Страница 5 из 12
Все вокруг изменилось, да и она сама стала другой. Чувство грусти, потери и сожаления охватило ее. Улица детства…
На этой улице душным июльским вечером она целовалась первый раз в жизни. Здесь же, задыхаясь от счастья, сказала первое «люблю»… Много чего произошло на этой улице в первый раз, и вот она вновь на этой улице… После долгих лет отсутствия, после разводов, разочарований, обид… Милое детство! Так тосковать о тебе на сороковом году жизни…
Оксана уселась на поваленное дерево, на этом дереве они сидели вместе с Ромкой. Здесь она провела самые счастливые часы в ее жизни. Но дерево потемнело и стало трухлявым, и его время подточило. Подошла дворняжка, обнюхала ее и уселась рядом.
…Все как всегда. Как и было раньше, с той лишь разницей, что раньше у меня было будущее. Сегодня у меня есть только прошлое и так осточертевшее мне настоящее…
Я вернулась сюда с опозданием на двадцать лет. За это и наказана…
Зачем было уезжать так далеко? Может быть в погоне за… за чем? Я даже не помню, чего я хотела от жизни. Может быть, мое место было здесь и сбежав отсюда я прошла мимо счастья? Может быть, и сейчас не поздно все вернуть, ведь не такая уж я старая…
Интересно можно ли изменить свою судьбу или уже все предраспределено свыше? Если нет, то можно плюнуть на город, остаться здесь, найти Ромку Шахова и увести его от глупой жены. Такое ощущение, что я наконец нашла себя…
Вдруг дворняжка вскочила и залаяла. Оксана прислушалась к шуму, который донесся из-за кустов. Двое мальчишек гонялись друг за другом по пыльной улице. Один мальчишка, что постарше, подставил подножку другому, тот упал и завизжал на весь двор. Тот, что постарше, принялся тузить его. Дворовые собаки залаяли на все голоса. На этот шум из калитки выскочил мужчина в майке и трениках, с вытянутыми коленками, и принялся их разнимать.
— Это он! — младший кивнул на старшего и плюнул ему в голову, за что получил от отца хорошую затрещину.
— Это не я начинал! Он испортил мой шалаш! — и он пнул со всей силы младшего в коленку. Тот упал и завыл, что было мочи.
Отец выдал ему тоже пару оплеух и потащил их домой. Они упирались, орали, пытались пнуть друг друга. Тут мужчина заметил Оксану и остановился:
— Не может быть! — произнес он, разжав пальцы. Мальчишки выскочив из рук и, награждая друг друга пинками, скрылись за углом.
— Оксана! — он с улыбкой спешил навстречу.
Ей тоже хотелось крикнуть — не может быть!
Это не может быть Ромка! Этот лысый, плюгавый мужик не может быть ее Ромкой! Тот Ромка был загорелый и лохматый, не боявшийся ни черта, ни дьявола… но этот — затюканный жизнью, облысевший, плюнувший на себя и влезший в мерзкие треники мужик не мог быть ее Ромкой!
— Сколько зим, сколько лет, — он стоял рядом и смотрел на нее как на восьмое чудо света.
— Долго будешь жить, я только что о тебе вспоминала, — Оксана выдавила из себя улыбку.
— Отец сказал, что я здесь? — спросил он и провел рукой по остаткам волос на голове. Чувствовалось, что он не в своей тарелке.
— Да, — ответила Оксана.
— Я его видел на днях. Он не был уверен, что ты приедешь, — сказал он, вытаскивая мятую пачку дешевых сигарет.
Пока он доставал пальцами, пожелтевшими от никотина, сигарету из пачки, Оксана внимательно рассматривала его. От того отчужденного взгляда, что сводил ее с ума, ничего не осталось. Глаза потухли, горькие складки пролегли у рта, волосы поредели…
Ничего не осталось от прежнего Ромки! Лишь едва приметный шрам над бровью, который он получил в драке с местным мальчишкой. Они были соперниками и дрались из-за Оксаны. Ромке сильно досталось: были разбиты бровь и нос, все лицо и рубашка в крови… Уже после драки, Оксана оторвав кусок от подола своего платья и, смочив в колодце, вытирала ему лицо. И любила Ромку в этот момент так сильно, как никогда, никого не любила ни до, ни после…
А теперь он стоит перед ней — жалкий остаток прежнего Ромки…
— Рома-а-ан!! — послышался вопль за спиной.
