Страница 49 из 60
Свою реакцию на рассказ Федора я озвучивать не стала. Не мне судить тетку. Случилось так, что первое мужское предательство — то, что другие женщины переживают как насморк и вспоминают с легкой ностальгией, — изломало жизнь Олимпиады и, вполне может быть, сыграло роль в отношениях с ее будущим убийцей.
— Значит, теперь, когда «Антитеррор» дал дуба, мягко выражаясь, продавцов на рынках никто терроризировать не будет?
— Смеешься? Чтобы такое хлебное место пустовало!
— И ты так спокойно об этом говоришь?
— Не спокойно, моя дорогая, а с пониманием неизбежности. Чему бывать, того не миновать.
А с чего я взяла, что Михайловский такой уж идеалист? Ведь в этом случае он считает, что такая борьба — все равно что бой с ветряными мельницами.
— Фу, мне это не нравится. Из Шахерезад я тебя увольняю как не справившегося. В арабских сказках всегда хороший конец.
— Просто арабские сказки заканчиваются, а нашим конца нет!
— «Здесь пора поставить точку, здесь у нас конец куплета» — как пели в «Небесных ласточках».
— Нет, Ларуня, никакая это не точка, а всего лишь запятая.
— Как, ты собираешься рассказать мне что-то еще? — оживилась я. — Теперь о Бойко?
— Нет, теперь будешь рассказывать ты.
— Опять? Ну сколько можно! Федор, отстань! Я больше ничего не знаю.
— Этой истории, к которой каждый из нас так или иначе приложил руку, не хватает главного — начала.
— Ты имеешь в виду, с чего начал Бойко?
— Что ты заладила: Бойко да Бойко. Если бы он не умер, я бы подумал, что у меня есть повод для ревности… Ты можешь рассказать, как случилось, что твоя тетка приехала в эти края из большого южного города и прожила здесь всю свою жизнь вплоть до гибели в ледяной воде.
— Знаешь, Федя, я уже пыталась сегодня об этом вспомнить и кляла себя на чем свет стоит за то, что не проявила к этой истории здорового любопытства. Ведь отец при мне сколько раз упоминал тетю Липу, ее поспешный отъезд и в связи с этим какого-то Мишку. Кажется, его фамилия была не то Васильев, не то Дмитриев, что-то типично русское…
— Не важно, фамилия меня не слишком интересует.
Рассказывай, что помнишь.
— Кажется, этот Мишка поступил с ней подло. Отец говорил именно так: этот подлец накануне свадьбы… Помню только, что они должны были пожениться на другой день после получения диплома. Олимпиада Киреева училась с женихом в одном институте, но на одном факультете или нет, я точно не знаю… А, вот еще о чем говорил папа: «А Сашка, дурак, помчался за ней следом. Зря. Мы, Киреевы, однолюбы…»
— Это в самом деле так? — спросил Федор.
Я пожала плечами:
— Мама с папой двадцать восемь лет вместе живут. Вроде любят друг друга.
— Вроде! — передразнил он. — Надо же быть такой нелюбопытной.
— Но я не знала, что тетя Липа оставит мне наследство!
— Только поэтому ее прошлым надо было интересоваться?
— А зачем тебе-то оно?
— Всякая история должна иметь начало и конец.
— Ты будто ученый рассуждаешь, а не затурканный мент.
— Пока, может, и не ученый, но собираюсь им стать.
— В каком смысле?
— В прямом. Я учусь в заочной аспирантуре в Москве.
— Ух ты!..
— А по тебе и не скажешь, — якобы за меня докончил он. И, не обращая внимания на мои протесты — я ведь вовсе так не думала, — строго спросил: — Что ты еще мне не сказала, любимая?
Мои мысли Федор, к счастью, читать не умеет, но догадывается о большинстве из них.
— Просто не успела, — призналась я, соображая, что стоит ему рассказать, а чего не стоит. — Шувалов сказал, что я вполне могу отказаться… В общем, Бойко завещал мне один из своих магазинов.
Федор не вскочил, не возмутился, не стал метать в меня громы и молнии, а лишь откинул голову на спинку кресла и задумчиво поскреб подбородок.
