Тангейзер

– Жаль, что нет другого варианта… но, за неимением более земного решения… мы согласны. Однако…

Император насторожился.

– Что еще?

Тамплиер сказал четко:

– Вы не поведете крестоносное войско. Командование должно перейти в другие руки.

Император запротестовал:

– Я не могу передать вам управление армией!

Тамплиер покачал головой.

– Нам это и не нужно. Передайте кому-то из своих, кого не коснулся вердикт папы об отлучении.

Император застыл только на миг, затем лучезарно улыбнулся.

– Согласен. Прекрасно, я иду и на эту уступку… Надеюсь, вы останетесь на дружеский пир?

Оба тамплиера разом поднялись, а госпитальеры встали позже на секунду.

– Спасибо, – сказал тамплиер с холодком, – но нас ждут.

Госпитальеры тоже поклонились с видом крайней неприязни к человеку, которого отлучил от церкви папа.

– Нас тоже. Извините, мы спешим.

Они вышли с торопливостью, словно каждая лишняя минута пребывания в обществе отлученного от церкви императора пачкает их души и приближает к геенне огненной, где уготовано место всем отлученным.

Когда они вышли и двери за ними закрылись, император проговорил задумчиво:

– Армию я, конечно, передам… гм… пусть во главе едет герцог Гардингер. Он достаточно представителен, выглядит важным и достойным. Это хорошо…

Манфред сказал с ухмылкой:

– А если и подстрелят, то не вас, Ваше Величество!

Император захохотал.

– Все верно, дорогой друг, все верно… Так, значит, вы делите палатку с этим рыцарем, что подсказал такое изящное решение?

Тангейзер поклонился как можно более учтиво, а Манфред сказал добродушным тоном:

– Раньше делил, но сейчас он с другими доблестными рыцарями охраняет город.

– Отлично, отлично…

– Ваше Величество, – напомнил Манфред, – а еще он прекрасный поэт и певец. Лучший миннезингер Тюрингии!.. Во всяком случае, я его таким считаю.

Император сказал с легкой усмешкой:

– Я вполне доверяю вашему мнению, дорогой друг, хотя вам медведь не только на ухо наступил, но и по второму тоже потоптался… ха-ха!.. Но я ваш намек понял, мы послушаем новые песни вашего друга на пиру… Вы не против, доблестный друг?

– Тангейзер, – ответил Тангейзер торопливо. – Генрих фон Офтердинген.

– Я помню, – ответил император добродушно. – Добро пожаловать на пир, доблестный Тангейзер.

– Ваше Величество, – вскрикнул осчастливленный Тангейзер, – я безумно благодарен вам за доставленное счастье!

Император усмехнулся.

– Пир еще впереди.

– Я уже за столом, – сказал Тангейзер. – И уже пирую!

Манфред сказал с непонятным выражением:

– Поэты, Ваше Величество, склонны к иносказаниям. Даже я не всегда улавливаю, что он имел в виду.

Император обронил с добродушной усмешкой:

– Я улавливаю.

– Потому что вы тоже поэт, – сказал Тангейзер.

– Ну-ну, – сказал император поощрительно.

– Приятно удивило, – сказал Тангейзер, – странное для германца сочетание чувственности с темой долга и верности слову! И вам это, как ни странно, удалось.

– Я сам странный германец, – ответил император, – родился и жил в чувственном южном Палермо, где полно иудеев и сарацин с их образом жизни и культом наслаждений плоти… А долг и верность слову – это от сути германской нации. В общем, встретимся на пиру!

Манфред взял Тангейзера крепко за локоть, вывел и прошептал:

– Императору не докучай.

– Да я разве…

Манфред стиснул локоть и сказал еще тише:

– Императору ничего не нужно объяснять долго. Он все хватает на лету, а долгие разговоры, когда уже все понятно и все сказано, его раздражают.

Тангейзер пробормотал:

– Именно потому он так много и успевает… Подумать только, знать столько языков!.. Читает старые рукописи диких иудеев и сарацин, у них же вообще даже букв нет!

Манфред усмехнулся, сказал уже громче:

– Иди, приготовься. За тобой придут.

