Кого ты выбрала, Принцесса?

— Деньги дают свободу, — назидательно сообщил Паша.

— Только не тем, кто их делает, — возразил журналист. — Ты же как белка в колесе: давай, крути, еще, еще!

— Зато я могу позволить себе то, что тебе и не снилось.

— Вот это, что ли? — наивным голосом спросил Гера, кивая на отель и лазоревый бассейн.

— Демагог, — сказал Паша и отвернулся.

Наталья вдруг спохватилась, что за последний час Паша ни разу с ней не заговорил. И плавать наперегонки подбил Геру Паша, хотя помнил же, как разозлили Наталью их гонки на «ямахах». Ага, мы, значит, обиделись, про себя сказала Наталья, глядя в коротко подстриженный Пашин затылок. Изменили тактику: будем лежать и дуться, а эта дура пускай мучается.

Она бы и мучилась. Она бы места себе не находила — Паша точно рассчитал. Но это могло быть вчера, а сегодня Наталья смотрела в его затылок, в его жилистую спину с торчащими лопатками и не чувствовала даже особой злости. На посторонних не злятся. Злятся на своих, а посторонний — он идет себе в стороне, и, если сделает мимоходом какую-нибудь гадость, можно ему так же мимоходом ответить и тут же забыть. А можно вообще не связываться, чтобы не портить себе нервы.

Даже удивительно, до чего безразличен стал Наталье этот Костомаров Пал Василич, эксклюзивный дистрибьютор, тридцати двух лет, с женой в разводе. Совсем чужой. Было противно, что она отдавалась чужому.

— А пойдем-ка мы, Гера, на Красное море, — сказала Наталья. — Может, в последний раз искупаемся. А то завтра в это время надо будет вещи собирать.

О сборах было сказано специально для Паши. Чтоб не забывал.

Журналист молча встал и кивком указал на Пашину сгорбленную спину. Наталья пожала плечами.

— Пойдем через мой номер. Так ближе, — сказала она, беря Геру под руку.

— Ничего, если я у тебя выжму плавки? А то капает, неудобно в таком виде… — подыграл ей журналист.

И они ушли, не оглядываясь, хотя Наталью так и подмывало взглянуть на Пашину физиономию. В том, что уж он-то смотрит им вслед, она не сомневалась.

Хотя у журналистов, конечно, вольные нравы, вряд ли они, зайдя в номер к своим ньюсмейкерам, залезают под душ и начинают плескаться. А Гера именно залез и стал именно плескаться. Наталья знала его манеру вести себя на грани дозволенного. А сейчас то ли журналист переступил грань, то ли она сама эту грань перенесла и не заметила. В общем, он плескался, а Наталья пока что прилегла и думала, что ему по этому поводу сказать.

Прошедшая ночь ушла у нее на то, чтобы выковырять из себя Пашу аккуратно и точно, как раковую опухоль. Нельзя сказать, что на Пашином месте осталась кровоточащая рана. Вот пустота была, и Наталья, прислушиваясь к себе, с любопытством и удивлением чувствовала, как эту пустоту по-хозяйски занимает журналист. Она заново переживала свои с Герой недолгие и несложные отношения, и оказывалось, что нет — и долгие эти отношения, и сложные, и ничего, кроме хорошего, она от Геры не видела, хотя на язык он зол и может наорать. По сравнению с Пашей он был такой мальчик-наоборот, как фотографический негатив: где у одного черное, там у другого обязательно белое.

Тогда, на рынке, садясь в «скорую» рядом с Алешкиными носилками, Паша именем ее не поинтересовался и спасибо не сказал. Хотя в тот момент его можно было понять.

А Гера узнал эту историю (на «скорой», он рассказывал), написал статью и потом ноги себе оттоптал, разыскивая Наталью.

Паша как-то странно повел себя с Семакиной и Лучковой. Они из-за него, натурально, дерутся, а он помалкивает и ни да ни нет не говорит. Как будто выбирает. А что, может быть, одна из самозванок — Пашина знакомая? Пообещал ей, скажем, тысячу из пятидесяти — и вперед, девочка, старайся. А потом объявилась вторая самозванка, и Паша сообразил, что не так все будет просто, что начнут искать других свидетелей, а они возьмут да не узнают его, допустим, Лучкову. Или Семакину.

