Страница 12 из 48
Они стояли посередине комнаты в обнимку и рыдали. Два героя. Потом вытерли рукавами слезы. Отошли на шаг друг от друга и… отдали честь. Два солдата.
Митрич доел кильку. Благостно развалился и задремал.
* * *
Слава Барон и Варвара всегда ели мало сладкого — поддерживали фигуру. Славка оттого, что была предрасположена к полноте, а Варя, чтоб не соблазнять подругу. Сейчас они сидели в кондитерской «Семадени», за столом, который был завален самыми разными сладостями, и, глядя на все это, пиратски потирали руки. Предвкушая.
— Я буду есть руками.
— Я тоже.
— Я, Славк, буду много есть, все на хрен съем…
— Я тоже, на хрен, все съем, но потом — поблюю…
— На хрен блевать?
— Чтобы потом еще поесть.
— Логично, я тогда тоже поблюю.
— Варь, шутка, это диета такая. Поел все, что хочешь, — поблевал. Мозг получил сигнал, что ты — сытый, и успокоился.
— Получается, что ты мозги ебешь?!
— Да, я мозгоебка, — рассмеялась Слава. У нее было хорошее настроение, потому что начались месячные, с отцом налажены отношения, они даже стали лучше. Словом, жизнь налаживалась.
— Я тоже, подружка, мозгоебка, — и Варвара стала серьезной.
— Что опять-то натворила?
— Помнишь охранника Сергея из супермаркета?
— Ну, нет, только, Варь, не говори мне…
— Да нет, пока — нет. Я его в театр пригласила. На «Служанок» Виктюка.
— Варь, может, не надо, а? Вернется Рич, вы помиритесь, и все будет у вас хорошо. Ведь вам же было очень хорошо вместе, вы такие цельные были вместе, вы такой бандой были.
— В том-то и дело, что были…
— Это все легко поправимо.
— Поправимо? Не уверена. Губа заживет, но внутри — нет. Обида — нет. Злость — нет. Он меня всегда упрекать будет, я его знаю. Может, помолчит немного, но потом обязательно вякнет. Сколько раз так было. Я ему говорю: «Мне под эту блузку нужно надевать бюстгальтер»? Он посмотрел и небрежно так: «Да нет, так хорошо». Я ему: «Точно? Не будешь ревновать — ведь я только твоя. Все тебе завидовать будут». Он опять заверил, что все нормально. Мы в гостях были, жарко, вот они кондишн и включили. У меня от холода соски немного встали и стали видны через майку немного…
— Вот, блядь, этого Ричард не любит…
— Ричард не любит, зато все окружающие посмотрели. Тут Рич встали громко всем: «Ну что, нравятся соски моей девушки?» Потом он зло схватил кувшин с морсом и выплеснул его мне на майку: «Вот так, по-моему, совсем хорошо! Может, потрогать кто хочет?! Так она даст! Дашь ведь, сука?!» Вскочил и ушел из квартиры.
— Он — псих, Варь, но он любит тебя.
— Я взяла рубашку у хозяина квартиры и вернулась домой. Что, ты думаешь, он делал?
— Что?
— Смотрел фильм Питера Гринуэя «Вор. Повар. Его жена. Ее любовник».
— И что из того?
— Да он — псих, блядь. Он мне, на примере этого фильма, стал демонстрировать, что такое любовь. Начал кричать, что настоящая любовь у главных героев, где любовника жены убивает муж, а она, из-за большой же любви, запекает того в духовке и съедает. Всего съедает. Целиком, прикинь. Он считает, что это настоящие чувства, псих ебаный.
— Не поспоришь.
— Начал упрекать, почему я надела майку без лифчика? Я говорю: «Ты сам же разрешил?!» Он: «Я не разрешал».
— Ты че-нить понимаешь?
— Понимаю, Варь.
— Посмотрите на нее, понятливая какая?!
— Ты и сама все понимаешь…
— Да! Понимаю! Я видела, что его это бесит. И хотела, чтобы он бесился.
— Вот он и бесился. И ты же этого хотела, не так ли?! Варь, может, не он — псих?
Потом они сидели двадцать минут молча. Потом обе посмотрели друг на друга, синхронно встали и обнялись.
— Давай, Славка, сожрем здесь все, к чертовой матери!
— Сожрем обязательно… и это… еще вот что… не спи, по крайней мере… сегодня не спи с охранником, а?!
— Посмотрим на его поведение.
— Че сказать… по крайней мере — честно, подруга.