Пир закатили настолько шикарный, что уже по нему чувствовалось: все это остается, а они прямо из-за столов поднимутся в седла и выступят в трудный поход.

Тангейзер чувствовал грозную музыку, разлитую под сводами зала, и хотя ее слышит только он один… а может, и не только он, она не становится тише.

Манфред усадил его рядом с собой, что Тангейзеру льстило, но одновременно он чувствовал себя возле старого рыцаря некой птичкой Божьей, что чирикает себе беспечно да зернышки клюет на дороге, ну, понятно, что там за зернышки, а вот Манфред знает о мире чудовищно много, словно смотрит на него сверху, аки орел поднебесный.

Возможно, таким и должен быть советник могущественного императора Священной Римской империи германской нации, как полностью звучит титул Фридриха, видеть не бескрайние просторы неведомых земель, от которых замирает дух, а проплывающую далеко внизу карту с четко очерченными границами королевств, графств, а также чужих империй.

Император и эмир Фахруддин ибн ас-Саих сидят за одним столом и живо разговаривают, как старые друзья, шутят, смеются и ведут себя так, словно они и росли вместе.

Тангейзер жадно присматривался к ним, а когда увидел, как молчаливые слуги подливают им в чаши красноватый напиток, с некоторым смятением поинтересовался у Манфреда:

– Они что… пьют?

Манфред сдвинул плечами.

– А тебе что?

– Да так… эмиру же нельзя?

Манфред буркнул:

– Почему? Здоровье ему позволяет. Кроме того, может быть, они оба пьют шербет!

– Не похоже, – шепнул Тангейзер. – Я слышу запах вина…

– Дьявол побери твой чуткий нос, – сказал Манфред беззлобно. – Да хотя бы и так, тебе что?

– Не ругайтесь, – попросил Тангейзер смиренно. – Я думал, в исламе с этим очень строго…

– Правильно думал, – ответил Манфред. – А ты не заметил, что здесь мы сами пьем меньше, чтобы не становиться посмешищем для местного населения? Все-таки пьяный… гм…отвратительное зрелище!

– Тем более, – сказал Тангейзер. – Но мне показалось, что эмир пьет тоже.

– Показалось правильно, – ответил Манфред смешливо.

– Но как же запрет…

– Бывают исключения, – успокоил Манфред. – Он же не среди своих, а у франков! Коран предписывает вести себя уважительно в чужих землях. Вот он и ведет…

– Распивая запретное вино?

Манфред хмыкнул.

– Алкоголь, как и алгебра, – арабские слова. До появления Мухаммада арабы были самым пьющим народом на земле! Пророк ужаснулся и все изменил… Впрочем, Омар Хайям, пусть Аллах будет к нему благосклонен, все-таки пил и не скрывал своей страсти. Так что эмиру тоже можно, если у нас в гостях. Таким образом как бы выказывает уважение хозяевам.

К ним прислушался граф Норманн, сказал негромко:

– Он пьет только красное вино. Понемногу. А не как свинья или как мы обычно.

– Если бы арабы пили только вино, – обронил Манфред, – то, возможно, пророк бы и слова не сказал. Но их ученые придумали, как перегонять всякие сладкие фрукты, что падают с деревьев и пропадают зря, получилось особо крепкое вино, его и назвали алкоголем. При здешней жаре одна чаша валит с ног любого здоровяка!.. Пророк увидел валяющихся на улице в собственной блевотине достойных людей, которым свиньи обгрызают уши, и запретил как пить подобное, так и есть свиней.

Граф покачал головой.

– Я слышал об этом. Он не сразу запретил… Сперва просто требовал пить умеренно. Но человек не знает меры, особенно пьяный…

– К тому же для одного и пять чаш – мало, – заметил Манфред, – а для другого и одной много. Потому пророк и сказал наконец, что он прекращает всякие споры о том, сколько можно, а сколько нельзя, и запрещает употреблять даже каплю!

Тангейзер сказал недовольно:

– Ну, это он перегнул… От капли пьяным не станешь и в грязь не упадешь.

– Да? – спросил Манфред. – А давай я тебе сейчас накапаю ведро вина! И посмотрим, каким ты будешь.

Они весело ржали, хлопали смущенного Тангейзера по спине и отпускали грубые шуточки.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.