Травень-остров

— Сольгейр-кунс из похода возвращался. Корабль Хаскульва с ним встретился. Сольгейр — тоже морской кунс и друг Хаскульва. Он тебя отвезет к Хаскульву на корабль. А Хаскульв в море дождется Геллаха.

— А почем ты знаешь, что Геллах меня возьмет и гнева кнесова не побоится? — усомнился Зорко.

— Ранкварт-кунс сказал, что в море свой кнес — Хаскульв, — изрекла Фрейдис.

Против этого Зорко доводов не нашел.

— Скорее, — торопила Фрейдис. — Ранкварт сказал: кнес может приказать ни один корабль из Галирада не пускать.

— А Ульфтаг где? — полюбопытствовал Зорко, уже забрасывая короб на спину.

— Сказали, к вельхам поехал. С Геллахом говорить.

Бьертхельм нехотя отложил в сторону незаконченную работу — дудка была готова только наполовину — и стал облачаться в кольчугу.

— И ты, Бьертхельм, с нами? — спросил Зорко.

— Ранкварт велел, — ответил сегван. — Труде! — позвал он, выглянув в окошко. — Иди сюда, ты мне нужен!

Красный от свежего пива, вошел Труде. Был он уже без кольчуги и меча, но на ногах держался твердо и смотрел ясно.

— Сольвенны на скамье спят, прямо во дворе! — громко сообщил он. — Считаю, старшина дружинный не будет слишком доволен ими!

— Скажи, Труде, как можно незаметно выйти со двора, чтобы дойти до причала? — прямо спросил его Бьертхельм.

Труде непонимающе уставился на товарища:

— Как выйти, знаю. Зачем?

— Гостя нужно проводить на причал. Сольгейр вернулся. Он отвезет его к Хаскульву, — внятно объяснил все Бьертхельм.

— Сейчас, — кивнул Труде.

Через некоторое время он появился, уже в кольчуге и рубахе поверх нее.

— Идем, — сказал Труде и повел всех сквозь длинный дом.

В задней стене оказалась еще одна дверь, выведшая в узкую щель меж домом и каким-то сараем, откуда явственно пахло вяленой рыбой. Свернув налево, они оказались в тупике: путь закрывал высокий тын, которым были обнесены все сегванские дворы. На всякий случай Труде обернулся назад: там никого не было. Этот проход меж домом и сараем справа был наглухо перегорожен забором.

Труде наклонился, нашарил что-то в росшем у тына густом бурьяне, потянул с силой… и, к удивлению всех, вырвал вместе с травой и неглубоким слоем земли толстый дубовый щит с прикрепленным к нему мощным железным кольцом. В земле открылся лаз, уходящий сажени на три вглубь.

— Пройдем здесь, — объяснил Труде. — Здесь лаз. Он выводит в канаву в соседнем проулке. Проулок ведет к боковой улице, а она спускается на пристань. Там меньше всего людей, потому что она узкая и повозка пройти не может.

— Узкую нору легче засыпать! — проворчал Бьертхельм. — Веди ты, Труде. Я пойду сзади и закрою лаз.

Труде кивнул и стал спускаться по выщербленным каменным ступеням.

В проходе было сыровато, с выложенных гранитом стен сочилась вода, стекая в желобок, бежавший внизу. Высотой чуть меньше сажени, лаз мог пропустить даже Бьертхельма и Труде, а ширина его составляла два локтя, так что двигаться вперед было нетрудно. Ровный пол, тоже выложенный камнем, обещал, что по дороге в темноте никто не упадет и не расшибется. Едва Бьертхельм позади закрыл за собой щитом отверстие в земле, непроглядная темнота плотно окутала их. Зорко расставил руки и коснулся влажных шероховатых стен. Мелкими шажками, чтобы не наткнуться на шлепающего впереди по лужицам сегвана, он двинулся за ним.

Лазом, должно быть, пользовались редко: стены были покрыты плесенью и толстым мхом. Пахло затхлостью и гнилью. Ни единого звука с поверхности сюда не доносилось, хотя повозки проезжали по улицам сегванского конца довольно часто. Только падающие капли и шарканье и шлепанье обуви нарушали безмолвие потайной норы.

Наконец Труде, а вслед за ним и все остальные миновали поворот, и впереди замаячил серым пятном свет осеннего галирадского дня. Жестом показав Зорко, чтобы тот остановился, Труде направился к выходу наружу. По пути сегван запнулся о корень и ухнул сапогом чуть не по колено в глубокую рытвину с водой. Сверху с шорохом и всплеском осыпались комья сырой земли.

