Голые циники

— Это вам, чтобы сосать, папа купил.

Горров чуть не подавился.

— Да уж, только этого нам сегодня не хватало…

— Фу, какой ты пошлый?! — Вера перебила его.

— Я? Я пошлый?! — Горров хотел уже начать возмущаться.

— Тс-с, — Альбина просто закрыла рот Горрова ладонью. Ему стало приятно, он и заткнулся.

Девочка протянула лист и ручку:

— Можно у вас автограф попросить?

Девушки стали копаться в пляжных сумках.

— Конечно, малыш. Мы сейчас тебе и календарик подарим. — Они расписались все по очереди и отдали девочке. Та сияла от восторга.

— Спасибо вам пребольшущее. В школе все обзавидуются. Можно еще с вами сфотографироваться, — девочка покосилась на «большие глаза» и хихикнула, — папа попросил.

Вдалеке стояли двое мужчин. Когда все ребята обернулись, чтобы посмотреть на папу, мужчины смущенно помахали руками.

— Малыш, вряд ли мы сейчас порадуем твоего папу нашей фотографией. Скажи ему, пусть приходит на концерт сегодня вечером в «Rock-отеле», там и сфотографируемся.

— Хорошо, передам. — Девчонка развернулась и убежала.

Горров не выдержал.

— Ого, Рич, так мы с «рок-звездами» киряем?

Девушки стали собираться.

— Ребят, мы сегодня выступаем, приходите, если время будет. Спасибо за веселье. Чава-какава.

Самая молодая девочка, которая ни одной фразы за весь день так и не сказала, уходя, что-то сунула в руку Горрову.

Они остались вдвоем. Ричард торопил.

— Чувак, давай, покажи, что там…

Горров разжал руку. На календаре было написано:

+ 38–068–360–22–54. Гай Риччи позавидует. Оля.

Он перевернул его другой стороной. Три сказочно красивые богини, местами напоминавшие тех, с кем они только что распивали горилку, стояли на сцене. Над ними красовалась надпись «Виагра».

Рич и Горров посмотрели так, словно обвиняя друг друга в лоховстве. Показали друг другу «fuck» и, довольные, пошли кататься на скутерах.

* * *

— Где Славка? Почему ее нет с нами? — сухо спросил Юрий Исаакович у жены, выждав, пока сын Оська отбежит от них и встанет на эскалатор.

— Там у Варвары проблемы. Она чуть не умерла. Славка все время с ней проводит.

— Блядь.

— Да, близко к передозу. Спасли… Она отошла более-менее. Просились вместе приехать сегодня. С тобой хотят поговорить.

— Хотят?

— Чш-ш-… Варвара хочет… И я хочу… Поговори и помоги.

— Поцелуй меня быстро.

— Я тебя люблю.

Семья Баронов каждое воскресенье сначала проводила на бранче в «Редиссон-Славянской», потом все прогуливались по выставочным залам, копались в «загашниках» мастерских художников, шли в кинотеатр, причем фильм для просмотра определялся голосованием. При равном количестве голосов решающим голосом всегда был голос Оськи. Он этим очень гордился, но всегда выбирал тот фильм, за который голосовала мама. После фильма все пили чай и уезжали играть в пейнтбол, или боулинг, а чаще, как сейчас, в картинг-центр.

— Пап, я тебя сейчас обгоню на целый круг, — не унимался Оська, натягивая свой личный шлем на голову.

— Таким тоном с директором школы разговаривай. Договоришься сейчас — подрежу тебя на трассе, Шумахер, вылетишь курам и девчонкам на смех.

— Посмотрим, пап. — Оська подошел к Еремее. — Мам, отец говорит, что обгонит меня.

— Я с ним сейчас поспорю, Осень, что ты его обгонишь. Только не подведи меня. Я с ним на очень большой приз поспорю.

Густые брови Юрия Исааковича застыли в изумлении. Ему и самому был интересен приз соревнования.

— И на что это мы спорим?

— Если Оська тебя надерет, то ты мне выдашь беспроцентный кредит на строительство пяти европейских булочных «Я Люблю Тебя» сроком на пять лет.

— Предположим… Но не больше 500 000 евро. Твои условия более чем гангстерские. Что взамен?

— Ну, если Оська придет вторым, то я… то я…

— Что «я», не томи…

— То я… рожу… третьего ребенка.

— Идет, — быстро и словно небрежно протянул руку Юрий Исаакович. Еремея сжала его, до бесконечности любимую руку и шепнула Оське: — Руби, чемпион.

