Страница 77 из 90
Исковерканное и сумбурное, время летело мимо. Мелькали улица заулицей; дым, пар, сумятица. Дойл обнаружил, что находится вкаком-то грязном переулке и в отвратительной таверне. Как и прежде,шумная толпа с радостью платила за его обильную выпивку, но на этотраз феи не отстали и принялись прыгать вокруг его ног: то ли онистали сильнее, то ли он — слабее. Он пил и брел, пил и кричал, пили проповедовал им, пока внезапно Биг-Бен не прозвонил полночь и онне осознал, где находится.
Трезвый!
Он должен куда-то прийти, должен что-то сделать. И он не имеетправа отказаться.
Дойл стоял на краю Стрэнда. Знаменитую улицу блокировалполицейский кордон: ни от Трафальгарской площади с запада, ни отФлит-стрит с востока пробраться туда невозможно было ниоткуда. Онпонятия не имел, что́ должен сделать на Стрэнде, но стремлениепопасть туда было неодолимо. Как и другие прилегающие улицы, идущиес севера и с юга, Кингзуэй и Олдвич тоже были перекрыты. Забылитолько про Брайдуэлл-элли — может быть, потому что она была оченьузкой и завалена мусором.
Дойл скользнул туда, неверной походкой прошел всю аллею иввалился на Стрэнд. Еще недавно это было одно из самых чарующихмест в Лондоне, но теперь оно кишело «развратниками» ипривидениями; под ногами хрустело битое стекло; многие зданиястояли без окон, опустошенные и почерневшие. За последние несколькомесяцев Дойл сам частенько появлялся здесь, покидая собственноетело, тем не менее их призрачные тела его нервировали: молочныеглаза, голубовато-серая кожа и расхлябанная походка напоминали омогиле. К тому же в воздухе стоял отвратительный запах гниющейплоти.
Опустив глаза, он проталкивался сквозь них, пока не достигбольшого старого здания, почему-то не тронутого бунтовщиками. Оченьсмутно сознавая, что делает, он вошел в богато украшенный особняк,поднялся на пятый этаж и постучал в дверь… Феи метались вокруг егощиколоток… Он сел за стол. Его схватили за руки. Сухой хриплыйголос что-то сказал об огромной пользе человечеству.
— Огромную пользу человечеству! Освобождение! Анархия! Боганет! — машинально пропел он.
«Твои узы несокрушимы, мягкокожий!» — прошептали феи.
— Оставьте меня в покое! — прошипел он, а потомприсоединился к хору, уже в полный голос: — Законы должны бытьнарушены! Приличия должны быть отвергнуты! Жизнь должна потерятьравновесие! Истинная свобода!
«Да ты раб оппозиции! — насмехались феи. — У тебятолько два глаза! Почему бы тебе не открыть третий?»
Как и раньше, материализовалась женщина, говорившая с русскимакцентом:
— Вперед, апостолы: освободите растоптанных иугнетенных!
Она протянула руку, чтобы коснуться его. Он знал: такое ужебывало часто — и этот раз будет последним. Его эфирное тело слишкомчасто отделялось от физического. Он был настолько истощен, чтопонимал: обратно ему уже не вернуться. Он попытался сказать «Нет!»,но не сумел. Расплывчатые пальцы погладили лоб. Время исказилось,пространство изогнулось, замыкаясь само в себя. Каким-то образомДойл оказался сразу в двух местах: один Дойл брел по Стрэнду —тяжелый, промокший, опустошенный, одинокий, безумный и потерянный,другой, в то же самое время, плыл над мостовой, и слова русской,как церковный колокол, били по той малой субстанции, которой он всееще обладал. Феи плыли перед его обоими парами глаз — ифизическими, и эфирными.
«Ты должен исполнить начертанное тебе роком! — звенело унего в ушах. — Грядет восстановление, но не выход запределы!»
— Оставьте меня в покое, чертовы ящерицы! — рявкнулон. И удивился собственным словам. Ящерицы?..
Командор Кришнамурти стоял на том конце Трафальгарской площади,из которого выходит Стрэнд, и сквозь туман смотрел на собравшихсяконстеблей. После событий в Тичборн-хаусе его лицо было испещреношрамами и царапинами.