И сказал совсем не то, что я от него ожидала услышать:
— Какие там арабские сказки мы все время поминаем. Тут у самих что ни день…
— Федя, но я и подумать не могла, какие точки соприкосновения могут быть у меня с каким-то бандитом. Я даже в транспорте зайцем никогда не ездила.
Он усмехнулся каким-то своим мыслям, а вслух спросил:
— А ты знала, что Александр Игнатович по специальности преподаватель литературы?
Если бы Федор сказал: мясник на бойне, я бы не столь удивилась, но такое! И я еще хвасталась тем, что с логикой у меня все в порядке. Самонадеянная балда! Всего-то и надо было напрячь извилины да припомнить кое-что из рассказов отца. Понятно, и тетя Липа, и Мишка, и ее воздыхатель по имени Саша — все они учились вместе в институте…
«Очень положительный молодой человек», — как-то отозвался о нем папа. Знал бы он, в кого превратился скромный учитель литературы!.. Простите, но с чего я взяла, будто бандитами рождаются? Наверное, все же становятся, и одна из причин, оказывается, неразделенная любовь!
— Если мне память не изменяет, ты говорил что-то про ранний подъем, — напомнила я.
— Побудку сыграю чуть свет! — притворно вздохнул он.
— Тогда сначала я в душ, потом ты, а затем быстро-быстро спать, ведь обычно в сказках утро вечера мудренее.
Заснул Федор чуть раньше меня. Конечно, выражение пойти спать в наших отношениях имело совсем другой смысл: мы всего лишь легли в постель со всеми вытекающими из этого последствиями.
Потом я еще некоторое время полежала без сна, размышляя: как, интересно, воспринял Федор мое столь быстрое «падение»? Не счел меня нимфоманкой, развращенной соблазнами большого города? Но самой же себе я и напомнила: тогда вряд ли он предложил бы мне руку и сердце.
Проснулись мы довольно легко, словно не четыре часа спали, а все восемь. А когда я заглянула к Лере в комнату, она, не дожидаясь, когда я стану ее будить, сказала:
— Я уже не сплю. Просыпаюсь.
Федор в это время занимал ванную — брился, сказав мне:
— Если вас ждать, так небритым и поеду, уж лучше вы чуть позже до воды дорветесь.
И правда, я только вышла из Лериной комнаты да чайник поставила, как он уже появился свежевыбритый и благоухающий туалетной водой «Арамис».
— Чур, я следующая, — крикнула, на мгновение заглянув в кухню, Валерия.
— Кто не успел, тот опоздал, — развел руками Федор.
А я в это время делала горячие бутерброды, о чем Михайловские почему-то не имели и понятия. Понимая, что мне на туалет остается минимум времени, я тоже поторопилась, и вскоре мы сидели за столом, и я выслушивала восторженные похвалы в адрес моих кулинарных способностей.
И почти тут же зазвонил телефон.
— Через две минуты выходим, — сказал в трубку Федор, и мы заметались, хотя вроде накануне все для поездки приготовили.
У подъезда нас поджидали, как я поняла, товарищи по работе Михайловского на «ауди» и «тойоте».
— Не хило у вас менты живут, — пробормотала я, но Федор услышал.
— Да уж не на зарплату эти тачки приобретены, — хмыкнул он. — «Ауди» Ларионову по наследству досталась — брат помер от цирроза печени, а на «тойоту» жена Соловьева кредит в банке взяла — она там начальник отдела.
— А по лотерейному билету никто из них не выиграл? — как бы между прочим поинтересовалась я.
Федор удивленно покосился на меня. В самом деле, чего это я раздражаюсь? Не верю в совпадения, так это мое личное дело. Михайловскому машину подарили, один его коллега получил наследство, другому ее купила жена — и получается сплошь крутые тачки у тех слоев населения, что по статистике живут чуть ли не у черты бедности.
А между тем… разве не стойкий стереотип сложился у нас при словах «работник милиции»? Принято также делить их строго на белых и черных. Белые — те, у кого ничего нет, как и у прочего ниже среднего класса, черные — те, которые свои блага добывают нечестным путем.
Причем чиновникам любого ранга не зазорно жить богато. Считается чуть ли не хорошим тоном снисходительно отмечать, что вот как они умно воруют, что их до сих пор не поймали!
Понятно, слуги закона должны стоять на страже… Но почему милиционер должен стоять, а работник налоговой инспекции или, например, судебный пристав не должны?