Страница 15 из 64
— Попробуйте вслух, начав с момента, когда стол был накрыт и все расселись по местам, — посоветовал мне следователь.
— Вообще-то мы не все сразу расселись, все время кто-то вскакивал, а Милу вообще дольше всех ждали…
— Почему?
— Она говорила по телефону из своего кабинета, деловой звонок. Потом… Я помню, что Рудик, наш фотокор, открыл шампанское все же немного раньше, чем Мила кончила говорить, и ему пришлось какое-то время удерживать пробку изо всех сил: шампанское было слишком теплым, прямо из магазина…
— Дальше, — мягко поторопил Потехин, поскольку я умолкла. Легко ему торопить, а вот мне отвечать было нелегко, поскольку всплывшая в памяти в этот момент деталь для Николая Ильича никак не предназначалась!..
Убедившись, что Милка все говорит и говорит, явно испытывая терпение настроившихся на безудержное веселье подчиненных, тетя Валя в какой-то момент покинула свое «именинное место» рядом с пустым стулом, оставленным для заведующей, и тоже пошла к телефону. Разговаривала она, в отличие от Людмилы, недолго. Может, секунд тридцать, и в основном с помощью междометий. После чего вернулась к столу какая-то озабоченная, но сразу нам ничего не сказала. Я вообще запомнила это все исключительно из-за того, что меня, так же как остальных, возникшая из-за всеобщей телефонной болтовни задержка начала раздражать.
Впрочем, как только вернулась к столу тетя Валя, Милка наконец объявилась. Рудик мгновенно хлопнул пробкой, очень ловко не пролив ни капли, и мы дружно сдвинули приготовленные заранее бокалы, выкрикнув хором первое поздравление… Только после этого тетя Валя, допив свою порцию, и сказала насчет сестры — к нашему всеобщему огорчению… Все зашумели, как-то засуетились, несколько человек, не помню кто, но и я в том числе пошли провожать ее. На пороге отдела она остановилась и решительно вернула всех к столу, буквально умоляя не прерывать празднества… А когда все мы расселись вновь, в Милкином бокале уже темнела проклятая «Лидия», бутылку с которой ребята открыли заранее…
— Скажите, — осторожно поинтересовалась я у Потехина, — а в самой бутылке…
— В самой бутылке было обычное вино, без каких-либо смертоносных примесей, — перебил меня он. — Вы что-то вспомнили?
Догадливый, гад! Но если он рассчитывал, что я сейчас начну подетально излагать всю цепочку наших перемещений, то жестоко заблуждался: я не собиралась бросать даже тени подозрения на тетю Валю, намереваясь, вернувшись в контору, предупредить кое о чем и остальных, теперь уже моих сотрудников, а не просто коллег. Хотя вряд ли кто-то из них, озабоченных уходом Валентины Петровны и вскочивших в этой связи со своих мест, мог заметить и тем более запомнить, каким образом «Лидия» попала в Милкин бокал. Что касается меня — я это знала… Видела, поскольку сидела к Людмиле ближе всех. Только попробуй объясни прокурорскому следаку, для которого важны вовсе не люди, а факты, что со стороны тети Вали, обожавшей Людмилу, это было всегдашнее проявление обычной повседневной заботы о своей любимице!.. Попробуй докажи, что никакого цианида она при этом в Милкин бокал не подсыпала — я бы увидела!
Зная, что практически любой алкогольный напиток, от шампанского до водки, Людмила при малейшей возможности запивает этой своей гадостью, тетя Валя, прежде чем уйти, плеснула ей вина: буквально на ходу, после чего чмокнула Людку в щеку и сразу же устремилась к дверям… Именно этой части моих показаний Потехин наверняка не поверит, и тетя Валя, которая и без того сейчас находится в шоке, попадет под подозрение в качестве кандидата номер один… Фиг ему!
— Старалась, как могла, вспомнить, — солгала я вслух, — но почти безрезультатно… Понимаете, когда после своего звонка сестре тетя Валя, выпив с нами шампанское, засобиралась, почти все, кроме Милы, вскочили с мест, поднялась суета, мы огорчились… Несколько человек, не помню кто, пошли провожать ее к дверям отдела, потом вернулись…
— Вы тоже провожали?
— Не до самых дверей, — уже вполне честно сказала я. — Но, пока она не ушла, я стояла спиной к столу и кто из наших продолжал там сидеть, кроме Милы, просто не видела.
