали в ссылку, в Горький, а вы нас не отправляли… Нет, куда там… И Сахарова не отправляли… Забились в свои дыры, у крыс хоть носы видно, а вы и носы свои трясущиеся в советские жопы позапихивали…

— Тишина в зале!!! — закричал судья. — Иначе дело будет рассматриваться в закрытом заседании.

Прозорновский подошел и спокойно попросил Сергея сесть.

— Из-за неуважительного отношения к судье и процессу продолжение заседания переносится на завтрашний день. Начало в десять утра, — гаркнул уставший судья неожиданно для всех, собрал бумаги, украдкой посмотрел на злого Фрайфмана и быстро вышел из зала суда.

* * *

После длительного перелета Ричард вышел из аэропорта в десять вечера с кольцом в кармане, бутылкой шампанского в руках и бутылкой виски в желудке. Не стал спорить с таксистами, хоть из принципа раньше никогда на них не ездил, а всегда ловил попутную машину. В этот раз торопился домой.

— С отдыха? — спросил таксист. — Где отдыхали, на Таити? Все нормально?

Ричард думал о чем-то далеком от этой ситуации и не отвечал. Таксист плюнул:

— Не были мы на вашем Таити! — и перестал интересоваться.

В машине Рич перечитал все сообщения, которые отправил Варе за последнее время. Злился на себя за старую злость.

— Скажите, — Рич даже напугал таксиста, неожиданно начав говорить, — а что бы вы сказали любимой девушке, после того как десять дней говорили ей, что она — сука и мразь, что ненавидите ее?

Таксист удивленно посмотрел.

— Это весь список ласковых слов? — поинтересовался он.

— Нет, он большой, а внутри было больше. Хорошо — сдержался.

— Любишь, что ль, ее?

— Очень.

— Так и скажи ей, парень: «Прости меня, моя любовь!»

— И это все?

— Ты, парень, так скажи, чтобы ей стало все понятно. И в любви слова не нужны. Мне моя жена вот говорит: «Мне твоих слов не надо… Главное, чтоб домой приходил трезвым и…»

Таксист продолжал рассказывать про свою семейную жизнь, но Ричард уже не слушал.

Около подъезда сунул таксисту на сто долларов больше и неуверенной походкой от чувств и алкоголя стал подниматься по лестнице.

— Так, скажу: «Я тебя люблю»… Нет, скажу: «Я ТЕБЯ люблю»… Тоже не подходит… «Люблю я тебя»… Да, скажу: «ЛЮБЛЮ Я ТЕБЯ, МИЛАЯ МОЯ ДЕВОЧКА».

Он открыл дверь своими ключами и вошел в темный коридор. Тишина.

— Значит, еще не вернулась. Со Славкой где-то, наверное, — расстроившийся и расклеившийся Рич снял одежду. — Полежу, подожду и протрезвею.

Он открыл дверь спальной комнаты, вошел и включил свет.

Варвара и Сергей спали, обнявшись в кровати. В его кровати. Чужой мужчина обнимал его девочку.

* * *

Утром следующего дня судебное заседание продолжилось. Фрайфман был небрит и зол — видимо, работал всю ночь. Мейерхольд тоже не спал, но выглядел бойцом. Он осмотрел весь зал, но на том месте, на котором вчера сидел Сергей, сидела какая-то телка с декоративной глупой хохлатой собакой. «Странно, проспал, что ли?» — успел подумать Мейерхольд, пока судья вошел и предложил всем сесть.

В этот момент в углу кто-то два раза кашлянул и на двух плазмопанелях, установленных в зале суда, появилось изображение.

Весь зал, а главное — судья, уставились в мониторы, не особо понимая происходящего. Из телевизоров на всех любовался Верник.

— Я в эфире? — как-то не к месту спросил он. — Меня показывают уже?

— Да!!! — яростно гаркнул на весь зал из угла Фрайфман.

Верник услышал и заерзал на больничной кровати.

— Значит, так, уважаемые зрители, уважаемый судья. Я долго обдумывал эту историю, много раз пережил ее. Я пытался представить себе то, что происходит в душе у каждого солдата, побывавшего в горячих точках планеты. И это, я вам скажу, чудовищная жесть. Я сделал выписку из уголовного кодекса, сейчас ее зачитаю. И очень прошу судью, чтобы на сегодняшнем процессе она вступила в силу. Итак, «лицо, впервые совершившее преступление небольшой тяжести, может быть освобождено от уголовной ответственности, если оно примирилось с потерпевшим и загладило причиненный потерпевшему вред».

Верник прекратил читать, посмотрел из монитора, представляя, какой фурор он производит в каждом доме, отложил лист и продолжил:

— Не знаю, как Мейерхольд, но я не держу на него зла. Я ни в чем его не обвиняю. И я рад, что мы познакомились с ним. За эти дни я пережил много всего. Успел узнать, кто мой настоящий друг, а кто — фуфло. Понять цену жизни, солнца и звезд. И, в конце концов, я прочитал всего Гарри Поттера, — рассмеялся Верник своими большими красивыми зубами.

Рассмеялись и телезрители. Рассмеялись и зрители в зале. Даже судья улыбнулся.

— Ваша честь, — продолжал Верник. — Мой представитель уже должен был предоставить ходатайство о прекращении дела в связи с примирением сторон. Я полностью его поддерживаю, оно дано добровольно, без какого-либо принуждения. — Верник успокоился, посмотрел какими-то спокойными глазами и продолжил уже от самого себя невыученный текст: — Ваша честь, я прошу вас отпустить Мейерхольда. Пожалуйста, я искренно вас прошу.

Верник замолчал. Абсолютная тишина была в зале, тишина была и в каждой семье с включенным телевизором.

— Что ж, тут дело такое… — начал было судья, но Файфман уже минуту из-за угла показывал тому кулак. — Так, что ж… У вас нет возражений? — как-то напоследок обратился судья к Мейерхольду.