Страница 36 из 60
— В смысле заказчиков?
— В смысле мужиков!
— Есть кое-что, — туманно ответила я.
Ольга разочарованно фыркнула. Она знала, если я чего-то сразу не сказала, вытягивать это из меня себе дороже.
— А дом хоть оформила?
— Оформила. И даже уже продала.
— Холера ясна! — ахнула подруга. Похоже, она опять читала детектив Хмелевской, которая любила использовать это выражение. — Я всегда говорила, что способности к бизнесу у тебя офигенные.
— Только вот не всегда проявляются.
— Мы еще свое возьмем, — успокоила подруга.
— Как там Серджио поживает?
— Эта гангрена ни с кем не желает иметь дела, кроме тебя. Так что, Ларочка, если ты не приедешь, наш итальянский бизнес прикажет долго жить, а с Израилем пока что все вилами по воде писано…
Конечно, я понимала, что Серджио ради моих прекрасных глаз от бизнеса не откажется, но Ольга права: мне следует поторопиться.
— Кстати, моим родителям ты позвонила?
— Я к ним заезжала. Сказала, что ты на днях приедешь и у тебя все в порядке.
Кажется, с моей подружкой что-то происходит, для нее нетипичное: за две минуты бизнесвумен Ольга Кривенко не произнесла ни одного матерного слова!
— Ты не одна в офисе?
— Почему, одна.
Я, грешным делом, подумала, что рядом с ней сидит некто Кононов по кличке Ушастый и Ольга при нем старается выглядеть тихой и белой, как овечка Долли.
— Лелька, ты сейчас как раз Хмелевскую читаешь?
— А ты откуда знаешь? — удивилась она, хотя происхождение «холеры» и «гангрены» мне даже особо вычислять не пришлось.
— Я здесь общаюсь исключительно с милиционерами. Учусь. По-ихнему это дедукция называется.
— Везет тебе! — завистливо сказала подруга.
Да уж, везет! Лучшие мужчины Гуляйполя, то бишь Костромино, буквально дерутся между собой за право поговорить с королевой компьютерного бизнеса Ларисой Киреевой или просто купить у нее наследный дом по двойному тарифу…
— А как там поживает Ушастый?
В трубке словно задохнулись, а потом раздался голос моей шефини:
— А что ему сделается, Ушастому?
— Ты его все-таки выгнала?
— Ну не так чтобы выгнала…
Значит, я угадала. То-то мне казалось, что подруга излишне возбуждена.
— Олька, а Лева знает?
— Никто ничего не знает, — каким-то угасшим голосом проговорила Оля. — Ни Лева, ни Ушастый. Как я теперь Левке об этом скажу? Он столько для нас сделал. Вот сегодня позвонил, на презентацию позвал… А тут еще как назло ты в своей Кукуевке застряла. Надо посоветоваться, и не с кем, твою мать!
Знакомые ноты! Не стареют душой ветераны.
— Ладно, жди, скоро приеду. Тут все к концу идет.
— Ты там не очень-то, не храбрись, — сказала Ольга. — А то я тебя знаю. Начнешь права качать, а мужики, как ни крути, все равно сильнее нас. Конечно, только физически.
Не храбрись! Чья бы корова мычала… И хотя Ольга сказала это для проформы, в ее словах чувствовалось непритворное беспокойство за меня. Пустячок, а приятно.
Значит, я считаю, что все идет к концу. Что — все? Мои отношения с Михайловским. Эпопея с наследством. И вообще все непонятки. Вряд ли, когда это выяснится, мне позвонят в мой родной город и расскажут, что к чему.
Я подхватила свой пакет и заторопилась домой. Уж и не знаю, откуда взялось это желание — побыстрее вернуться к своему, пусть и временному пристанищу — в теткин дом. Как будто возле него как раз происходило нечто, в чем мне непременно надо было участвовать.
Деньги у меня с собой, в сумке, документы тоже. Мой дом — уже не мой, хотя я и не написала сотнику Далматову никакой доверенности на право продажи или оформления. Но наверное, если Георгий Васильевич захочет, он и сам все оформит. В крайнем случае он свяжется со мной, и я вышлю все необходимые документы телеграфом.
