Юго-Восток

Народ гудел, точно пчелы, новости перемалывали. Даже шамов я приметил, те тоже хари тянули к новостям. Лялякал как всегда Рустем, этот вечно языком мелет. Я там много чо пропустил, пока башкой крутил. Но и того, чо услыхал, хватило, ешкин медь. Рустем говорил — есть, мол, такое место, где старые био собираются, чтоб перед смертью подраться. Раньше на том месте с мячом играли, а народ глазел. Я сильно удивился, ага. Непривычно, что био — и вдруг своей смертью помирает. Никогда о таком не слыхал. Всех мертвяков, что мы видели, их в бою пожгли или взорвали.

Но дальше Рустем стал рассказывать уж вовсе чудеса. Что, мол, драками теми заправляют вояки, ага, а роботов старых навострились чинить и для кулачного боя перетачивать. И что местный народ собирается, ну вроде как у нас на пустоши, и ставки на выигрыш делают. И что пару дней назад вышел занятный случай, ешкин медь. До того занятный, аж жуть. Говорят, заловили вояки двоих хомо, один вроде как из кремлевских, а второй — лихой вояка, из тех, чьи деды когда-то могильщиками командовали. Короче, из бывших наших врагов, ага. И эти двое удальцов сумели у кио здоровенного серва угнать. Или даже не серва, а боевого ящера. Кучу народу положили, и кио разметали, и вроде как сбежали.

Чо там было дальше, Рустем не сказал, сам не знал. Но был очень злой, потому что из-за беглых хомо с роботом кио жутко осерчали и едва не перебили маркитантов с их караваном. Троих убили, товар ихний био растоптал вместе с повозкой. Хотя до того никогда не трогали, проверят — и отпустят.

— Ты глянь, чего творится, — зашептал мне в ухо Голова. — Слыхал, стало быть, кремлевские-то есть! Может, про это самое Куркино у него спросить?

Хотел я поближе к маркитанту пробраться, но тут увидал Иголку. Маленько заробел, не сразу подошел. А она стоит себе, смеется, маленькая такая, в цветастом таком вязаном платье, что ли, и волосы красивые. Смотрела она, как парни в гвоздики играют. Ну чо, игра такая, дык мне в нее играть с детства нельзя, потому что твердый. Берут гвоздики сантиметров по десять, ага, и ладошкой в доску забивают. Можно и кулаком, хоть лбом бей, лишь бы не молотком. Быстрее соседей свои гвозди заколотишь — получай петуха живого.

— Ой, здравствуй, — сказала Иголка, заулыбалась, вроде как обрадовалась. — Я боялась, ты не придешь, вот так. Мне сказали, к вам могильщики подкоп рыли? Это правда?

— Угу, — говорю, — рыли.

Ну и глазья у нее! В тумане на Пепле я тогда не шибко разобрал. То есть разобрал, конечно, но уж больно нервный тогда был.

— А еще мне сказали, что один смелый парень из пищали могильщика подбил. Все бежать со страху кинулись, а он один вышел и прямо в пасть тому пальнул. Правду говорят, так?

— Ну дык… — говорю. — У нас много смелых. По правде сказать, у нас почти все смелые.

— Ой-ой, — тут девчонка совсем заулыбалась и снова спрашивает: — А еще говорят, что этот же парень смелый недавно из огнемета большого био подпалил. Всех под землю прятаться позвали, да он не послушал, один против железа вышел и в Лужи того отогнал, вот так. Неужто у вас все такие смелые?

У меня аж за ушами вспотело. Эх, думаю, лучше пойду все гвозди на хрен в доски повбиваю, все легче, чем в глазья ей смотреть. Тут еще Голова влез:

— Здравствуй, ангел чистой красоты, — говорит. — Ты лучше от этого твердого держись в стороне. Это не человек, а настоящий про-дюсер.

— А ты кто таков? — удивилась Иголка.

— А я его право-защитник.

Иголка на него выпучилась, будто жабу в шапке увидала. А мне аж завидно стало. Ну чо, рыжий он такой, много умных слов выучил, стихи даже читал. Когда столько слов умных знаешь, девку увести в малинник — дело плевое. Но с Иголкой у него не вышло, ага.

— Какой я тебе чистый ангел? — поперла она на него. — Какой еще пер-дюсер? Какой из тебя справа-защитник? А слева кто тогда защитник? Щас пчел тебе в штаны пущу, поглядим, кто ты есть.

Но и рыжего так просто не завалишь. Стал он делать вид, будто вдали кого высматривает.

— Ты глянь, Славка, кажись, комар пищал, али я хвост какому мышу отдавил?

— Ах вот как? — зашипела Иголка. — Ой, был тут один такой, тоже пер-дюсер. Промеж ног ему пчел подсадили, сам теперь комаром пищит!

