Травень-остров

— Разве эти двое, что с ним, не из Феана На Фаин? — удивился Зорко, обращаясь к королеве.

— Нет. Это племя Де Домнан, что привел Брессах Ог Ферт с Острова Чужеземцев. Нет колдунов и знатоков заклинаний сильнее их. Но поспеши. Время таково, что если бы видели мы солнце, то оно стояло бы еще в небе, и луна еще не всходила. Волшебная сила Де Домнан не достигла еще высшей мощи своей. Встань против Брессаха, коли в силах и слова твои не были поспешны.

— Серый Пес — хозяин своей собаке, своей лошади и своему слову, — отвечал Зорко.

Он тронул поводья, и пегая лошадь шагнула на доски шаткого моста. Седой туман клубился в расселине…

Венны не умели биться конными. Вернее, не любили. В лесу только на опушке или на широкой поляне конный имел над пешим весомое преимущество, но и тогда не случалось больших схваток, а выезжали двое, вооруженные короткими метательными копьями, долго кружили, а после либо метали копье, улучив миг, либо схватывались в ближнем бою, но и тогда, если всадник был умелый, копье можно было отбить мечом или даже перехватить свободной рукой. И на этот раз Зорко выбрал для себя короткое и не слишком тяжелое копье с широким раздвоенным наконечником. Попади такое в руки Бьертхельму-сегвану, чью жизнь унесли хладные волны моря, ни одна броня и ни единый щит не выдержали бы удара раздвоенного железного языка, но сам Зорко такой силой не обладал. К тому ж, кто знает, не придумал ли чародей, с которым вызвался драться Зорко, какого-нибудь заклятия против копья? На меч венн надеялся больше: не было оружия справедливее меча, и меч принес в мир людской справедливость, когда первый кузнец выковал его вместе с Громом.

Меч Зорко не был столь же славен, но ковали его Кредне и Лухтах, и сам Зорко помогал им. Что бы там ни говорили о величии колдуна, а повелевать ветром и расти вместе с ним Брессах Ог Ферт наверняка не умел.

Холмы остались позади, и только ручей отделял Зорко от черной равнины. Волшебная сила народа Туаттах, что сродни была чудесным умениям хозяев Волшебного Дома, заключенная в холмах, деревьях и камнях, осталась позади. Впереди пылали великие огни. В полутораста саженях за ручьем бесконечными рядами, что тянулись без малого версты на три, стояли воины Феана На Фаин. Ириал был прав, говоря о них разные страсти, но одновременно и ошибался, ибо, как показалось Зорко, нелюди были много ужаснее.

Рост некоторых достигал пяти саженей, и они схожи были с ожившим древесным стволом, разбросавшим две или четыре, а у кого и более, ветви-руки и опиравшимся на ступни-корни, заканчивающиеся когтями. Иные были бугристы и почти бесформенны, ровно валуны или невеликие холмы, и Зорко помыслить не мог, из чего состоят их тела. Третьи и вовсе не имели, как мнилось, собственного постоянного тела и сотворены были из мглы и дыма, и из этой мглы торчала вдруг каменная или чешуйчатая десница.

Ни на людей, ни на зверей не походили Феана На Фаин, и в том был их ужас. И каждый из них нес в руке, или в том, что заменяло им руку, огромный факел, и жар и свет этих огней, красных, словно волчьи языки, поднимали над равниной великое зарево.

И меж холмами и равниной был ручей, и черная текучая вода струилась вниз по равнине. Это потом, с годами поток проложит себе глубокое русло, и на берегу его вырастет целый лес. Сейчас только на том холме, из ложбины на склоне коего, из расселины меж двух замшелых камней, он выбегал, росла ольховая рощица. И вода была межой, каковой являлась она всегда и везде. И на межу выходили сильнейшие метать жребий, чтобы избегнуть крови и разрушений. «Жребий мой не был слишком неудачлив», — сказал Брессах Ог Ферт. «Ты стал не самым плохим жребием», — сказал раньше — как давно это было! — Сольгейр, непобедимый морской кунс.

Зорко поднял очи небу. Оно было темно и непроницаемо.

— Тебя, Гром, зову в свидетели, — обратился Зорко к великому веннскому богу. — Коли слышишь меня, из этих глубей говорящего: чьи слова из этих двоих верны? Пошли знак!

