Страница 30 из 31
Если только толпа догадается, что может хотя бы на мгновение остановить карету, в которой сидит король, тогда они тут же поймут, что могут делать все, что им захочется. Все, что еще сдерживало их, была старая суеверная вера в королевскую власть, божественную природу монархии, которую проповедовал король Иаков и в которую страстно верил Карл.
Толпа постепенно смыкалась вокруг кареты, пока та медленно ползла мимо, но никто еще не отваживался дотронуться до нее, как будто боялись обжечь руки о роскошную позолоту. Однако Джон понимал, что как только хотя бы кто-то один хотя бы раз прикоснется, то все сразу поймут, что король отнюдь не бог, не карающая десница. Если они отважатся хотя бы раз прикоснуться, то разорвут всех.
— Назад! — орал Джон. — Дорогу королю!
Все теперь зависело от того, удастся ли карете выдержать мучительно медленную скорость пешехода, нигде не задерживаясь, не останавливаясь, двигаясь постоянно на запад, туда, где солнце посверкивало на воде в открытых сточных канавах, как бы указывая путь к безопасности.
Кто-то потянул его за полу куртки, Джон с трудом сохранил равновесие, ухватившись покрепче за ремень лакея, стоявшего рядом с ним на запятках. Он посмотрел вниз. Это была женщина, лицо ее было искажено яростью.
— Свобода! — выкрикнула она. — Смерть католикам! Смерть католической королеве!
— Свобода и король! — крикнул в ответ Джон.
Он попытался улыбнуться ей, но почувствовал, что губы прилипли к сухим зубам. Только бы королева прятала лицо!
— Свобода и король!
Карета подскакивала на булыжной мостовой. Толпа становилась все гуще, но впереди уже была видна свободная дорога. Кто-то швырнул в дверцу кареты комком грязи, но толпа была слишком густой для того, чтобы швырять камнями. И хотя пики все еще поднимались в воздух при криках «Свобода!», они еще не были нацелены на стекла в окошках кареты.
По мере того как экипаж все дальше продвигался по дороге, ведущей из города, толпа редела, как и рассчитывал Джон. У большей части этих людей были дома, или рыночные прилавки, или даже торговля в Сити, они ничего не выиграли бы, преследуя карету по Вест-вэй. Кроме того, они уже запыхались, и забава им надоела.
— Давайте откроем дверцы! — воскликнул кто-то. — Откроем дверцы и посмотрим на эту королеву, на католическую королеву. Послушаем, как она молится, что это за молитвы, которым они так хотели нас всех научить!
— Смотрите! — завопил Джон так громко, как только мог. — Ирландец!
Он показал назад, туда, откуда они приехали.
— Идет во дворец! Ирландский священник!
С ревом толпа повернула назад и побежала ко дворцу, спотыкаясь и поскальзываясь на булыжниках, преследуя свои собственные ночные кошмары.
— А теперь гони! — заорал Джон кучеру. — Гони изо всех сил!
Кучер хлестнул лошадей, они рванулись вперед, карета дернулась, подскакивая на булыжной мостовой. Джон висел, прилепившись к задку кареты, как ракушка, покачиваясь на кожаных ремнях и пряча голову после того, как ветер сдул с нее шляпу.
Когда они выбрались в пригороды Лондона, улицы стали спокойны, люди либо забаррикадировались в домах и молились о мире, либо отправились в город.
Джон почувствовал, как судорога отпускает его горло, он ослабил хватку за ремень и спокойно покачивался всю дорогу до Хэмптон-Корта.
В Хэмптон-Корте короля не ждали. К приезду королевской семьи ничего не было готово. Кровати и мебель, ковры и картины — все осталось в Уайтхолле.
Выйдя из кареты, семья остановилась перед наглухо запертыми дверями дворца. Ни один слуга не появился, чтобы открыть им дверь.
Джону казалось, что мир рушится вокруг него. Он замешкался и оглянулся на своего государя. Король прислонился к грязному колесу кареты и выглядел совершенно изможденным.
— Не ожидал я такого приема! — мрачно сказал Карл. — Двери моего собственного дворца закрыты передо мной!
Королева умоляюще посмотрела на Традесканта.
— Что нам делать?