Гера тем временем нашел Наталью. Паша мнется, у Паши сильный соблазн ее не узнать, чтобы не делиться пятьюдесятью тысячами. Но отказаться от Натальи Паша не решается (может быть, побаивается въедливого журналиста), зато решается ее обмануть.

Паша берет у Натальи доверенность, чтобы прикарманить ее часть премии, и перестает звонить. Гера дарит ей поездку за границу. Паша появляется у Натальи в «Принцессе»: навек я твой, а ты моя и все такое; наверное, с доверенностью у него что-то не получилось. А Гера находит Мишкины следы и делает Наталью военной пенсионеркой государства Израиль.

Спрашивается, кого ты выбрала, Принцесса? Что делал рядом с тобой чужой изовравшийся человек?

А ведь был момент — здесь, в «Принцессе», в первый день, — когда она готова была выбрать Геру. Был да сплыл, потому что явился Паша, век бы его не знать.

— С легким паром! — насмешливо сказала Наталья.

Журналист появился, благоухая ее шампунем (гостиничным, но не в этом дело), обернув бедра ее полотенцем. Свои шорты он, приоткрыв дверь к бассейну, бросил сушиться на шезлонг. Горячий ветер из пустыни ворвался в комнату. Гера захлопнул дверь и уселся в кресло.

Наталья мысленно проверила, не было ли в ванной чего-нибудь не предназначенного для Гериных глаз. Кажется, ничего.

— Нахал ты, Герка, — сказала она, оглядывая его плотную фигуру. Надо же, какой кабанчик.

Журналист ответил таким же откровенным взглядом, и Наталья вдруг осознала, что лежит на постели полуголая в своем «Готтексе». У бассейна или даже в двух шагах отсюда, в шезлонге под ее окном, это был бы самый обычный наряд. А здесь и теперь, когда они вдвоем, это вызывающий наряд. Вызывающий всякие эмоции, к которым она пока что не готова. Вызывающий эмоции, которых ей стыдно, потому что ее постель еще пропитана Пашиным запахом.

— Что дальше? — спросил журналист. — Мы действительно пойдем на Красное море?

— Пойдем, — сказала Наталья. — Надевай штаны и пойдем. Дуреха я, Герка, беспросветная.

— Не без того, — признал журналист. — Но ты второй раз называешь меня Геркой, и это вселяет надежду на то, что ты поумнеешь.

Наталья засмеялась, и больше ничего важного они друг другу не сказали до самого Красного моря. Но было такое чувство, будто между ними уже случилось все, что случается между мужчиной и женщиной, — когда, разумеется, мужчина и женщина этого хотят.

27

День знакомства на курорте надо засчитывать за месяц. Потому что на работе мы занимаемся работой, дома мы занимаемся домом, и только на курорте мы занимаемся собой. Ну, и нашими знакомыми, конечно. На курорте мы начинаем замечать, кто как на нас посмотрел, и сами можем посмотреть

со смыслом,

а не просто чтобы не наступить кому-нибудь на ногу. Кстати, на курорте, случается, наступают на ногу с таким прозрачным смыслом, что в старые времена порядочный мужчина после этого был бы обязан жениться.

Если день засчитывать за месяц, то час будет как день, а минута — как час. По арифметике тут не все сходится, но какая может быть арифметика на курорте? На курорте — сплошные личные отношения.

И вот Наталья развивала свои с Герой личные отношения. Если бы ее спросили, зачем она это делает, еще утром Наталья ответила бы: чтобы Паше отомстить. Но уже в обед она ответила бы: сама не знаю. А когда они с Герой пошли на Красное море, началась эта, знаете, игра смыслов, в которой важно все: как близко от нее он стоял в лифте, как протянул ей руку на лестнице, что он при этом сказал (для посторонних — ничего особенного) и что она ответила (тоже какой-то пустяк, но руку подала как для поцелуя, и в этом самый-то смысл и был). Вот в такие минуты, каждая из которых стоила часа, Наталья ответила бы любопытным: отстаньте, девочки, не до вас, вы посмотрите, какой он плотненький, как грибок, и какая твердая у него рука, а глаза добрые, а ушки маленькие и прижатые, так бы и куснула, честное слово! А себе Наталья сто раз сказала: дуреха, дурында, дурочка с переулочка, что ты делаешь и что он о тебе подумает: не успела, подумает, после одного отряхнуться, как второго на себя тянет?