Земля надежды

Прежде чем Эстер произнесла «аминь», он поднял голову и осмотрелся. Все домочадцы сидели вокруг стола в аккуратном порядке, по обеим сторонам от Эстер — его дети, чисто умытые и аккуратно одетые. Еда на столе была доброкачественная, но там не было ничего богатого, показного или расточительного. И — именно эта деталь помогла ему принять решение — на подоконнике стояла чаша с темно-синими и белыми колокольчиками, которые кто-то озаботился выкопать и пересадить из сада ради их яркого цвета и прелестного легкого аромата.

Никто, кроме Джона Традесканта, отца Джея, не приносил цветы в кухню или просто в дом ради удовольствия. Цветы в доме считались работой. Их выращивали в оранжерее, они цвели в саду, их показывали в комнате редкостей, засушенными в сахаре или нарисованными. Но любовь Эстер к цветам напомнила об отце, заставила Джея подумать, глядя на нее, сидящую между его детьми, что огромные болезненные пустоты в его жизни, где раньше были жена и отец, возможно, могли бы затянуться, если эта женщина будет жить и работать рядом с ним.

Джей не мог забрать своих маленьких детей из дома и увезти в Виргинию. Он даже не мог представить себе, что сам может туда вернуться.

Время, которое он провел в лесу, казалось сном, будто это происходило с кем-то другим, со свободным, новым человеком на новой земле. Все первые месяцы после возвращения, заполненные беспокойством и делами, в течение которых он должен был превратиться из Джона-младшего в настоящего Джона Традесканта, в Джона Традесканта-единственного, он крайне редко вспоминал о Сакаханне и о своем обещании вернуться. Прошлое казалось игрой, в которую он только поиграл, фантазией, далекой от реальности. А теперь, когда он вернулся в Ламбет, в свой старый мир, и старая жизнь сомкнулась вокруг него, он уже думал, что, вполне вероятно, отец был прав и что Эстер действительно будет нужна ему и для того, чтобы помогать в делах, и для того, чтобы вести дом.

Он решил, что попросит ее остаться. Он знал, что никогда не попросит ее любить его.

До конца лета Джей не делал ей официального предложения выйти за него замуж. Первые месяцы после возвращения он не мог думать ни о чем, только о том, как расплатиться с долгами, вызванными падением рынка тюльпанов.

Традесканты, отец и сын, уверенные в том, что рынок растет, вложили семейное состояние в покупку редких луковиц тюльпанов. Но к тому времени, когда тюльпаны расцвели в своих фарфоровых горшках, а в прекрасной земле появились лишние луковицы-детки, рынок рухнул. Джей с отцом остались должны своим пайщикам почти тысячу фунтов, и их чувство чести требовало выплатить долги.

Продав новые растения из Виргинии с хорошей прибылью и распространив информацию о новом виде папоротника «адиантум венерин волос», самой утонченной разновидности, которую, увидев в первый раз, сразу же хотели приобрести все без исключения, Джей удвоил и потом снова удвоил прибыль от питомника. И наконец семья начала вести дела с прибылью.

Венерин волос был не единственным трофеем, за который сражались посетители сада. Джон предлагал новый жасмин. Такого жасмина никто еще не видывал, он цеплялся и карабкался по жердочкам, как жимолость, и пах так же сладко, но цвел яркими лимонно-желтыми цветами. Новая аквилегия, американская аквилегия. И самый лучший из всех выживших молодых деревцев — платан, американский платан.

Джон был уверен, что в английском климате дерево вырастет таким же большим, как дуб. У него было не больше полудюжины образцов каждого вида, и он ничего не продавал. Он принимал заказы, брал предоплату и обещал доставить сеянцы, как только новые растения размножатся. Американский клен, который он так заботливо вез в Англию, не хотел расти в саду Ламбета, хотя Джон хлопотал над ним, как мать над своим первенцем. Он также потерял единственный образец тюльпанового дерева и поссорился вплоть до драки со старинным другом отца, знаменитым ботаником Джоном Паркинсоном, когда пытался описать, как этот засохший прутик в саду Ламбета великолепно цветет дома, в Америке.