Оська разрубил, чувствуя ответственность перед такими ставками.

Юрий Исаакович весело засвистел партию Фигаро и ушел надевать защитный костюм.

— Осень, — позвала Еремея сына, — иди, мне кое-что нужно тебе сказать.

Оська подсел на скамейку.

— Мой любимый мальчик, — Еремея обняла сына за голову. Оська поднял глаза. — Я знаю, как ты уважаешь и любишь отца… Не поддавайся сейчас на трассе. Стань победителем, хорошо?

— Я постараюсь… Только отец расстроится.

— Не расстроится, поверь мне.

— Расстроится, я знаю… Он уже много раз спрашивал у меня, как я отнесусь к тому, если в семье появится еще один ребенок.

— А ты что?

— Отлично, что! Чем нас больше, тем мы сильнее. Ведь, правда, мам?!

— Правда, Осень, правда, мой любимый, — Еремея обняла Оську и вытерла радостные слезы. — Котенок, у тебя обязательно скоро будет брат или сестренка.

Оська поднял свои умные глаза и пристально посмотрел на маму:

— Честное слово?

— Слово мамы, милый, всегда честное слово… Ну, беги, отец идет.

Оська поцеловал маму и убежал. Еремея еще пару раз всхлипнула и засияла счастливой женщиной.

Оська сидел в «карте», когда подошел отец и присел рядом «на корточки».

— Сын, — Юрий Исаакович огляделся по сторонам, — я хочу с тобой поговорить.

— Да, пап…

— Ты мой сын?

— Конечно, отец…

— Ты уважаешь меня?

— Конечно.

— Ты ценишь и любишь меня?

— Ну, конечно, пап…

— Ты проиграешь мне сейчас! — совершенно жестко сказал Юрий Исаакович, поднялся и направился к своему «карту».

Моторы взревели, черно-белый флажок уже взмахнули, чтобы начать гонку, но «карт» Оськи, который стоял первым, не тронулся с места. Оська снял шлем, отстегнулся и вылез из машины. Подошел к «карту» отца и точно так же, как и тот ранее, опустился на корточки.

— Пап, я люблю и тебя, и маму. Встретимся на финише, — развернулся и пошел в свою машину. Он не очень понимал этой странной игры, заложником которой стал. Поэтому его нижняя губа, от горечи, сама закатывалась в трубочку. В голове стучало: «Не реветь — победить».

— Сын, — закричал, перекрикивая рев двигателей, Юрий Исаакович. — Оська, как бы ни получилось, но я все равно выдам маме кредит! Что бы ни получилось. Так что поддайся, я прошу тебя.

Оська рванул с места. В этот момент в зал картинг-центра осторожно вошли Варвара и Слава.

* * *

Константин Эрнестович вошел в зал переговоров и заседаний на двадцать минут позднее. Впервые за историю канала.

— Так, времени мало. Каждое направление не больше трех минут. Поехали.

— Порезали Верника, — быстро подключаясь к скоростному и нервному формату, начал генеральный продюсер канала Фрайфман.

— Понятно, — Константин Эрнестович был готов к сегодняшнему дню. Спокойно готов.

— Когда похороны назн.?.. — спросила деловитая секретарша Константина Эрнестовича, чтобы занести в ежедневное расписание начальника.

— Живой, тупая! — Фрайфман перебил. И уже вежливо к руководителю канала: — Ножевые ранения и сломанная рука, кажется… Сейчас выясняем, что и как…

— Хорошо, кем подменяем утренний эфир?

— Галкин и Басков отказались. Сказали, что так рано не встанут.

В зале засмеялись.

— Кто еще?

— Может, Александра Анатольевича с МТВ перекупить на канал? Шучу-шучу!

— Еще варианты!

— Остался Ургант. Он согласен. Уже договорились… Предварительно.

— Хорошо, Саш. Набери Ваньку, — во время разговора бросил Константин Эрнестович секретарше. Та судорожно начала вызванивать. — Теперь вот что (все посмотрели внимательно. Понимая, что это уже внеплановый конец собрания), сейчас запустите через все подконтрольные СМИ слив материалов о том, что Верника зарезали. Особое внимание на интернет-ресурсы. Информацию не о смерти, а о ранении Верника раструбить через три дня по стране, и потом все время поддерживать накал через «жив-мертв». Через неделю, мне не важно, как Верник будет себя чувствовать, пусть выходит в утренний эфир в швах, синяках и падает в обморок.