Улица Парижской коммуны оказалась всего в трех кварталах от центра. Но едва я ступила на нее, как увидела вдалеке, судя по всему, как раз против моего дома, скопище машин. От неожиданности я сбавила шаг. Что там происходит? Я увидела даже трейлер с огромным двадцатифутовым контейнером. Уж не разбирает ли кто-то теткин дом в мое отсутствие?
Поневоле ускоришь шаг. Я подошла совсем близко, и тут мне навстречу из машины вышел сам Александр Бойко.
— Лара, ты не передумала уезжать? — спросил он деловым тоном.
— Не-ет, — растерянно проблеяла я.
— Вот и хорошо. Я как чувствовал. Я, честно говоря, за тебя переживаю. Словно Липа и вправду оставила под мой присмотр свою дочку, которой надо помочь собраться… Вот я и подумал, чего тебе самой со всем возиться. Помогу девчонке, чем смогу. Вызвал контейнеровоз. Иди в дом, распорядись, что грузить, как складывать. Ребята у нас опытные, они умеют паковать вещи.
Теперь он разговаривал со мной как близкий родственник. Этакий заботливый дядя Саша. Однако не только Жора Далматов хотел побыстрее выпроводить меня отсюда…
— Но почему такая спешка?
— Просто я подумал, ну что делать в нашей глуши такой молодой красивой девушке? Насквозь городской. Мало ли… Нет, если ты хочешь у нас задержаться, я могу выделить охрану.
— Не пойму, зачем мне охрана?
— А зачем убили твою соседку? — ответил он вопросом на вопрос.
— Она кого-то видела. Была нежелательным свидетелем, — неуверенно предположила я.
— А ты затеяла расследование и привлекла к этому делу милицию. Требуешь, чтобы поднимали давно закрытые дела…
Я почувствовала, как он хочет сказать что-то, чтобы от меня отмахнуться: мол, не мое это дело, то да сё.
Но в последний момент Бойко, видимо, передумал, потому что вдруг признался мне:
— Я поклялся перед портретом Липы, что ее убийцы получат свое. Я отыщу их и заставлю жрать собственное… В общем, землю жрать! До твоего приезда я все не мог нащупать ниточку, за которую мог бы распутать клубок. Может, у меня начисто отсутствует эта… дедукция? Я уже и Липу просил, пусть бы хоть намекнула!
— Как — просили? — не поняла я.
— Так, просил, — ничуть не смутился он. — Во сне ко мне приходит, смотрит, улыбается и молчит. Я спрашиваю: «Кто это сделал, Липа, скажи, и я порву его, как Тузик грелку!»
Он опустил голову, и мне показалось, что в его глазах мелькнула слеза.
Краска кинулась мне в лицо. Я почувствовала себя так, словно в чем-то предала тетку, не давая свершиться законной мести, и отдала ее записку в руки представителя милиции, которая уже однажды закрыла расследование теткиной смерти, назвав ее несчастным случаем…
— Знаете, — с запинкой выговорила я, — может, вам это поможет… Я нашла записку тети Липы.
— Предсмертную?!
— Думаю, нет, скорее, она набрасывала это для себя. Может, откуда-то списывала.
— Где она, давай! — Он с надеждой протянул ко мне свою мощную лапищу.
— У меня ее нет, — жалобно промямлила я, — милиция отобрала. Но может, вам и не очень важны эти суммы… В общем, там было написано: «Антитеррор» и суммы — двести-триста баксов с каждой точки кафе, баров, шашлычных.
— Антитеррор, говоришь? — Лицо его оживилось. — Значит, все-таки Далматов. Размеры дани, надо полагать. Кто же об этом не знал. Уж в бескорыстие Жоры мог поверить разве что младенец.
— Но если это не было секретом, тогда почему же убили тетку?
— Потому, что дело было накануне выборов в законодательное собрание, куда Жора таки прошел. А тетка твоя пописывала в районную газету… Возможно, она пригрозила ему разоблачением…
— А Лиду почему убили? Выборы-то уже прошли.
— А Лиду — чтобы она исполнителя не узнала. Уж кто-кто, а Далматов знал, что я смерть Липы без отмщения не оставлю. Надо думать, боялся. У него-то против меня кишка тонка, хоть и денег, говорят, он успел наскирдовать прилично… Вот все и встало на свои места.
— Александр, — сказала я осторожно, — вы думаете, моей тете это бы понравилось?
— Что — это? — недружелюбно поинтересовался он.
— Ваша месть. И вот это выражение лица. Не прощающее.