Ничего не случилось, а потом красная искра вспыхнула в неведомой, неизмеримой выси прямо над головой Зорко. Нежданно налетел порыв ветра, и с ним искра стала разгораться, обращаясь живым огненным шаром. Шар, внутри коего заключен был живой и разумный жар, оплетен был языками пламени, непрестанно меняющимися, то удлиняющимися, то исчезающими, то густыми, то бледными.

На миг — на краткий лишь миг — огонь, явившийся в черноте неба, раскрылся и явил лик… Вельхского бога с оленьими рогами, крючковатым носом, мохнатыми бровями и густой длинной бородой. Губы бога сложились в полуулыбку, и глаза сверкнули хитро.

— Оба! — грянуло свыше.

Шар вспыхнул ослепительно и рассыпался дождем ярко-красных звезд, а в небе на его месте остался светить единственный крохотный огонек, гаснущий медленно, точно зга.

Зорко, ошеломленный увиденным, пустил лошадь медленным шагом, пока копыта ее не вступили в ручей, и тут остановил. Искры из рассыпавшегося небесного огня одна за другой падали в черную воду, отражаясь в ней, пронзали беззвучно поверхность и уходили дальше в глубину, точно не было там никакого дна.

Лошадь наклонила к воде морду и стала пить, как раз там, где отражалась на текучем черном зеркале искра, оставшаяся в небесах. Лошадь пила недолго, но успела выпить звезду, потому что, когда она подняла морду, искры уже не было. Сзади подошел почти неслышно пес, и тоже вошел в ручей, и тоже стал лакать воду, потому что от многих факелов было душно, жарко и смрадно и порыв ветра с холмов, что раздул в выси огненный шар, давно стих. От рядов Феана На Фаин к Зорко приближался всадник в темноблещущей броне. Это был Брессах Ог Ферт.

Огромный черный конь его достиг брода, и чародей поднял его на дыбы. У Зорко велико было искушение метнуть копье прямо сейчас, пока противник не приготовился к защите, но венн не стал этого делать. Не потому, что сильно уважал колдуна: нет, они не перемолвились и словом. Венн опасался, что так просто биться с этим врагом нельзя.

— Владелец черной собаки, носящий знак Граине, — заговорил Брессах, осадив коня и остановившись напротив Зорко. — Ты видишь, какая сила стоит позади меня. Облик их кажется тебе безобразным. Но кто сказал тебе, будто камень не может видеть, будто железо не способно творить, будто дерево недвижно, а туман не имеет души? Откуда знаешь ты, что безобразно и в чем красота? Или те, кто победил Феана На Фаин прежде холодным железом, сделали эту землю краше? Нет спору: Туаттах равны богам и многое им подвластно, но и я властен не менее, и те, кто позади меня, тоже построят башни и откроют холмы. Пусть башни их будут грубы, пусть они не будут ткать полотен, подобных тем, что скрывают тело королевы, пусть их молоты не сотворят серебряных листьев, как молоты Волшебного Дома: они сделают другое. Дикие скалы и сосны на них не хуже яблоневых садов королевы. Встань на мою сторону, и твоя сила преобразит эту страну!

— Камень, что разбил ты над препоной, рек ответное слово, — откликнулся Зорко.

— Тебе многое дано слышать, — заметил чародей. — Эти камни создал я, и в них часть меня. Если я забрал принадлежащее мне и он умер, значит, он не должен жить.

— Если мать убьет дитя, ей нет прощения, — ответил венн. — В нашей власти давать имена, но не в нашей — отнимать их. Зачем звал ты меня к броду? Биться или лаяться?

— Если ты хочешь битвы, получай ее! — воскликнул Брессах Ог Ферт.

Он занес копье, и венн не успел поднять щит, как черная молния, вырвавшись из этого копья, ударила Зорко в грудь. Удар был такой, словно кузнечный молот упал нечаянно с саженной высоты прямо на венна. Наверняка под кольчугой был теперь синяк, но, к удивлению самого Зорко, он был цел и невредим и даже остался в седле!

Но более всего удивлен был колдун. Должно быть, впервые оружие его встретилось с броней, кою не смогло пробить. Но Брессах не стал медлить, и вторая молния ударила навстречу венну. На этот раз Зорко успел заслониться щитом. Удар такой, будто десятеро таких, как Бьертхельм, разом обрушили на этот щит свои секиры, расколол щит на три части. И добро, что Зорко чуть отвел к себе руку, когда этот удар принимал, иначе повиснуть бы его руке, как бесполезной плети. Венн отшвырнул в сторону ненужные обломки, и третья молния немедля настигла его. На этот раз он видел все, как будто время потекло по-иному, и то, что было быстрым, сделалось медленным.