Труде, раздвинув корни и траву, потянулся вверх и вперед и тут же выругался тихо по-сегвански, едва не свалившись ничком куда-то дальше, но уцепившись за торчащий из стены прохода корень, оказавшийся надежным.

— Пошли. На улице нет никого. В канаве вода после дождей. Не сорвитесь, — предупредил он и двинулся обратно.

Вылезая и перепрыгивая махом через канаву, Труде, конечно же, сорвался, поскользнувшись на глине и запачкав белые в широкую синюю полосу штаны. Если бы кто оказался в это время сверху, он бы, кто бы ни был, несомненно, испугался и стал звать на помощь или, окажись это воин, огрел бы Труде чем-нибудь увесистым. Но им повезло: сегван спугнул лишь собаку, ощерившуюся и начавшую рычать при появлении из-под земли незнакомого страшилища. Однако, принюхавшись и уразумев, что это вовсе не страшилище, но пива испивший изрядно сегванский воин, собака дважды тявкнула для острастки и затрусила по своим собачьим делам.

Когда все четверо выбрались на свет, продравшись через жесткую осоку и перепутанные корни кустов, они увидели, что оказались в глухом переулке меж высоченных изгородей.

— Справа — двор Оле-кунса, слева — Асгейрда. Мы под его двором прошли. Улица боковая — там, — вытянул он руку. — Нам туда. Пошли.

— Подожди, Труде. — Фрейдис приблизилась к нему с пучком травы и отерла хоть немного грязь и жижу с его рубахи.

— После отстирать отдай, — сказала она назидательно. — Не следует мужу в нечистой одежде на люди являться.

Боковая улица и вправду оказалась узенькой, немощеной, она втиснулась между оградами сегванских дворов и внешней стеной сегванского конца, бывшей одновременно и внешней стеной Галирада. Этот участок стены являл собой крепкий тын четырехсаженной высоты, поставленный в два ряда над глубоким оврагом, крутой спуск в который начинался сразу за тыном. По дну оврага тек мелкий ручей, а сам овраг густо зарос бузиной, бурьяном и крапивой. По зиме он становился почти неодолимым препятствием, потому что ручей покрывался льдом лишь в самый лютый мороз, и лед этот был тонок. Провалившийся в ручей человек тут же обмерзал. Летом же продраться сквозь колючие заросли и взобраться на вал также было непросто.

Тяжелые осады Галирад пережил уже давно, когда он был еще небольшим городком, начавшим прибирать под свою руку многочисленные окрестные племена, роды и верви сольвеннов, вельхов и немногие тогда поселки береговых сегванов. Сегванский же конец появился позже, и единственной тревогой некоторое время оставались дерзкие вылазки вольнолюбивых и мятежных морских кунсов, кои успешно были отбиты теми же сегванами, уже поселившимися за стенами влиятельного города.

С тех пор тын неоднократно подновляли и укрепляли. С внутренней стороны вдоль тына шел помост, по коему ночью в мирное время ходили стражи. Через каждые тридцать — сорок саженей над тыном возвышалась башенка саженей в шесть. Там дозорную службу несли денно и нощно, больше наблюдая за морем. Со стороны суши за оврагом начинались поля и огороды да виднелись недальние печища. Когда-то самые древние из них вели войну с юным Галирадом. Если же какой-нибудь сильный и бесстрашный захватчик все же одолел бы овраг и перевалил через тын, он оказался бы здесь, в узкой теснине боковых улиц, перед новыми крепкими стенами — оградами сегванских дворов, каждый из коих мог стать самостоятельной крепостью, как и было в сегванских поселках на побережье и островах, и немало врагов полегло перед этим вторым кольцом обороны.

Вот по этой улице и шли к недальнему морю Зорко и его провожатые, и мерный шум крушецовых волн. Бегом не бежали, но поспешали. Дозорные на башенках вряд ли обратили бы на них внимание: у них были свои заботы. Но вот перехватить беглеца на такой улице было бы проще простого.

Они прошли уже саженей семьдесят, когда из проулка вдруг выступили вооруженные люди. Это были сегваны, а вместе с ними несколько сольвеннских дружинников. Дурное предчувствие не обмануло Бьертхельма.