Последнее тоже было чистой правдой, и голос мой, едва дрогнувший вначале, окреп.
— А дальше?
— Дальше, — завершила я свое правдивое повествование, — все вернулись к столу и расселись заново. Когда я шла к своему месту, бокал Людмилы стоял на столе уже полный вина почти до краев… Я взглянула на него случайно, а сейчас эта деталь всплыла…
— Значит, Людмила Евстафьевна точно не провожала эту вашу тетю Валю?
— Абсолютно точно! Они еще за столом поцеловались…
— Получается, что налить вино, а заодно и подсыпать туда яд было, кроме самой Людмилы Евстафьевны, некому?..
Я вздрогнула и потрясенно уставилась на Потехина:
— Что вы! Мила и самоубийство — нонсенс!
— Вот и я о том же, — кивнул следователь. — Насколько удалось выяснить, очень жизнелюбивая была женщина. К тому же удачливая, красивая… С такими, как правило, другим женщинам дружить трудновато.
Мое сердце екнуло и провалилось в пустой желудок. Экой же сволочью оказался на поверку «добренький» Потехин, почти прямо заявивший о моей возможной причастности к убийству!..
— Что вы хотите этим сказать?! — разъяренно почти выплюнула я в его круглое, мгновенно опротивевшее мне лицо.
— Вы меня неправильно поняли, я далек от мысли, которую вы явно углядели в моих словах… Простите, это я виноват, неточно выразился, — тут же засуетился он с самым ханжеским видом.
— Выразились вы абсолютно правильно, — окончательно взбеленилась я, — и сказали именно то, что хотели сказать! Кроме того, дружить с Милой действительно не всегда было в радость. Но мы дружили, лично мне в тяжелые моменты помогало свойственное всякому нормальному человеку чувство благодарности… Знали бы вы, сколько сил Милка потратила на каждый мой шаг, на одну только мою прописку в столице угробила прорву нервов и времени… Вы что, полагаете, перед вами монстр?!
— Мариночка, успокойтесь, ради бога, успокойтесь, — уже вполне искренне взмолился Потехин. — Ни сном ни духом, клянусь… Просто побочная мыслишка, высказанная вслух! В связи с тем что красавицы в принципе редко обладают добрым нравом… Давайте лучше вернемся к сути дела. Я прихожу к выводу, что бокал был наполнен кем-то в момент, когда все повскакали со своих мест, провожая вашу тетю Валю, когда все были огорчены, сосредоточившись на вынужденном уходе виновницы торжества… Все, кроме убийцы, воспользовавшегося подходящим моментом.
Все еще злясь, я молча кивнула.
— Как развивались события дальше?
— Никак, — качнула я головой. — Вы сами сказали, что Милка сидела одна, рядом с пустым стулом. Мы довольно быстро снова расселись на свои места, слева от меня сидел Кирилл… Я вспомнила, вот он точно провожал в числе остальных тетю Валю до дверей, потому что помню, как он усаживался и случайно толкнул меня… Дальше сидел наш фотокор Рудик… Рудольф Гофман. Дальше, напротив Милы, — Анечка Колокольцева. А напротив нас троих — «близнецы»… Простите, наши корреспонденты Василий Громов и Николай Ильичев… Они сидели ближе к Анечке, а не к Людмиле…
Пока я перечисляла ребят, Потехин все время одобрительно кивал головой, сверяя мои слова с какой-то бумажкой, на которой была от руки набросана схема — явно места преступления, виднелись непонятные закорючки и неразборчивые записи.
— Вот… А потом, когда все успокоились и положили себе на тарелки кто что присмотрел, Рудик разлил всем водку, которую перед посиделками тоже не успели охладить. Я ее в таком виде пить не могу и поэтому взяла бутылку фанты. Мила что-то сказала, я не расслышала, что именно и кому. Из-за того что я на нее в этот момент посмотрела, собираясь переспросить, и из-за фанты я оказалась единственной, кто не успел выпить свою порцию вообще и… Словом, я не знаю, может, кто-то видел еще, но я-то точно видела и как она пила, и… и… как упала…
Мой голос на этом месте снова дрогнул: уж очень отчетливо я вновь увидела ужасный момент Милкиной гибели, вновь испытала то, что испытывала тогда, причем так остро и сильно, что язык в очередной раз отказался повиноваться, а горло перехватило так, словно кто-то накинул мне на шею металлическую удавку…