Еле я их обоих угомонил, помирил меж собой. Ну ничо, они быстро замирились, рыжий мне моргать стал и палец большой кажет. Я сказал Голове, чтоб он мне не мешал культурные беседы вести. А ежли ему, ешкин медь, так надо кого-то пер-дюсером обозвать, пусть идет к нео. Те живо башку в плечи вобьют.

Сели мы с Иголкой рядком, на солнышке греемся. Чо говорить, не знаю. Сижу и потею. Штаны еще… у Кудри штаны-то дубленые, как ногу повернешь, так они и стоят колом. Но Иголка, видать, сообразила, что я человек сурьезный, не балабол, как рыжий.

— Почему в гвозди не играешь? Я осьмушку серебра на того вон поставила. Кажется, он с Асфальта? Ладно гвозди забивает.

— Да это ж Дырка!

Я пригляделся, точно — он, дурень с дыркой в горле. Я ему даже обрадовался маленько. Хорошо все-таки, что я его до конца тогда ночью не убил. Да пусть себе живет.

— Нельзя мне играть, — говорю, — я гвоздь с удара загоняю, ладонь-то твердая, ага.

Помолчали еще маленько. Иголка меня ягодами угостила, кислые, аж глазья в кучу сошлись. Но ничо так, ем, давлюсь, даже беседую.

— А чо ты с мужиками вашими маркитантов лечить не пошла?

— Ой, что я там забыла-то? Дедов они не лапают, пусть деды их и лечат, вот так.

— А чо, тебя лапали? — Я прям разволновался.

— Ой, лапал такой один, теперь с ложки его кормят! — Иголка стала грызть сухие груши, она вообще все время что-то ела. Я потом здорово удивлялся — как так, сама тощая, а жрет больше меня. А еще мне жутко понравилось, какая она смелая. На Факеле девки тоже смелые, крысопсу дикому дорогу не уступят, но все ж не такие дикие, что ли. На Пепел наши уж точно не полезут!

— Когда худо им, бегают, подлизываются, — злобно так пожаловалась Иголка. — А как здоровы — зубы скалят, в малинник тащат, и женатые тоже. Ой, у Рустема вон, три жены, у Тимура тоже, у Хасана, вот так. У наших тоже по две жены у многих… у папки моего к примеру. Но у нас все на виду, честно живут, по чужим-то бабам не шастают, вот так.

Я снова удивился. Уж такая Иголка девчонка, как скажет чо, так я и удивлюсь.

— Не знал я, что у ваших мужиков по две жены…

— Ой-ой, а ты небось враз обзавидовался, так?

— И вовсе нет.

— Да врешь.

— Факелом клянусь. Вовсе мне такого не надо.

Тут она грушу выплюнула и на меня сурьезно так глянула.

— А чего тебе надо-то?

— Такую как ты мне надо.

Ешкин медь, вот ляпнул же и сам напужался. Сижу, потею и боюсь, встанет, ведь и уйдет. А уйдет, все тогда, поминай как звали. Хрен ее на Пасеке отыщешь, там дебри такие, без портов останешься.

Но она не ушла. Косо так глянула, ага, ресницами помахала:

— Меня замуж за Фоку выдать хотят. Жена первая у него старая уже, родить больше не может…

Сказала так, спокойно вроде, вроде как про ерунду какую говорим. Мне аж кричать захотелось.

— Какой такой Фока? — говорю. — Как это… первая жена? А ты чо, второй женой пойдешь, ты сама согласная?

— Ой, а кто меня спрашивал-то? Фока — хозяин крепкий, два десятка ульев держит, скотину всякую. Откажусь — другую возьмет. Руки никто ломать мне не будет. Только другие уж не позовут. Баба не должна упрямой быть, так у нас положено.

— Слушай. У нас в том году две девки за пасечников пошли, и никто их во вторые жены не записывал.

— Так то южные пасечники, я ж те говорила. Наши мужики по две жены стали брать, после того как с нео лес делили, вот так. Мы еще с тобой не родились, когда лесничие с обезьянами на Пасеке воевали. Ой, много тогда парней-то сгинуло, вот и стали по две жены брать. А то бабы пустыми так и старились, вот так.

Я представил, что у меня две жены. Дык, если честно, я и одну представить особо не мог, но тут натужился весь. Вышло плохо. Одна жена вроде на Иголку похожая, ладная да умная. А вторая… вторая кривая да в чиреях вся, хромая та Варварка с Автобазы, не к ночи ее помянул. И чо мне, ешкин медь, с ими двумя делать, чтоб они рожи другу дружке не порвали? А Иголка ведь с Пасеки, пустит пчел серых, это твари такие, насмерть бьют…