* * *
Через час Сергей сходил еще раз в магазин. Вернулся, поставил на стол пакет с продуктами и стал вынимать: бутылка «Столичной», сосиски, ржаной хлеб, килька для Митрича, маринованные помидоры и «Coca-Cola».
Мейерхольд подошел, схватил бутылку «Coca-Cola» и вышвырнул в окно. Вернулся к столу и сел, жадно глядя на еду. Потом, почувствовав вопрос во взгляде Сергея, поднял голову:
— Кровь афганских детей.
— В смысле?
Мейерхольд ударил по столу кулаком:
— «Coca-Cola» — это кровь афганских детей.
— Ладно, проехали. Давай стаканы.
Они сидели на пустой кухне. Два солдата. Два героя.
— Давай, Мейерхольд, за наших парней.
— Давай, брат, за «Архангела», который остался без ноги после этой ебаной бойни…
— Мейерхольд, послушай… Только спокойно, ладно? Я не говорил тебе… Все тебе не говорили… Он ушел… Повесился…
Тишина. Мейерхольд молча поднял стакан водки и выпил. Поставил его на стол. Молча смотрел на него минуту. Потом вскочил, схватил стакан и кинул в стену, схватил за волосы и ноздри Сергея и придавил к холодильнику.
— Что ты несешь, сука?! Что ты порешь, блядва?!
Сергей врезал ему в живот. Мейерхольд задохнулся, закашлялся и загнулся на пол. Сергей сел рядом.
— Два года назад. Избил свою девушку, чтоб ей легче было перенести все потом… Чтоб вины не чувствовала… А потом повесился на перекладине, на которой с детства подтягивался…
Мейерхольд сидел на полу, как подросток, поджимая ноги, упершись в них подбородком и чувствуя себя парализованным.
— Написал почему? Хотя, хуй ли тут писать… И так ясно.
— Оставил записку. Мать, когда ее открыла, то ничего не поняла.
— Что там?
— Служу Советскому Союзу!
— Налей.
— Иди, садись.
Мейерхольд, словно старик, забрался на табурет. Взял на руки кота и стал чесать его круглую башку.
— Пусть земля ему будет пухом.
Выпил стакан и запустил его в стену.
— Давай, Серега, вываливай, что там у тебя с девушкой?
— Она в магазине бутылку виски украла, так мы и познакомились.
— Нашенская сучка!
— Да уж… Она меня в театр сегодня пригласила на Виктюка.
— А это еще что за пидор такой?
— Да не важно, важно — что мне надеть нечего. Я еще выебнулся, мол, в чем одета будешь, чтоб тебе под стать… А сам думаю: «Блядь, что несу… У самого только рабочий камуфляж и парадная десантная». Хотел у тебя че-нить одолжить на вечер.
Мейерхольд заржал, как угорелый, и показал на гвоздь с формой.
— У меня, брат, только это. Надеваю три раза в год — на день десантника, на день вывода войск из Афгана и на день рождения покойной матери. Так что ты не по адресу чуток. Убить кого — ты мне скажи, за тебя — убью. А за шмотками иди к блатате.
Мейерхольд встал, открыл окно и что было сил заорал:
— Блатота, выходи, на хуй, биться. До смерти, сука!!! До смерти вас, ебаных шакалов, ненавижу. Не ради вас, пидоры, мы воевали в Афгане — ради нормальных людей…
Сергей встал и, не прощаясь, вышел из квартиры. Агонию Мейерхольда уже ничто не могло остановить. Только крики, слезы, сон, окончание водки и чудовищное похмелье. Выйдя из подъезда, он видел, как прохожие испуганно озирались на окна Мейерхольда и ускоряли шаг. А тот продолжал.
— А вы, суки, здесь свои жопы бабками набивали, пока нас там «духи» вспарывали. Но мы соберемся скоро и тогда тряситесь, гондоны вонючие. Мы!!! Мы будем вспарывать вас на хуй…
* * *
Травести Хорхе оказался очень симпатичной «бабой», с третьим размером груди и силиконовыми губами. Он сидел на кровати, крутил на пальце трусы Семена Горрова и пялился в телевизор на программу, аналогичную нашей «Поле чудес», с такими же ебанько-игроками, специально подобранными редакторами проекта, чтоб веселее и глупее было. Хорхе очень переживал и активно жестикулировал, кричал буквы и иногда срывался на бас. Когда ребята вошли, он смущенно положил трусы на кровать, расправил их ладонью, словно утюгом, и положил смиренно руки на коленочки.