Ребенок

– Тройки.

– Все понятно, ты, как и большинство девушек, гуманитарий. И мне кажется, что с твоим характером тебе подойдет журналистика. Ты никогда не пробовала что-то писать в газету?

Я покачала головой.

– А просто так, для себя?

– Тоже нет.

– Ну может быть, еще напишешь, в молодости все берутся за перо.

Илья Семенович пригубил вино. Воротник его рубашки был свободно расстегнут, волосы слегка разлохмачены ветром, глаза живо блестели. Я смотрела на него так неотрывно, что мне самой становилось стыдно, но оторваться не могла – я впервые увидела человека, в котором сливались «свой парень» и «мудрый учитель», «заботливый отец» и «мужчина моей мечты». И кроме того, после суток знакомства он уже казался мне таким красивым!

– Ты уже решила, куда будешь поступать?

– Нет. Но я хочу учиться где-нибудь в другом городе.

– В столице, конечно?

Я засмеялась:

– Конечно!

– «В Москву, в Москву, в Москву!»

Илья Семенович как-то грустно повел уголком рта. Он перевел глаза на ночную бабочку, что билась о лампу на потолке, и усмехнулся. Затем его глаза вернулись ко мне.

– Ну, не буду тебя сразу разочаровывать – вдруг тебе повезет. Везет же кому-то, в конце концов… Если уж ты решила штурмовать столицу, то тебе дорога в МГУ на факультет журналистики: там, по-моему, нужно сдавать как раз те предметы, по которым у тебя пятерки. Хотя лучше уточнить…

Я вдохновенно кивала, не собираясь, конечно, ничего уточнять: раз Илья Семенович сказал, что я должна поступить в МГУ, сдав литературу, английский и историю, значит, так оно и будет, вне зависимости от мнения приемной комиссии.

Мы жадно съели сочные, горячие и нежные хачапури и почти допили вино. Не могу сказать, что голова у меня шла кругом, скорее она вихрем летела по орбите, будучи не в состоянии ни удалиться, ни приблизиться к сиявшему в центре Илье Семеновичу. Он продолжал что-то говорить, я кивала, согласная с каждым его словом, маленький ресторанчик постепенно наполнялся, и на эстраде появились музыканты: бас-гитарист, клавишник, ударник и очаровательный юноша с микрофоном, который светло улыбался присутствующим, но никак не мог сфокусировать взгляд. Эта компания исполняла старые западные хиты, до предела затасканные, но до предела милые, и Илья Семенович пригласил меня на первый же танец под медленную песню (это была то ли «Lady in Red», то ли «Woman in Love»). Когда он взял меня за обе руки и приблизил к себе, чтобы нам с ним двигаться в одном ритме, я почувствовала, что поднимаюсь на какую-то немыслимую для себя раньше высоту. Я внезапно встала на опаснейшую вершину острейшего горного пика и едва выдерживала адский восторг и божественную слабость, я знала всю красоту и радость раскинувшегося подо мной мира, но не видела ничего, потому что в глазах стояло одно солнце. Много позже, вспоминая этот момент, я поняла, что испытала настоящее полноценное счастье. Таких вдохновенных моментов полного вознесения к счастью у человека бывает лишь несколько за всю жизнь. Я была счастлива два раза.

Из ресторана Илья Семенович проводил меня до дома, куртуазно поцеловал мне руку и ушел из моей жизни. Все время, пока его белая рубашка одиноким парусом рассекала ночь, я внушала себе, что это и есть мое роковое «прощание навсегда», когда человек уходит, но остается в тебе навечно, словно Прометей – частицей своего огня.

II

Утром после выпускного вечера я уже садилась на московский поезд. Ровно через сутки я сошла с него на Курском вокзале, немного постояла и с легкой дрожью сжала ручку чемодана – моего единственного спутника и единственное родное существо в столице. Вечером того же дня я поставила чемодан на пол в комнате университетского общежития, куда вселилась уже в качестве абитуриентки.

Если бы меня в тот момент спросили, что я чувствую после целого дня скитаний в наземном и подземном царстве транспорта, после тормозящего сердцебиение момента подачи документов и идиотски долгих мотаний с бумажками в руках по кабинетам и корпусам разбросанного по всей Москве университета (с целью заселиться в общежитие), я бы ответила только одно: упасть прямо там, где стою, что будет дальше – не важно.