— Ну, ребята, у кого болит голова? — спросил он.Больше половины полицейских подняли руки. — У меня тоже. Изнаете что, мне это изрядно надоело. Сегодня ночью мы должныпокончить с этой заразой. Но, боюсь, для некоторых из вас больсначала станет намного сильнее и только потом исчезнет. Мы оченьблизко к источнику общественных беспорядков, который уже несколькодней разрывает город и одновременно пытается прельстить вас,сделать из вас предателей. Все вы знаете своихтоварищей-констеблей, которые ушли без разрешения и присоединилиськ бунтовщикам…
Все одобрительно забормотали, и один даже проворчал:
— Чертовы дезертиры!
— Нет, — возразил Кришнамурти, — они не виноваты!Их сознаниями манипулируют, и, как я уже говорил, быть может, черезнесколько часов это случится и с некоторыми из нас.
— Нет, сэр, — запротестовали констебли.
— Мы должны быть готовы ко всему. Мы же не хотимприсоединиться к врагу, не так ли? Вот мой приказ, парни, и будемнадеяться, я никогда больше не скажу ничего подобного в своейжизни: если кто-то из вас заметит, что его товарищ поддерживает илисобирается поддержать противника, немедленно вынимайте дубинку ибейте его по голове!
Ошеломленные констебли переглянулись.
— Я не шучу! — сказал Кришнамурти. — Еслипотребуется, вы должны нокаутировать своего товарища, сбить его сног! Понятно?
— Да, сэр! — ответили нерешительные голоса.Кришнамурти знал, что неподалеку, в конце Кингзуэя,детектив-инспектор Честен говорит то же самое другой группеконстеблей, хотя, наверное, более сжато, и что на Флит-стритдетектив-инспектор Траунс делает ту же работу. В каждой из трехгрупп полицейских было не меньше полтораста; более мелкие отрядыохраняли маленькие улицы, ведущие к Стрэнду. Всего, по мнениюКришнамурти, в районе было сосредоточено самое большее шестьсотполицейских. Внутри же полицейского кордона «развратников» было поменьшей мере вчетверо больше.
— Неужели это всё, на что мы можем рассчитывать? —прошептал он самому себе. — Я знал, что полиция теряет людей,но я даже не имел понятия, насколько всё плохо!
Он уставился на облако, колеблющееся у земли. Светила полнаялуна; туман тоже светился, странно и обманчиво ярко. Однакобольшинство газовых ламп не работало, на улицах лежали глубокиетени, и видимость была намного хуже, чем казалась. Подошел сержантКиллер, встал рядом с ним и заметил:
— Не одно, так другое, командор.
— Вы о чем?
— Туман, сэр. С начала бунта на улицах почти нетпаросипедов, многобусов и паролошадей, но пара меньше не стало.Откуда же он берется?
— Хм-м… хороший вопрос, сержант!
— Пар, конечно, смешивается с дымом от пожаров, и мыполучаем этот грязно-серый суп. Но на этой улице большинствопожаров давно догорели. Так что вопрос, командор, откуда всё этоидет?
Кришнамурти вдруг понял, что его дыхание превращается воблако.
— Разрази меня гром! — воскликнул он. — Как же яне сообразил? Погода меняется!
— И ползет на нас, — сказал Киллер. — Жаразакончилась как раз вовремя, но, похоже, это изменение принесет нам«лондонский особый»!
— Смог! — сплюнул Кришнамурти. — Только его нам ине хватало!
Послышался рокот приближающегося винтостула.
— Кто-то из вашего взвода? — спросил Киллер. — Онсильно рискует, командор!
— Нет — пока остается по эту сторону кордона. Мы на самомкраю опасной зоны. Вот если он перелетит нас и окажется надСтрэндом… — Он указал рукой в землю.
— Эй! Он садится! — крикнул Киллер.
Туман расступился, и люди стремглав бросились в стороны отвинтостула, падавшего как камень, но притормозившего буквально запару секунд до того, как он коснулся булыжников и застыл намостовой. Из машины выбрался человек в темных очках, одетый в формуЛетного взвода, и подбежал к Кришнамурти.
— Здравствуйте, сэр, — сказал он, отдавая честь.
— Здравствуйте, Миллиган. Что нового?
— Боюсь, ничего хорошего, сэр. К востоку отсюда бунтразгорелся еще больше. Английский банк горит. Но и этого мало:волнения быстро приближаются к Ист-Энду.
— Черт побери! — прошептал Кришнамурти, снял шлем ипомассировал виски. Если сумасшествие достигнет перенаселенного«Котла» — воистину разверзнется ад: бунтующий Ист-Энд уничтожитЛондон.