Ромка так и подпрыгнул на месте от этого крика. Казалось он стал сантиметров на десять меньше ростом, ссутулился, глазки забегали.
Оксана оглянулась, рядом с калиткой стояла крикливая, мужеподобная тетка, в сальном переднике и в стоптанных тапках…
Оксана застыла на месте, и волна отвращения захлестнула ее, вызвав приступ тошноты.
…и он мне служил эталоном мужчины, по которому я мерила всех остальных. Это была моя ошибка. Почему я не приехала сюда много лет назад и не увидела то, что осталось от него?..
Ромка поплелся к своему дому, а Оксана не попрощавшись, пошла в другую сторону.
…Вот мы и встретились, но встреча оказалось безрадостной. Было бы лучше и не встречаться, а жить старыми воспоминаниями. Они были красивы…
Шорох одежды предупредил его, что он в комнате не один. Лавров развернулся, встретившись взглядом с Настей. Она стояла, нахмурив лобик, с чупа-чупсом во рту.
— Дед, а ты меня знал раньше? — спросила она.
— Да. Я тебя видел, но ты была совсем маленькая…
— А я тебя не помню, — задумчиво, нараспев сказала Настя.
— В детстве у всех память короткая, — успокоил ее он.
— Ты мне нравишься, — призналась Настя.
— Почему?
— Ты никогда не кричишь и не ругаешься…
— А мама?
— Она всегда ругается. Почти… всегда.
— Ну если «почти», то значит не всегда — пошутил Лавров.
— А я тебе нравлюсь?
— Да, — ответил он.
— Почему? — спросила Настя, удивившись.
— Потому, что ты моя внучка, — пояснил он.
— Разве можно любить только за это?
— Конечно.
— Я мамина дочка, а она меня не любит.
— Нет, она тебя любит, просто не показывает этого. Родители всегда ругают детей, чтобы они были лучше, — попробовал объяснить Лавров.
— Ты тоже хочешь, чтобы я была лучше?
— Нет, ты мне и такая нравишься…
Настя засмущалась, лицо расплылось в улыбке. Она отвернулась.
— Смотри, дед! К нам кто-то идет, — закричала она, тыкая пальцем в сторону двери.
— Это — тетя Фрося. Она наша соседка и хозяйка киски, — объяснил Лавров.
— И-и кто это к нам приехал? — Фрося погладила Настю по голове. — Какая хорошая девочка! Как тебя зовут?
— Откуда вы знаете, что я хорошая?
— Какая же ты еще? — слегка растерявшись, спросила Фрося.
— Всякая… Иногда я балуюсь…
— Ну-у, если всякая, то это хорошо. На то оно и детство, чтобы баловаться. В моем возрасте и не побалуешься уже…
— Почему?
— Какое баловство, если вон все косточки болят? — она обратилась к Лаврову. — Да, дед?
— Ты права, тут бы с постели встать и то счастье…
— Не говори… Проснуться бы живым, и то хорошо, — дает Насте букет сирени. — Держи, поставь в вазу. Я как раз блинчиков напекла… А то пошла бы со мной, я бы тебя и накормила…
— Класс! Я сегодня еще и не завтракала. Дед, поставишь букет в водичку?
— Иди, я все сделаю.
— О-о, папа! Почему ты мне не рассказал ничего? Я бы и не вышла на улицу, — накинулась Оксана на отца. — Иду я и вижу Ромку Шахова: с плешкой, обрюзгшего, с кучей детей. Мне стало так грустно — время безжалостно… Оно разрушает все, до чего дотрагивается. Скоро и меня перестанут узнавать, а лишь спросят — это старая тетка и есть Оксана?..
От этой мысли она содрогнулась. Подошла к зеркалу и вгляделась в свое изображение, потом повернулась и, чтобы увидеть себя со спины, изогнулась в талии — та же гибкость, та же плавность линий, тот же тонкий овал лица…
Это успокоило ее, и она продолжала:
— Потом к нему присоединилась жена — неряшливая кобыла. Я по нему тосковала столько лет, а сегодня в один момент мой идол рухнул с пьедестала. Вылечилась в одну секунду, — закончила Оксана со смехом.
— Чем он тебе приглянулся? Никогда не замечал в нем чего-то особенного… обыкновенный хулиган…
— Это как посмотреть, — не согласилась Оксана.
— Тебе видней…