Джон почувствовал раздражающее чувство ответственности.
— Подождите здесь, — сказал он. — Я пойду найду кого-нибудь.
Он оставил королевскую карету стоящей перед внушительными и величественными парадными дверями и обогнул здание. Кухни были в обычном неряшливом состоянии — пока во дворце нет короля, вся обслуга отдыхает.
— Проснитесь, — Джон просунул голову в дверь. — Король, королева и королевская семья ждут у дверей, пока вы их впустите.
Его слова произвели эффект брандера, взорвавшегося посреди скопища мелких шлюпок в гавани Уитби.[8] Сначала воцарилось ошеломленное молчание, а потом поднялся страшный переполох.
— Бога ради, откройте же парадную дверь и впустите их! — приказал Джон и вернулся во внутренний двор.
Король все еще стоял, прислонившись к карете, и разглядывал внушительные крыши дворца с таким вниманием, как будто никогда их раньше не видел. Королева все еще сидела в карете. Ни тот, ни другая не двинулись с места с того момента, как Джон оставил их, хотя дети хныкали в карете, а одна из нянечек молилась.
Джон изобразил на лице улыбку, подошел ближе и поклонился.
— Сожалею о столь скверном приеме, — произнес он.
Пока он произносил эти слова, парадная дверь со скрипом отворилась, и оттуда выглянула испуганная физиономия лакея.
— Но в доме есть пара кухарок и домашних слуг, — обнадеживающе заявил Джон. — Они смогут обеспечить комфорт вашим величествам.
При виде слуги королева несколько оживилась. Она поднялась на ноги и подождала, пока лакей поможет ей выйти из кареты. Дети вышли вслед за ней.
Король повернулся к Джону:
— Благодарю тебя за ту службу, что ты оказал нам сегодня. Твой эскорт был очень полезен.
Джон поклонился.
— Я рад, что ваше величество благополучно прибыли сюда, — сказал он.
Уж по крайней мере это он мог сказать с чистой совестью. Он в самом деле был рад, что смог благополучно вывезти их из Лондона. Он не мог остаться в стороне и наблюдать, как принцев и королеву толпа вытащила бы из кареты, точно так же, как не смог бы спокойно наблюдать за тем, как обижали бы Эстер и его детей.
— Пойди распорядись, чтобы нам приготовили к…комнаты, — велел король.
Джон замешкался.
— Я должен вернуться домой, — сказал он. — Я распоряжусь, чтобы все было сделано так, как вы пожелаете, и потом отправлюсь домой.
Король едва заметно повел рукой, что означало «нет».
Джон колебался.
— Ос…оставайся, пока здесь не установится хоть какой-то порядок, — невозмутимо сказал король. — Скажи им, чтобы приготовили наши личные покои и обед.
Джону ничего не оставалось делать, как только поклониться, осторожно отступая, удалиться и отправиться выполнять его приказания.
Сделать, собственно говоря, можно было немногое. Во всем дворце нашлась только одна кровать, достойная их.
И вот король, королева и оба наследных принца вынуждены были устроиться на ночь в одной постели, на единственной проветренной простыне в целом дворце.
Обед был подан обильный, но назвать его королевской трапезой было трудно. Не было позолоченных тарелок и кубков для сервировки. Все внешние приманки монархии — гобелены, ковры, золотые блюда и драгоценности, даже богато расшитое постельное белье, все, что всегда путешествовало вслед за королем по всей стране, — все осталось в Уайтхолле. В пустовавших дворцах оставались только вещи средней руки, и Хэмптон-Корт не был исключением. Королева ела из оловянной посуды с видом оскорбленного достоинства.
Обед подавали кухонные работники и придворные скромного происхождения и положения, которые присматривали за дворцом в отсутствие короля. Они подавали блюда согласно этикету, преклонив колено, но все церемонии на свете не могли скрыть, что на оловянных блюдах, которые ставились на простой дощатый стол, подавали всего-навсего хлеб и мясо.
— Завтра ты будешь сопровождать меня и королеву в Виндзор, — сказал король, закончив обед. — А оттуда в Дувр.
Традескант, сидевший за нижним столом, встал со скамьи и припал на колено на засохший тростник, покрывавший доски пола.