Если бы меня спросили, что я чувствую после того, как мне удалось самостоятельно добраться до столицы, покорить доселе не виданный метрополитен и успешно (!) подать документы для сдачи экзаменов на факультете журналистики, я бы тоже ответила только одно: выбежать на крышу общежития и до утра танцевать там рок-н-ролл.

Не выпуская ручки чемодана, я присела на кровать. Бесконечная усталость и бесконечный восторг сливались во мне как два могучих течения, и в какой-то момент я вдруг воочию увидела перед собой черную бездну – Мальстрем. Голова стремительно закружилась, словно меня действительно затягивало в пучину, но я даже не пыталась сопротивляться: я внезапно перестала чувствовать себя человеком, а была настолько же безвольна и покорна происходящему, как летящая в воронку щепка. Спустя какое-то время я почувствовала, что водоворот отпускает меня: в глазах светлело. Неуверенно приоткрыв их, я поняла, что просто наступило утро, ноги у меня все еще стоят на полу, тело криво притулилось на незастланном матрасе, а рука продолжает сжимать ручку чемодана. На соседней кровати (чистенькой и простынно-белой) уже спала соседка.

Было очень рано, около шести, – лучшее время суток. (Я это знала наверняка, поскольку была жаворонком и привыкла рано вставать на прогулку с собакой.) Мир в это время еще невинен и чист, словно новорожденный, только-только вынырнувший в жизнь из небытия. Взгляд рассветного мира безоблачен и светел от надежд, солнце еще не успело ничего раскалить, опалить или выжечь. На рассвете очень хочется любить, и никогда не верится, что рано или поздно все чувства доходят до полудня, а потом лишь доживают остаток дня.

Я поднялась, радуясь тому, что меня не удерживают постельный уют и необходимость одеваться, плеснула в лицо водой и вышла из комнаты. Мне было немного страшно вызывать лифт в полной тишине, ехать в нем в одиночестве и проходить пустой холл со спящим вахтером, но едва я вышла на улицу, я поняла: сегодняшнее утро создано для меня. Это утро должно зарядить меня радостью и высветить всю красоту лежащей впереди меня жизни, чтобы я не боялась дерзать и надеяться.

Я сбежала вниз по лестнице, обогнула статный, вытянувшийся во много этажей общежитский корпус и прямо у его подножия увидела пруды. Конечно, в них нельзя было купаться; конечно, их дно было устлано пивными крышками и они по самую поверхность заросли водорослями, но я, не чуя себя от радости, бродила по обрамлявшему их бетону и твердо знала, что с такой же уверенностью смогу идти по воде или заставлять стихию расступаться перед собой.

На улице я, как ни странно, была не одна. По другую сторону пруда на травянистой площадке стоял молодой человек в спортивных шортах. Точнее, он не стоял: он поминутно замирал в странных позах, то жестко скрещивая перед собой руки, то отрывисто рассекая ими воздух, ноги его были широко расставлены и спружинены. Последние тоже находились в отрывистом движении: парень как-то резко перескакивал с места на место и иногда выбрасывал ногу вверх, разрубая воздух ступней. Обходя пруд по бетонному бортику, я неуклонно приближалась к месту действия этой странной пантомимы и наконец приблизилась настолько, что меня нельзя было не заметить. Я встала в классическую позу зеваки и восхищенно металась взглядом вслед за мелькавшими в воздухе руками и ногами.

Я, конечно, и раньше наблюдала чудеса человеческой ловкости и владения своим телом, но тут я впервые увидела, как из человека буквально бьют энергетические молнии и, на мгновение задержавшись, возвращаются снова к нему, как вся человеческая мощь и воля на миг концентрируются в кончиках жестко выпрямленных пальцев. Молодой человек двигался в основном рывками, но отнюдь не напоминал автомат, скорее он напоминал стихию, которая каждую секунду выплескивалась в новое жестко заданное русло. Это настолько завораживало, что я невольно попыталась повторить его движения: встала в ту же самую позу, расставив и спружинив ноги, и попыталась так же стремительно рассечь воздух перед собой ребром ладони.