— Я говорю вам, что это дерево величиной с дуб, листья у него маслянисто-зеленые, а цветы размером с вашу голову! — клялся Джон.

— Да неужели? — парировал Паркинсон. — Рыба, что сорвалась с крючка, всегда самая большая.

Александр Норман, свояк Джона и душеприказчик Джона Традесканта, на неплохих условиях взял на себя обязательства по кое-каким долгам Традескантов — как подарок молодой семье.

— Это пойдет на приданое Френсис, — говорил он. — Она такая прелестная девица.

Джей продал несколько полей, что принадлежали его отцу в Кенте, и расплатился почти со всеми долгами. Долги, что все еще оставались, были на двести фунтов — точно на сумму приданого Эстер. Как-то раз, сидя перед раскрытыми бухгалтерскими книгами, он вдруг обнаружил, что думает о том, что приданое Эстер может быть его, стоит только попросить, и что тогда счета Традескантов могут снова показывать чистую прибыль. Придя к этому совершенно неромантичному выводу, он положил ручку и отправился искать Эстер.

Все лето он наблюдал за ней. И она знала, что проходит двойное испытание — достаточно ли она хороша, чтобы носить имя Традескантов, и насколько она может сравниться с Джейн. Ни разу она не выказала ни малейшей нервозности.

Он следил, как она общается с посетителями музея редкостей. Она показывала экспонаты со спокойной гордостью, как будто была рада быть частицей дома, в котором содержались такие диковины, но в то же время не хвасталась этим. Она научилась перемещаться по заполненной людьми комнате быстрее, чем можно было бы ожидать. Она могла с плавной уверенностью переходить от шкафов к экспонатам, висевшим на стенах, отдавая распоряжения, показывая, обсуждая. Опыт жизни при дворе помогал ей свободно находить общий язык с самыми разными людьми. А ее происхождение из семьи музыкантов и живописцев придавало ей уверенности при работе с произведениями искусства.

Она хорошо общалась с посетителями. Без смущения просила их заплатить деньги сразу при входе, а потом провожала посетителей в зал с экспонатами. Она не навязывала себя в качестве экскурсовода. Она всегда ждала, чтобы они сами объяснили, что именно их особенно интересует. Если они хотели зарисовать какой-либо из экспонатов, она тут же пододвигала столик к венецианскому окну, где свет падал наилучшим образом, и тактично оставляла посетителя одного.

Иногда приходила большая компания любопытных визитеров, просто хотевших провести утро в музее, а потом похвастаться перед друзьями, что в Лондоне они посмотрели все стоящее: львов в Тауэре, личные покои короля в Уайтхолле, экспонаты в Ковчеге Традескантов. Она обязательно подводила их ко всем необычным экспонатам и показывала русалку, птицу, которая не летает, челюсть кита, скелет единорога — все, что они могли бы описать, вернувшись домой. А каждый, кто мог потом услышать их рассказы, становился потенциальным посетителем.

После осмотра зала с редкостями она вела посетителей в сады и для этой прогулки выучила все названия растений. Она всегда начинала с каштановой аллеи, а там всегда заводила рассказ с одного и того же:

— Все эти деревья, все до одного, ведут свое происхождение от черенков и плодов, полученных господином Традескантом от самых первых шести деревьев. Впервые они выросли в его саду в 1607 году, и он прожил достаточно долго, чтобы увидеть, как они цветут в этой красивой аллее.

Посетители останавливались и любовались стройными, сильными деревьями, богато покрытыми широко распростертыми лапчатыми листьями.

— Они красивы и сейчас, летом, с густой листвой, покрывающей мощные изогнутые ветви. Но когда они в цвету, кажется, что ветви усеяны букетами яблоневого цвета. Я видела, как каштан заставили цвести ранней весной, и соцветья наполнили комнату легким ароматом нарцисса, их аромат можно даже сравнить с восхитительным запахом лилий.

— А кто заставил каштан цвести для вас раньше времени? Мой отец? — спросил Джей после того, как очередная группа посетителей отбыла, истратив небольшое состояние на саженцы и загрузив свой фургон маленькими горшочками.